– Здесь я лежу, – показывала Маргарита на перевязь, – только я ничего не помню с тех времен, я была младенцем… – Пьер вымыл руки, она вручила парню список покупок:

– Потом прогуляетесь на рынок с Виллемом, – велела девушка, – обед почти готов, – она взялась за поварешку, – хорошо, что в кладовой нашлись картошка, лук, салями… – она сделала голландское рагу с колбасой. Пьер помялся:

– Меня бы дома покормили… – девушка отрезала:

– Поешь, тебе всего тринадцать лет. Вы с Виллемом намучались с лампочкой… – на рю Мобийон были четырехметровые потолки. Прислонившись к лазоревой плитке азулежу из Португалии, Пьер внезапно спросил:

– Маргарита, а ты войну помнишь… – собрав кудрявые волосы в узел, девушка фыркнула:

– Помню, конечно. Мне было четыре года, когда СС сожгло Мон-Сен-Мартен, – она вздохнула, – когда погибла мамочка. Виллем сидел в детском доме в СССР, а меня дядя Эмиль и шахтеры спрятали в подвале замка, где я и провела три года, в компании Гамена. Потом со мной жила покойная тетя Роза… – она окинула взглядом высокого, широкоплечего парня:

– Зачем ты спрашиваешь? Дядя Мишель ездил с тобой в форт де Жу, в Лион, в Бретань… – Пьер помолчал:

– На Пасху, когда Тупица привез этюд Ренуара, я хотел поговорить с ним о войне, а он… – Маргарита коснулась руки кузена:

– Он перевел беседу на что-то другое. Пойми, что он едва выжил в гетто, он был в Аушвице с моими братьями… – Пьер пожал ее пальцы:

– Я знаю, что твой папа погиб в лагере… – Маргарита кивнула:

– Именно. Я понимаю, почему Генрик не хочет ничего обсуждать. Не надо бередить старые раны… – Пьер понизил голос:

– Только никому не рассказывай, то есть Виллему можно. Аарон и так знает. Тетя Марта сюда приезжала после Пасхи, по рабочим делам. Я случайно слышал ее разговор с родителями, то есть не случайно… – Пьер смутился:

– Неважно. Она предупреждала папу об осторожности. Русские могут подослать сюда шпионов, потому, что папа был в нацистском плену. Он может знать, что случилось с Янтарной Комнатой… – отец говорил с Пьером о войне, но о судьбе украденных сокровищ не упоминал. Видя грусть в его глазах, подросток ни о чем не спрашивал:

– Пойду работать в Сюртэ и сам во всем разберусь, – обещал себе Пьер, – я верну семье наши коллекции… – купленного Тупицей на аукционе Ренуара повесили в комнате Пьера. Мальчик сделал себе пометку в блокноте:

– Две картины из сорока, а у дяди Теодора вообще только один Кандинский. Когда я, наконец, вырасту, когда займусь настоящим делом, а не латынью и «Песнью о Роланде»… – до службы в полиции ему оставалось лет восемь. Маргарита кивнула:

– Она и в Мон-Сен-Мартен звонила. Но у нас все на виду, посторонний человек сразу заметен… – из коридора раздался грохот. Виллем сдавленно выругался по-валлонски:

– Проклятая рухлядь, ты сложишься, или нет… – Маргарита прыснула:

– Инженер. Виллем, – она повысила голос, – мой руки и за стол!

На деревянном столе переливался ярким изумрудом граненый стакан. Затянувшись «Голуаз», Дате указала на коктейль:

– «Попугай» с мятным сиропом, а у тебя «Мавр», с оршадом… – Тиква удивилась:

– «Мавр» должен быть темным… – от ее стакана поднимался аромат миндаля и аниса. Дате, как они называли кузину, встретила их у выхода из метро Anvers. Аарон отобрал у девушки саквояж: «Все в порядке?». Хана повела изящной рукой в сторону громоздящихся на склоне холма домов:

– Позировать я закончила, посижу с вами и поеду в Нейи-сюр-Сен к мадемуазель Пиаф… – она подтолкнула Тикву:

– То есть мы поедем. Не бойся, – усмехнулась Дате, – никто ничего не проверит. Момо меня ждет, она не станет отвечать на телефонные звонки. Впрочем, дядя Мишель ей и не позвонит… – Хана давно заметила, что певица избегает говорить о старом знакомстве:

– Дядя Мишель тоже о ней ничего не упоминает. При тете Лауре он вообще не может обсуждать женщин, – Хана усмехнулась, – иначе ему грозит скандал… – приемные родители не ссорились прилюдно, однако девушка давно научилась определять настроение Лауры:

– Если она утром шипит, швыряя еду на тарелки, значит, дядя Мишель ночевал в кабинете, – мрачно подумала Хана, – неудивительно, кто захочет ложиться в постель с такой мегерой…

С отъездом Джо в Японию Хана стала меньше времени проводить на набережной Августинок. Она ночевала в пригородной квартире Момо, кочевала по комнатам подружек, спала в беспорядочных квартирах, где устраивали концерты и вечеринки. На набережной привыкли к ее отсутствию:

– Дядя Мишель занят в министерстве и музее, тете Лауре на меня наплевать, а с Пьером я пью кофе после школы… – несколько раз в неделю девушка встречала кузена рядом с лицеем Людовика Великого. Хана думала обосноваться на рю Мобийон, но квартира нужна была семье:

– Там пять комнат, – сказала она Пьеру, – но не хочется болтаться под ногами у родни. Деньги у меня есть, я могу снять комнатку, как делала тетя Аннет. Она, правда, жила на Левом Берегу, а я могу обосноваться на Монмартре… – в бар L’Arsouille Хану впервые привела Момо. Несмело попробовав коктейль, Тиква хихикнула:

– Шпана, смешное название. Значит, здесь пили твоя тетя и мадемуазель Пиаф… – Тиква понизила голос, – за стойкой даже не спросили, сколько мне лет… – музыкальный автомат, под пожелтевшим плакатом с рекламой танцевальных вечеров, гнусаво завыл голосом Элвиса Пресли. Хана покачала головой:

– Во-первых, здесь интересуются только деньгами, а во-вторых, я и Аарон сюда часто захаживаем, нас знают в округе… – принеся девушкам коктейли, Аарон наклонился к уху Тиквы. Теплое дыхание защекотало ей шею:

– Хана наберет рю Мобийон, а я сбегаю в аптеку… – Тиква сглотнула, – и еще кое-куда… – Хана передала кузену записку:

– Это для Момо. Я обещала привезти лекарства, и коньяка для горла… – Хана привыкла к заказам Пиаф:

– Она великая певица, мой учитель. Она пьет, потому, что у нее продолжаются боли после аварии… – план действительно сработал. Маргарита велела:

– Только позвоните от мадемуазель Пиаф, Хана, чтобы мы не волновались… – выставив из будки обтянутую джинсами ногу, Хана покуривала «Голуаз»:

– Разумеется, – уверенно сказала девушка, – езжайте спокойно на набережную Августинок. Хорошего вам обеда… – опустив трубку на рычаг, она подмигнула Тикве:

– Вот и все. Пошли, покажу, где на Монмартре начинают вечер… – почти пустой бар купался в сиянии закатного солнца. Лучи золотили черные, собранные в небрежный пучок, волосы Дате:

– Она с большим вкусом одевается, – подумала Тиква, – я узнаю брошку, Сабина мне тоже такую прислала… – Дате носила потертые джинсы, грубые ботинки, черно-белую тельняшку и жеваный, льняной жакет. На лацкане расцветала черная хризантема, брюссельского кружева. Осушив стакан, она пощелкала тонкими пальцами:

– Еще два коктейля сюда, приятель… – Тиква робко сказала:

– Я свой еще не допила… – кузина прикурила новую сигарету от окурка:

– Ничего, я тебе помогу. В общем, все выходные ваши. Я буду звонить Маргарите с Виллемом, делать вид, что ты занимаешься с мадам Пиаф… – она перехватила взгляд девушки:

– Цветок от Сабины. Малышкой я хотела взять себе сценический псевдоним Кику. По-японски, это хризантема. Мы с Джо так спаслись от полиции, когда арестовали папу и маму… – серо-голубые глаза затуманились, – нас прятали на Холме Хризантем… – нахмурившись, Дате что-то замурлыкала:

– Погоди, – девушка порылась в сумке, – это надо записать… – она вытащила на свет потрепанный блокнот, тоже в черной обложке:

– Она носит только черное и белое, – поняла Тиква, – жакет у нее от Баленсиага, я видела модель в журнале. Сумка у нее от… – Дате быстро писала:

– От американской армии, – рассеянно пробормотала она, – Аарон… – девушка запнулась, – Аарон Горовиц оставил зимой… – кинув блокнот в большую сумку черного холста, она достала губную гармошку. Тиква ахнула:

– Ты пишешь собственные тексты… – Дате пожала костлявыми плечами: