– Я здесь останусь ночевать, утром отправлю вас в школу и поеду на Набережную…

Ей не хотелось возвращаться в стылую, одинокую квартирку:

– Завтра я уберусь, приведу все в порядок… – Густи почувствовала, что ее щеки зарумянились, – завтра ко мне может заглянуть Александр…

Она, правда, не ожидала, что по-старомодному вежливый юноша поднимется в квартиру к девушке, на втором свидании. Дверь за парнями захлопнулась, Густи взглянула на высокие, витражные окна передней. Стекла тоже сделали по эскизам Альфонса Мухи. На правом окне возвышались башни химических и сталелитейных заводов Ньюкасла. На левом, под раскинувшим крылья вороном, изобразили грузовые корабли и контейнерные составы.

Особняк Экзетеров, по соседству, чернел неосвещенными окнами. Перед отъездом в секретную миссию, дядя Джон отправил всех слуг, кроме миссис Мак-Дугал, в замок. Шотландка теперь надзирала за загородной усадьбой Кроу в Мейденхеде:

– Но охрану с площади не сняли, – присмотрелась Густи, – из-за тети. После взрыва, в прошлом веке Ганновер-сквер находится на особом режиме наблюдения… – Густи лично листала старую канцелярскую папку, с пожелтевшими бумагами времен королевы Виктории. Под выписанным каллиграфическим почерком распоряжением красовались инициалы V.R. Прочитав ровные строки, Густи с удивлением взглянула на тетю: «Вечно?». Марта хмыкнула:

– Она сделала приписку: «До соответствующего распоряжения правящего монарха», однако все последующие монархи продлевали действие указа… – на площади круглые сутки дежурили две машины охраны. Появление Густи на Ганновер-сквер с незнакомцем вызвало бы у коллег по Секретной Службе ненужные подозрения. Девушка не хотела, чтобы Александр, приятный молодой человек, студент-историк из Западного Берлина, привлек к себе внимание Набережной:

– Я даже тете Марте ничего не сказала, когда она звонила из Балморала, – поняла Густи, – я сделала вид, что после визита к Моли пошла в кино на «Оглянись во гневе»…

В кино они с Александром не попали. На Лестер-сквер гудела возбужденная толпа. «Бен-Гур», долгожданная голливудская премьера, выходил на экраны в пятницу. В воскресенье кассы открыли предварительную продажу билетов на фильм. Оглядев извивающиеся очереди, Густи махнула рукой:

– Бесполезно, мистер Александр. Пойдемте лучше в Национальную Галерею, я вам покажу картины… – помня об осторожности, Густи не распространялась о тете или дяде Максиме, не говорила о жизни в Берлине или о гибели отца с мачехой. Свободный немецкий язык она объяснила своими способностями:

– Я будущий филолог, – небрежно сказала Густи, – у меня хорошие задатки… – она удивилась тому, что герр Шпинне не учил латыни:

– Вообще это обязательный предмет, для историков и лингвистов, – заметила девушка, – я считала, что в Германии бережно относятся к традиции преподавания… – Александр развел руками:

– Я занимаюсь немецкой историей прошлого века, я не специалист по средневековью… – незаметно проверив его несколькими вопросами, Густи решила, что юноша говорит правду. Герр Шпинне, по его словам, приехал в Лондон ради практики в английском языке. Юноша посещал языковые курсы по соседству с квартиркой Густи на Брук-стрит:

– Живет он в Блумсбери… – прислушавшись к шуму в ванных, Густи щелкнула зажигалкой, – его пансион действительно значится в телефонной книге…

Затянувшись сигаретой, она присела на дубовые ступеньки лестницы. Китайский фарфор поблескивал в старинных, запертых витринах. На резной индийский сундук парни и Полина навалили уличные куртки и пальто:

– Полина растет таким же сорванцом, как мальчики, – усмехнулась Густи, – вокруг нее трое ее ровесников и двое старших кузенов… – она показала Александру портрет бабушки Тео, кисти Изабеллы ди Амальфи, жанровые полотна ее сына, Франческо, и вещи из коллекции Экзетеров. Девушка и мистер Шпинне разделили церемонный пятичасовой чай, в кондитерской на Трафальгар-сквер. Густи взглянула на букетик роз, в антикварной серебряной вазе, на мозаичном столике:

– Александр мне подарил. Он хорошо воспитан, хоть он и сирота… – юноша упомянул, что потерял отца на фронте, а мать в бомбежке:

– Может быть, папа и вел тот бомбардировщик, – поняла Густи, – ладно, войну мы не обсуждали, и не собираемся обсуждать… – они говорили о Сартре, которого читал Александр:

– О Флобере, о Голсуорси… – Густи потянулась, – а не о научной фантастике или куропатках… – она могла не опасаться вопросов тети. Марта долго распространялась о куропатках и оленине из Балморала:

– Мы каждый день охотимся, – заметила тетя, – мясо и птицу я отправлю в Лондон для рождественского стола. Слушай, что с ними надо сделать…

Вспоминая Александра, Густи все пропустила мимо ушей. Завтра они с юношей шли в Британский музей:

– Завтра позднее открытие, до восьми вечера. Мы встречаемся у входа, в шесть… – Густи тоскливо подумала о завтрашней стопке советских газет у нее на столе, в кабинете на Набережной, – очень удобно, вторую половину дня я в университете… – ее букетом роз никто не заинтересовался. Мальчишки спорили о причинах колебаний поверхности Луны в очередной серии американской постановки:

– Насчет куропаток я позвоню миссис Мак-Дугал, – решила Густи, – она приедет в город и все сделает. Завтра Александр проводит меня домой после музея. Я забегу на Брук-стрит, приберусь, куплю кекс к чаю, то есть к кофе. Он немец, он предпочитает кофе… – у юноши были большие, серьезные серые глаза, в темных ресницах. Густи он неуловимо кого-то напоминал. Девушка нахмурилась:

– В Национальной Галерее висела картина дедушки Франческо. Казнь Лавуазье в Париже. Среди зевак он написал тетю Констанцу, то есть мистера Констана, во фригийском колпаке… – Густи была уверена, что видела на полотне похожего на Александра человека:

– Но это большая композиция, – она кинула окурок в переносную пепельницу на пружинке, – в те времена любили монументальные картины. Ладно, какая разница. Он красивый юноша… – Густи не могла согнать с лица улыбку, – и, кажется, я ему нравлюсь… – всклокоченная каштановая голова высунулась на площадку, повеяло мятной зубной пастой:

– Мы умылись, – сообщил брат, – расскажи нам сказку… – Густи подумала:

– О Стивене я ему тоже ничего не говорила, только упомянула, что я, как и он, военная сирота. Он просто турист, нечего придумывать секреты там, где их нет. Я не хочу, как тетя и бабушка Анна, вечно страдать паранойей, и оглядываться через плечо. Если по душе Александру, то посмотрим, как все сложится… – все еще улыбаясь, Густи поднялась: «Иду, мой хороший».

В детской мальчиков по темному стеклу окна сползали крупные капли дождя.

На широком подоконнике стояла антикварная шахматная доска, с дарственной табличкой предыдущей миссис Кроу. По квадратам слоновой кости и гагата рассыпались изящные фигуры. Ладьи сделали в форме крепостных башен, кони несли всадников, на слонов водрузили шатры с крохотными человечками. Ник повертел черную королеву:

– Она похожа на злую фею из сказок, – понял мальчик, – у нее даже плащ такой… – серебряный, тонкой филиграни плащ окутывал фигурку. Белая королева носила золотую накидку и диадему. Блеснули бриллианты в маленьком крестике на шее кузена. Широко зевнув, Питер перевернул своего короля:

– Бесполезно, – смешливо сказал он, – опять ты меня разбил наголову, будущий чемпион мира по шахматам… – Нику одинаково хорошо давались и шахматы, и японская игра го, и карты:

– К рулетке меня вообще нельзя подпускать, – подумал он, – я все просчитываю и предугадываю… в школе Вестминстер Ник занимался по особой, продвинутой программе. По математике он догнал старших кузенов. Официально он считался сиротой, получающим правительственную стипендию:

– Впрочем, так оно и есть… – мальчик почесал золотистые кудряшки на затылке, – меня обучают бесплатно, и в школе, и потом, в университете… – ему отчего-то было неуютно касаться черной королевы. Он вернул фигурку на доску: