Густи смотрела на бесцветные, жидковатые волосы Моли. Малыш у нее на коленях сонно ворочался, не выпуская новой игрушки, бус из желудей.

Девушка вспомнила тихий голос тети Марты:

– В медовую ловушку ловят не только мужчин, милая моя. Мисс Вера работала радистом в Нанте, в тамошней ячейке Сопротивления. Им удалось пристрелить начальника городского гестапо, оберштурмбанфюрера Фрица Хольца. После акции нацисты прислали в город новое начальство, а Моль отправилась на встречу со связным из Парижа… – Густи робко сказала:

– И ее арестовали… – тетя Марта затянулась сигаретой:

– Нет. То есть тогда не арестовали. Связным оказался партизан, красивый парень, некий Альбер. Он был старше Моли лет на десять. В общем… – она повела рукой, – мисс Вера и этот партизан полюбили друг друга. Он обосновался в Нанте, стал вторым человеком в ячейке, они с Верой ожидали рождения ребенка… – мерно тикали большие часы черного дерева. Густи боялась даже пошевелиться, сидя с чашкой пятичасового чая:

– Его арестовали, да… – вмешалась девушка, – а их ребенок умер… – зеленые глаза тети Марты сузились, похолодели:

– Ребенок родился мертвым, – отчеканила она, – в камере местного гестапо, где держали мисс Веру. Он умер из-за побоев и пыток. Этот Альбер… – тетя поморщилась, – оказался предателем, продажной шкурой. Он состоял на содержании нацистов, был провокатором. Его завербовали еще при первом аресте, в сороковом году, в Париже. Всю нантскую ячейку Сопротивления отправили в тюрьму, товарищей Веры расстреляли, а в ней поддерживали жизнь, что называется, – лицо тети исказилось, – немцы добивались от нее сведений о других британских агентах. Кое-каких они нашли, пользуясь информацией от Альбера, то есть от мисс Веры. Она ничего не сказала, а после неудачных родов она вообще лежала при смерти… – тетя помолчала:

– Ее хотели отправить в Равенсбрюк и почти отправили, но по дороге эшелон сошел с рельс… – Марта коротко улыбнулась:

– Монах постарался, с его ребятами. Лондон знал об отправлении эшелона. У них, то есть у нас, сидели кроты в парижском гестапо, – эшелон Моли атаковали, когда поезду оставалось каких-то десять минут хода до бывшей французской границы. Тетя заметила:

– Монах и с покойной Розой так сделал. Машинисты на рейсах все были немцы, поезда сопровождало СС. Почти достигнув рейха, они расслаблялись… – Густи сглотнула:

– Ее освободили, отправили в Лондон… – тетя покачала головой:

– Она осталась во Франции, исполнять свой долг. Сопротивлению надо было отыскать и казнить предателя… – женщина потушила сигарету:

– Его нашли через год на юге, где он опять изображал партизана. Состоялся трибунал, ему вынесли приговор. Мисс Вера, как положено, выполнила решение суда… – Марта подытожила:

– В папках ты такого не прочтешь. Сиди в Лондоне, не пришло еще тебе время ездить. Но тебе медовая ловушка не грозит, – заметила тетя, – ты у нас девушка видная… – допивая кофе, Густи искренне сказала:

– Очень вкусный штрудель, мисс Вера. Даже лучше, чем у тети… – женщина зарделась:

– Спасибо. Я туда добавляю ваниль и специи… – она покачала заснувшего мальчика: «Я вам заверну с собой кусочек, леди Кроу».

Кроме штруделя, Густи получила и полотняную салфетку с рождественским кексом. Из сумки девушки упоительно пахло сладкими пряностями. В пустынном воскресном автобусе она взобралась на второй этаж. Присев у покрытого каплями дождя окна, Густи достала из учебника литовского языка конверт с ватиканскими марками. Почерк Шмуэля за десять лет нисколько не изменился:

– Рукоположение состоится в новом году, но о месте служения я пока понятия не имею… – писал будущий отец Симон, – одно могу сказать, это точно не Израиль, и не Рим, хотя в моем отделе по связям с общественностью не очень хотят отпускать меня в пасторские странствия, как выражается начальство. Как ты знаешь, его святейшество объявил о начале подготовки ко Второму Вселенскому Собору, а это огромная работа… – Густи пропустила три абзаца рассуждений о месте латыни в богослужении, – Виллем и Маргарита зовут меня в Конго, но я больше склоняюсь к Латинской Америке. В Африке я не смогу практиковать испанский язык. Иосиф процветает… – Густи заставила себя не сворачивать письмо, – он теперь дипломированный врач, однако об основном месте его работы я писать не могу по понятным тебе причинам…

Девушка подышала:

– Что было, то прошло. Я ходила к трем врачам… – она выбрала в телефонной книге дальние пригородные практики, где не опасалась встретить знакомых, – доктора уверили меня, что все в порядке… – для визитов к врачам Густи даже завела похожее на обручальное кольцо:

– Косность, – она раздула ноздри, – девушкам в аптеках не продают презервативы, а для других средств нужен рецепт врача. Его выписывают только замужним, по предъявлению документа. Доктора католики вообще такого не одобряют… – единственным местом в Лондоне, где девушка могла получить помощь, были благотворительные клиники:

– Бабушка Мирьям открывала такие в бедных районах… – Густи велела себе не думать об Иосифе, – но мне ничего не нужно. Я вообще никому не нужна… – по соображениям безопасности, она не могла принимать ухаживания университетских соучеников:

– На моем факультете и без того одни девицы, – вздохнула Густи, – а на этаже Х сотрудники больше похожи на деревенских викариев и членов церковных советов… – аналитики секретного отдела обедали в отдельной столовой. За едой обсуждали крикетные матчи, урожай яблок и разведение роз. Густи незаметно оглядывала коллег:

– Здесь работают кавалеры Креста Виктории, люди, бежавшие из концлагерей. Они прыгали с парашютом, высаживались за линией фронта, участвовали в диверсиях, а сейчас они говорят о воскресной партии в бридж и школах для детей… – она взглянула на последний абзац письма:

– Аарон следующей весной призывается в армию, и к нам в Израиль приезжает Хана. Она будет выступать с военным ансамблем. У папы все хорошо, Фрида и Моше отлично учатся… – Густи убрала письмо:

– Дядя Меир погиб, сомнений нет. Но Волк сумел выбраться из СССР, и дядя Джон тоже сумеет… – она подумала, что можно попросить у тети временный перевод в Америку:

– Тетю Дебору надо поддержать, – Густи оживилась, – у нее дети на руках, а Ева с осени учится в Балтиморе. Квартира у них большая, всем хватит места. В Америке я могу кого-нибудь встретить. В ЦРУ, наверняка, работает много молодежи. Мне просто хочется, чтобы меня любили… – Густи подумала:

– Только Стивен будет по мне скучать, он еще ребенок… – автобус остановился на светофоре, на нее повеяло влажной гарью из раскрытого окна. Что-то твердое ударилось в щеку, Густи вздрогнула:

– Дай мне, мазила, – раздался знакомый голос, – ты даже в такую простую мишень не можешь попасть… – второй голос, тоже мальчишеский, запротестовал:

– Я попал, я сам видел… – брат и Питер Кроу, стоя коленями на сиденье, высунулись из окна идущего навстречу автобуса:

– Мы в Сент-Джонс-Вуд… – замахал брат, – на чай… – он скорчил рожицу, – к его невесте… – Ворон подтолкнул кузена. Питер покраснел:

– Очередная чушь, не слушай его, Густи… – девушка вспомнила карточку, на атласной бумаге:

– Мисс Луиза Бромли имеет честь пригласить Вас на детский благотворительный праздник, в пользу школы для слабовидящих детей в Плимуте. В программе мастер-класс по приготовлению рождественских десертов, с известным ресторатором мистером Берри, кукольный театр и беспроигрышная лотерея… – Максим отогнал мальчишек от окна:

– Уберите трубку для плевания подальше, – распорядился кузен, – чтобы на празднике я ее не видел. Мы с Маленьким Джоном за всеми присмотрим, Густи… – девушка заметила в автобусе рыжие волосы Полины и золотистые кудри маленького Ника, – обратно нас довезет тетя Клара. Лаура и Пауль тоже приходят на праздник… – автобус тронулся, Густи успела крикнуть: «Хорошо!». Она проводила взглядом красный капот с яркой рекламой:

– Встречайте Рождество 1959 года с телевизором от «К и К!»… – красивая дама с аккуратной укладкой водружала на стол румяную индейку: