– Шири или Ширли. Или Шарона. Какая разница, на одну ночь? Она не актриса, она подружка кого-то из театра. Мы с ней танцевали, целовались, ее парень заметил нас и грохнул дверью. Скатертью дорога, как говорится… – выбросив окурок, Иосиф вернулся в номер:

– Я сейчас… – он осторожно поднял Лауру с кровати, – ты пока приберись… – поведя рукой в сторону захламленного стола, он вывел кузину в коридор:

– Хорошо, что дядя Джованни и тетя Клара спят, – порадовался Иосиф, – и хорошо, что Лаура живет в отдельном номере, с Фридой и Джеки… – он вздрогнул. Повиснув на нем, девочка сонно моргнула ресницами:

– Шмуэль… – горячие губы скользнули по его щеке, – поцелуй меня, Шмуэль, я так тебя люблю. Я хочу быть твоей прямо сейчас… – пальцы кузины неловко потянулись к вороту блузки:

– Если я ее выведу на черную лестницу, дело не займет и пяти минут, – весело подумал Иосиф, – но зачем мне это, с семьей под носом? Даже если бы никого рядом не было, я все равно не любитель возиться с девственницами. Пусть вздыхает по своему святоше. Ничего у нее не получится, Шмуэль принес обеты… – в темном номере девчонок он услышал похрапывание Джеки:

– И Лаура пусть спит… – устроив кузину на кровати, он потянулся за одеялом, – утро вечера мудреней… – она опять уцепилась за его руку:

– Шмуэль, не уходи, пожалуйста. Я люблю тебя, всегда буду любить… – Иосиф подумал:

– С другой стороны, мне это может пригодиться в будущем… – наклонившись, он ласково поцеловал девушку в лоб:

– Я знаю, милая. Я еще приду, обязательно… – на цыпочках покинув номер, оказавшись в коридоре, он щелкнул зажигалкой:

– Пора вернуться к Ширли-Шароне, нехорошо бросать малышку одну… – зевнув, Иосиф пошел к своей комнате.

Завтрак в пансионе подавали с шести утра.

В кибуце Анна привыкла подниматься рано. Неслышно двигаясь по комнате, она коснулась темных волос дочери. Джеки спала, уткнув лицо в подушку. На соседней кровати посапывала Лаура, постель Фриды была пуста:

– Купаться убежала… – Анна расправила смятое одеяло, – она, как Иосиф, купается в любую погоду… – в комнате слабо пахло шампанским:

– Лауре пятнадцать лет… – Анна присела на кровать дочери, – она ровесница Фриды. Ей вчера налили немного шампанского, на вечеринке. Нашей Джеки всего двенадцать… – она прижалась щекой к теплым волосам на затылке девочки, – она еще ребенок… – запах шампанского напомнил Анне о рождественском обеде тридцать девятого года:

– Мне было десять, осенью началась война в Польше. Бельгию это не затронуло, страна была нейтральной. Осенью папа заключил большой контракт с немцами, на поставку шоколада в дорогие магазины по всему рейху… – за праздничным столом господин Эльбоген уверенно заявлял:

– Бизнес, как говорят американцы, есть бизнес. Союзники могут воевать с Германией, торговых дел это не касается… – Анна слушала мирное дыхание девочек:

– В Брюсселе той осенью появилось еще больше беженцев, евреев. Они начали приезжать в тридцать восьмом году, после ночи разбитого стекла… – бывшие граждане рейха не задерживались в Бельгии:

– Они все стремились в Америку или Палестину… – Анна поднялась, – папа потом хотел отправить меня в Швейцарию, но было поздно… – включив свет в ванной, она вымыла холодной водой припухшие глаза. Разговаривая с доктором Судаковым после спектакля, она заметила:

– Постановка хорошая, у Аарона большой талант, и девочки отлично играют. Но наших детей в Израиле надо воспитывать на примерах героизма, на историях о мужестве защитников варшавского… – увидев грусть в серых глазах Авраама, она осеклась:

– Не было никакого мужества, – тяжело сказал профессор Судаков, – то есть было, если безысходность называть мужеством. Парни и девчонки не хотели умирать, не оставив после себя следа на земле. Я тогда еще скитался по Польше, без памяти, – он коротко усмехнулся, – но покойная Эстер много рассказывала о восстании. Я бы не стал так легко рассуждать о смелости тех, кого больше нет в живых… – Анна знала, что ночью она плакала:

– Я вспоминала себя в двенадцать лет, – она вздохнула, – Джеки и Яаков считают, что моя мать тоже погибла, с моим отцом. Она отвела меня на сборный пункт для евреев. Она оставила меня на вокзале с саквояжем. Я взяла вышивание и куклу… – Анна сползла на пол ванной, закрыв лицо руками, – мой багаж уехал на восток, в лагеря. Моей куклой могла играть немецкая девочка, дочь эсэсовца… – белый луч прожектора осветил край сцены. Хана, в полосатом платьице, стоя на коленях, баюкала тряпичную куколку:

– Мими, помнишь, как папа покупал мороженое в лавке на канале… – по бледному лицу катились крупные слезы, – я говорила, что ты любишь шоколадное, а не ванильное. Поэтому он брал мне два шарика… – Анна подумала о кондитерской в главном магазине отца:

– Папа всегда сам накладывал мне мороженое… – она скорчилась на кафельном полу ванной, – он надевал полосатый фартук, шутил с официантами. Он обещал повезти меня в Италию, когда я подрасту… – господин Эльбоген получал мороженое из Флоренции.

Вспомнив об Италии, Анна велела себе подняться:

– Хватит думать о войне. Она… – женщина не могла назвать ее матерью, – либо мертва, либо забыла о тебе. Надо заниматься настоящим, то есть поездкой на базу… – вчера в Еврейском Агентстве Анна не могла отказаться от поручения:

– Они правы, в Нахаль Оз много недавних репатриантов, одиноких солдат. Взять хотя бы Аарона, он только неделю в армии. Он хорошо говорит на иврите, но другие ребята едва начали учить язык. Надо привезти им подарки, поддержать их… – завтра в полдень Анну ждали в Кирие, откуда на юг уходил конвой военных грузовиков. Спустившись к еще пустой стойке портье, она взялась за телефонную трубку:

– Хана отыграет сегодняшний спектакль, и мы поедем. Надо позвонить в Кирьят Анавим, предупредить, что я вернусь на работу в воскресенье… – на встрече в Еврейском Агентстве шла речь о новой должности для Анны. Она застыла, так и не набрав телефонный номер:

– Это большая ответственность, в мои годы, заведовать всеми ульпанами для новых репатриантов. Но они хвалили мои учебники, мои административные способности… – Анна решила сначала посоветоваться с мужем:

– Но не сейчас, когда я приеду с юга. Сейчас пусть он заберет детей на шабат… – несмотря на раннее время, муж оказался на рабочем месте:

– Может быть, и нет ничего… – с надеждой подумала Анна, – может быть, он просто устает, у него серьезная должность… – Михаэль извинился за вчерашнее отсутствие на спектакле:

– Но я приеду сегодня, – пообещал он, – хотя нет, подожди, мне надо сопровождать дипломатов на концерт Тупицы в Кирие… – Анна помолчала:

– Ладно. Тогда приезжай в пансион завтра, перед шабатом. Номер оплачен, дети по тебе скучают. В субботу вечером дядя Авраам забирает всех в кибуц, а в понедельник я вернусь в Кирьят Анавим… – только попрощавшись с мужем, Анна поняла, что Михаэль даже не спросил, куда она уезжает:

– Он занят, у него много работы… – она приоткрыла дверь номера мальчиков на первом этаже, – нельзя на него обижаться… – Моше Судаков свернулся клубочком под одеялом. Эмиль, наоборот, раскинулся по кровати:

– Словно морская звезда… – Анна подобрала разбросанные по комнате сандалии, шорты и майку, – он всегда так спит… – босые ноги подростка испачкал песок:

– И в волосах у него песок… – Анна погладила кудрявую голову, – ему четырнадцать, он хочет стать боевым пилотом, но он тоже еще ребенок… – на половицах валялись камешки, в комнате пахло водорослями и солью:

– Пусть отдыхают, – Анна задержалась на пороге, – они еще растут, им надо много спать… – в столовой она неожиданно обнаружила профессора Судакова. Авраам, в потрепанных шортах хаки и майке, сидел над большой миской лабане, посыпанного свежей петрушкой:

– Питы горячие, кофе крепкий, – завидев Анну, он поднялся, – устраивайся, я тебе все принесу… – женщина внезапно почувствовала голод. На спинке пустого стула висело мокрое полотенце. Авраам провел рукой по рыжим, влажным волосам. В туманном свете утра сверкнула седина, он усмехнулся: