– С Фридой купался. Она вскочила в пять утра, ни свет, ни заря. До сих пор плещется, – он вгляделся в пляж, – но сейчас прибежит, потребует шоколадного молока с булками… – он принес Анне и кофе, и вареных яиц, и творога:

– Насчет вашей с Ханой экспедиции на юг… – доктор Судаков щелкнул зажигалкой, – я подумал, и решил, что отправлюсь с вами… – Анна отставила чашку, он повел рукой:

– Погоди. Я на следующей неделе улетаю в Европу… – больше Авраам ничего не хотел говорить, – возможно, что надолго. Я хочу… – он хотел сказать, что хочет побыть с Анной, но оборвал себя:

– Это ей слушать ни к чему. Фантазии одинокого мужчины на пороге старости… – он выпустил клуб дыма:

– Я хочу быть уверен, что у Аарона все в порядке. Мне надо сделать доклад его матери. Женщина недавно овдовела, она волнуется… – Анна, робко заметила:

– Но конвой военный, а вас нет в списках… – доктор Судаков поднял бровь:

– Я могу позвонить Старику, но не хочется отвлекать премьер-министра мелочами. Думаю, нынешний глава армии, мой бывший боец, генерал Ласков, не откажет мне. В конце концов, я не прошу отправить меня в Эйлат за государственный счет. То есть пока не прошу, разумеется… – подмигнув Анне, он подвинул ей кофейник:

– Сейчас прискачет Фрида, дети поднимутся. Ешь бурекасы, пока сюда не явилась толпа ребятишек… – вытянув ноги, он принялся за сладости.

После выезда из кибуца Саад, где конвой напоили чаем, дорога стала совсем плохой.

Сто километров на юг до нового города, или, вернее, рядов времянок, с табличкой «Сдерот» на обочине, колонна сделала за три часа. Миновав кибуц Яд Мордехай на северной границы Газы, грузовики заскакали по выбоинам шоссе. Хана обернулась. Статуя Мордехая Анилевича, героя восстания в варшавском гетто, тонула в прохладной, белесой дымке. Пятничным утром с моря на прибрежную равнину поползли тяжелые тучи. Пока дождь только собирался, но сюда, в пустыню, доносилось далекое громыхание.

Девушка удивилась:

– Разве в марте случаются дожди… – доктор Судаков, усевшийся за руль военной машины, кивнул:

– И в марте, и в апреле, и даже в мае. В мае, это редкость… – высунувшись из окна, он вгляделся в небо, – но сейчас вполне может разразиться гроза или даже ураган… – в затянутых брезентом кузовах покачивались картонные ящики с наклейками: «Веселого Пурима». Они везли сладости, сушеный инжир и финики, орехи, бутылки виноградного сока. В каждом кибуце по дороге их снабжали свежими фруктами:

– Для наших солдат, – улыбались работники столовой, – и вы тоже поешьте… – Хана грызла крепкую морковку, из корзины, полученной в кибуце Саад. В Сдероте колонна остановилась на перекур рядом с единственными в городе постоянными домами, серого бетона. Грузовики облепили местные мальчишки из восточных семей. В городе жили почти одни выходцы из Северной Африки:

– Сдерот заложили девять лет назад, как транзитный лагерь, – объяснил Хане дядя Авраам, – Эстер сюда часто ездила. Теперь здесь настоящий город… – в настоящем городе оказалось несколько лавок, шиферная автобусная остановка и барак с надписью «Почта Израиля». Над крышей, как и на их грузовиках, бился бело-голубой флажок. Анна разговаривала с матерями мальчишек по-французски:

– Скоро шабат, – обернулась она, – весь город готовит. У многих тоже старшие дети в армии… – женщины несли к грузовиками румяные халы, пирожки с мясом, судки с кускусом и фаршированными овощами, пакеты истекающих медом сладостей. Мальчишки бежали за колонной:

– Передавайте приветы… – они кричали имена, – мой брат тоже служит на юге! Веселого Пурима… – паренек лет пяти упоенно вертел трещоткой. Помахав ему, доктор Судаков усмехнулся:

– Он мне поставил на вид, что я не в военной форме, а я ответил, что здесь как доброволец. Объяснил, что я вообще-то не шофер, а профессор. Тогда он заявил, что тоже станет профессором… – бросив в рот сигарету, Авраам подытожил:

– Станет, как Инге. Кто мог подумать, что сын фермеров из горной глуши защитит диссертацию, что его назовут надеждой современной физики… – Авраам не разбирался в технических науках, но говорил с учеными из института Вейцмана:

– Израиль построит свой реактор, – подумал он, – то есть программа уже началась… – неподалеку от Беер-Шевы, на окраине еще одного города развития, как их называли, Димоны, возводился засекреченный научный центр:

– Поэтому сюда зовут Инге, – вздохнул Авраам, – Сабина еврейка, Инге лоялен Израилю. Он не продаст секреты страны каким-нибудь арабам… – по мнению Авраама, такое было смешно, однако он понимал Моссад:

– Мы сейчас не воюем, но мир долго не продлится. Не надо нашим соседям знать, что у нас есть ядерный реактор, а, может быть, даже и бомба… – он напомнил себе, что Инге, как и покойная Констанца, отказывается от военных проектов. Из-за туч в кабине совсем стемнело, посверкивали огоньки сигарет женщин:

– Ладно, пусть он приезжает… – Авраам вгляделся в пыльные камни рядом с шоссе, – на месте разберемся, что называется. Мне самому еще надо вернуться домой… – доктор Судаков напомнил себе:

– Иначе и быть не может. Близнецы взрослые, но у меня двое детей на руках, их надо вырастить… – черное небо осветилось всполохом молнии. Анна встрепенулась:

– Дядя Авраам, указатель на Нахаль Оз… – не сворачивая на грунтовку, колонна пошла дальше:

– Там кибуц, – объяснил доктор Судаков, – а нам надо на базу с таким же названием. Здесь еще километров пятнадцать, сначала мы должны пересечь вади, то есть сухое русло реки… – дождь хлынул на них мощной стеной. Желтые потеки сползали по ветровому стеклу, дворники не справлялись:

– Вокруг глина и песок, – Авраам крепче взялся за руль, – поэтому ливень такого цвета, как в русской песне про желтые дожди. Как я выжил, будем знать только мы с тобой. Эстер знала, она меня ждала, верила в меня. Я хочу, чтобы и Анна ждала… – он велел себе не думать о таком:

– Потом, все потом. Сначала надо довести колонну до базы… – вади превратился в грохочущий поток. Дождь все не ослабевал, Авраам крикнул:

– Держитесь крепче, попробуем прорваться на тот берег… – вода бурлила вокруг колес грузовика, ливень хлестал по брезенту:

– Черт, только оползня нам не хватало… – успел подумать доктор Судаков. Мотор взревел, машина покачнулась под напором грязи. Подхватив грузовик, сель понес его вниз, по руслу бывшего вади.

Официально тренировочный марш новобранцев должен был закончиться в пятницу днем.

На построении в шесть утра, сержант, здоровый детина, расхаживая вдоль ряда солдат, пообещал:

– К шабату вернемся на базу. Рядовой Горовиц скажет кидуш… – ребята расхохотались, – поедим халы, выпьем виноградного сока… – столовая в Нахаль Оз не отличалась поварским искусством. За почти неделю на курсе молодого бойца, Аарон понял, что здесь не стоит ожидать кого-то вроде кузена Шмуэля:

– Лучший повар Цахала теперь готовит для будущих священников в Риме, а потом отправится дальше… – утром он получил обычную порцию омлета из яичного порошка, и кусок белого хлеба с маргарином. Салат выносили в большом алюминиевом баке. В такой же посудине подавали и какао. Машгиахом на базе служил замотанный военный раввин. Кроме Нахаль Оз, у него под началом было два близлежащих тренировочных лагеря. Увидев бороду и пейсы Аарона, рав Яаков обрадовался:

– Очень хорошо. После тиронута я подам рапорт, заберем тебя в военный раввинат. Хотя бы не придется разрываться между тремя базами… – на завтраке рав Яаков громко объявил:

– Рядовой Горовиц сегодня заменит меня для кидуша… – пережевывая хлеб, Аарон пробормотал:

– Любой может сказать благословение, наука невелика… – ребята, соседи по столу, зашумели:

– Ты учился в ешиве, тебе и карты в руки… – Аарон оказался единственным религиозным бойцом на всем тиронуте:

– И единственным американцем… – он вытер рукавом рубашки грязное лицо, – здесь мало ашкеназов, больше репатриантов из Северной Африки. Они все хорошо говорят по-французски, это помогает… – многие ребята еще нетвердо знали иврит. Товарищи по казарме часто расспрашивали Аарона о Париже. Он рассказывал об Эйфелевой башне и Лувре, о Монмартре и мосте Понт-Неф: