– У них есть музыкальная шкатулка с балериной, – Тиква зевнула, – Маргарита с ней играла в подвале замка… – девочки забрали себе и семейные портреты. Покойная Элиза де ла Марк, в пышном платье для первого причастия, стояла рядом с братом. Юный барон надел топорщившийся на нем костюм:

– Мон-Сен-Мартен, 1931 год, – вспомнила Тиква, – дядя Эмиль приехал на практику в рудничную больницу. Ему было восемнадцать лет, он учился на первом курсе…

Молодого Гольдберга сняли в халате, со стетоскопом. На заснеженной площади, среди развалин поселка, возвышался свадебный балдахин. Покойная тетя Роза, в платье де ла Марков, гордо откидывала назад голову. Шахтеры и солдаты американской армии, окружившие хупу, смеялись. На военном виллисе вывели: «Just Married». За рулем блестел очками дядя Меир.

Тиква следила за кофе в потертом кувшинчике:

– Никого не осталось, – горько поняла девушка, – и даже на могилы к ним не прийти. Тетя Роза с девочками сгинула в СССР, а дядя Меир пропал без вести на секретной миссии… – в разговоре с Тиквой, отчим вздохнул:

– Я не имею права говорить, где все произошло, милая… – Тиква подозревала, что речь идет о Советском Союзе:

– Аарон показывал мне наброски, – она жарко покраснела, – он пишет пьесу абсурда, об СССР. Он сейчас читает «Замок» Кафки … – вчера, за обедом в театральном бистро, месье Андре, главный режиссер, задумался:

– Задатки у вас отличные, – Тиква смутилась, – но роль Кэтрин вы пока не потянете, да и в Париже вы только до конца лета. Ничего, – он сверился с календарем, – в сезоне еще три недели. Я вас выпущу на сцену в маленьких ролях… – Тикву ожидали короткие выходы, но девушка была счастлива:

– Это настоящий театр, как я и хотела. Аарон будет со мной заниматься, Хана отведет меня в Консерваторию… – покойная мать всегда говорила Тикве, что она не должна оставлять своей мечты:

– Папа и мама обрадовались бы, узнай они, что у меня все получилось, – она сняла кофе с огня, – и насчет Аарона они бы тоже обрадовались… – в комнате двойняшек висела фотография, сделанная Тиквой в Брюгге. Цила, в летней юбке и блузе, улыбалась Гольдбергу:

– Дядя Эмиль тоже улыбается, – девушка хихикнула, – просто чужим людям этого не разобрать… – она водила двойняшек к строгому камню, на отдельном участке поселкового кладбища:

– Собственность евреев Бельгии, – сообщала табличка на ограде, – земля передана в вечное пользование общине… – пока среди ухоженных газонов стоял только памятник Циле, со сломанной виноградной лозой, с витыми буквами:

– Цила, дочь Авраама. Добродетельную женщину кто найдет… – Тиква вспомнила:

– Так положено, когда человек умирает молодым. Но мы с Аароном проживем очень долго… – на ее пальце сверкало серебряное кольцо. Аарон купил простое украшение вчера, в лавке на Монмартре:

– Никто не поймет, что мы обручились, – Тиква устроила чашки на подносе, – безделушка и безделушка. Мы с Аароном все знаем, этого достаточно. Аарон откладывает деньги, к свадьбе он подарит мне настоящее кольцо… – им оставалось подождать три года. Аарон не собирался уезжать в Британию:

– На континенте больше возможностей, – сказал он ночью, – осенью я хочу поступить в школу Жака Лекока… – два года назад известный мим открыл курсы драматического искусства:

– Я не актер, – добавил Аарон, – но нет смысла терять время в Сорбонне. У Лекока учатся и будущие режиссеры… – Тиква понимала, что пока Аарон не закончит семинар Беккета, он не двинется дальше. Юноша кивнул:

– Это еще два года. Потом я поеду в Бремен, к Петеру Цадеку, поработаю под его началом, а потом… – он устроил голову Тиквы на своем плече, – потом ты будешь играть во всех моих постановках, любовь моя… – девушка осторожно прошла в голую студию. На беленых стенах висели театральные афиши, вдоль стен громоздились книги. У Аарона не было кровати, на полу красовался только матрац. Комната отапливалась старомодной чугунной печкой:

– Зимой я писал в кафе, – признался юноша, – но эта зима выпала мягкой. Не волнуйся… – он ласково поцеловал ее растрепавшиеся локоны, – на угольные брикеты, кофе, сигареты и блокноты я всегда заработаю. Придется какое-то время жить, подтянув пояс. У меня есть трастовый фонд, от дяди Джованни, – добавил юноша, – но, если мы захотим основать свой театр, понадобятся деньги. Ты приедешь, – Тиква уткнулась носом ему в ухо, – приедешь в Париж, следующим летом, а потом я буду ждать тебя в Бремене… – она послушала, как бьются их сердца:

– Словно у них один ритм, – поняла девушка, – но ведь так оно и есть… – ей не было больно, она ничего не боялась:

– Когда любишь, все сразу получается. У нас так хорошо получалось… – Тиква даже фыркнула от смеха, – что мы едва не опоздали на встречу к месье Андре. Аарон надел джемпер задом наперед, а я появилась на сцене без лифчика… – она скосила глаза на маленькую грудь:

– Он мне и не нужен. Скоро девушки от них откажутся, скоро все станут свободными, как мы… – Аарон поднялся. Сидя на разоренном матраце, завернувшись в одеяло, он быстро писал что-то в блокноте, прислонившись к стене. Темные волосы юноши были всклокочены, он затягивался «Голуаз»:

– Кофе, – Тиква сунула чашку ему под нос, – завтрак в постель, то есть на матрац… – он ткнулся губами в ее ладонь:

– Я тебя люблю. Послушай… – Тиква заглянула ему через плечо, – когда я ночью баюкал тебя, мне пришло в голову, из Кафки, и вообще… – Тиква забрала блокнот:

– У тебя разборчивый почерк. Пей кофе, смотри на меня… – босые ноги переступили по половицам, вороные волосы метнулись по узкой спине:

– Зима у нас длинная… – запрокинув голову, словно птица, она раскинула тонкие руки, – в бараке сыро, солнца мы не видим. Даже когда приходит весна… – беззащитное горло дернулось, – она кажется такой короткой, словно прошло всего два дня… – она замерла, прижимая блокнот к груди:

– Как у нас, Аарон. Ты думал о нас, не только о Кафке… – поднявшись, он поцеловал большие глаза цвета лаванды:

– Нет, Тиква, – шепнул юноша, – не два дня, а вся жизнь.

Защебетав, сорвавшись с окна, воробей пропал среди крыш Монмартра.

Стюард в темно-синей форме Air France забрал поднос:

– Желаете еще кофе, ваша светлость… – билет Джо покупал по британскому паспорту, где значился его титул. В Японии аристократы не получали отдельной записи в документах:

– Но этого и не требуется. Дворянство замкнутая каста, все друг друга знают… – он рассеянно кивнул: «Будьте любезны». На просторном кресле, рядом с его портфелем, лежала брошюрка расписания, с японской маской и призывом:

– Посетите международную ярмарку в Осаке, апрель-май 1959 года.

На первой странице авиакомпания гордо сообщала о беспосадочном рейсе Париж-Нью-Йорк:

– Четыре полета в день, без остановок, на новом Super Starliner… – на таком лайнере летел и Джо. Получив кофе, он полистал расписание дальше. Джо не мог представить, что в космическую эру кто-то предпочтет тащиться из Японии в Париж по старинке, с остановками. Путь через Азию, с посадками в Бангкоке, Дели, Тегеране и Тель-Авиве занимал двое суток:

– Но на том рейсе есть экономический класс, – вспомнил юноша, – а здесь только первый, как принято говорить… – каждое кресло, вернее, пара кресел в салоне, раскладывалась. От прохода кабинки отделяла плотная штора. С одной технической посадкой в Анкоридже лайнер добирался до Франции меньше, чем за двадцать четыре часа. Из расписания выпала карточка на атласной бумаге:

– Завтрак, мусс из лосося, черная и красная икра, тосты, сливочное масло, яичница или омлет, бекон, свежая выпечка, апельсиновый сок… – Джо подозревал, что бекон французы подают для британцев и американцев. Самолет наполняли иностранцы, возвращающиеся из Осаки:

– Самый удобный рейс, – заметил американец, сидевший через проход от Джо, – в четверть десятого утра я буду в Хитроу, а через час окажусь в Сити на встрече с британскими партнерами… – финансист, как он представился Джо, ездил в Осаку для переговоров с японскими предпринимателями: