Предположим, однако, что погода скверная, что идет дождь. Итак, идет дождь. Когда ливень хлещет как из ведра, солдаты в мокрых шинелях свинцового цвета сбиваются в кучу, прячутся друг за друга, ищут укрытия за артиллерийскими орудиями (вот солдаты у нас перед глазами, промокшие до костей, в свинцово-серых шинелях), а водитель залезает в кабину своего фургона и отсиживается там, мирно подремывая. Фургончик этот представляет собой крытую брезентом повозку, внутри нее находится сержант-корректировщик, контролирующий точность попадания. Так как повозка установлена в нескольких шагах от линии огня, туда частенько заглядывают офицеры, чтобы обсушиться. Они прибегают, запыхавшись, топают сапогами, счищая налипшую грязь, снимают каски.

— Этого еще не хватало, — раздраженно ворчат они.

Их двое, капитан, командир батареи, и лейтенант. Капитан говорит:

— Хорошо бы ветер не переменился.

Сержант внутри повозки свертывает свои таблицы. Оба офицера повернулись к нему спиной; стоя у дверей фургончика, они созерцают низвергающиеся с неба потоки воды. Сержант-корректировщик прислушивается к их беседе. Первый бормочет:

— Можно ли вести наблюдение с нашего КП при такой видимости?

Второй отвечает:

— Это не наша забота. Подобные проблемы нас не должны волновать. — И добавляет: — По счастью.

— Алло, Волк, алло, Волк… — Затерявшийся в шуме дождя голос радиста напоминает шипение пенной струи за кормой корабля, пробивающегося сквозь шторм. — Алло, Волк, алло, Волк…

— Вы только поглядите, — вздыхает командир батареи. — Кто бы мог предвидеть подобное?

— Не портите себе кровь, господин капитан. Американцы, я полагаю, опростоволосились куда больше, чем мы. Испытывать новые боеприпасы в эдакую непогодь не шутка.

— Надо думать. Но эти субчики похвалялись, что полностью освоили боеприпасы. Вы не слышали, что сказал вчера Галар?

— Кто?

— Да тот, бородач, капитан Галар или как его там?

— Ах, Галлахер.

— Не понял.

— Галлахер. Г-а-два-л-а-х-е-р. Что же он сказал, господин капитан?

— Будто бы за всю войну он не встречал снарядов, которые бы сравнились с этими.

— Ну еще бы! Они же сами их изготовили.

— Пусть так, пусть так, но все равно мы не должны забывать, что опыт у американцев большой.

Оба одновременно чувствуют приближение сержанта. Они догадываются об этом по тому, как прогибается пол повозки под ногами неуклюжего толстого детины, и тут же получают новое подтверждение, услышав у себя за спиной шумное прерывистое дыхание. Тем не менее офицеры даже не пошевелились. Они не двинулись с места, ибо это означало бы выйти под дождь.

— Более того, — продолжает капитан (и на сей раз голос его звучит так тихо, будто он поверяет ливню свои секреты), — мы не должны забывать, что война — это одно, а маневры совсем другое. Во время маневров ошибки гораздо больше бросаются в глаза.

Лейтенант соглашается:

— Разумеется, ведь у нас нет противника и некому их исправить.

Фраза врезается ему в память: «Во время маневров необходим противник» и т. д. Она слишком справедлива и блестяща по форме, чтобы остаться случайно высказанным мнением, такая фраза достойна выдающихся стратегов Вобана или дю Пика.

Нельзя не принять во внимание, что лейтенант молод и к тому же приятель старого или по крайней мере слывущего «старым» среди кадровых артиллеристов, равных ему по чину и положению, капитана. Лейтенант еще не нюхал пороху, не едал солдатской каши, и потому, бог знает, сколько нелепейшего честолюбия и мечтательности осталось в нем со времен учения, если по столь ничтожному поводу ему вздумалось тревожить славные тени талантливых военачальников Вобана и дю Пика, ссылками на операции которых пестрели учебники.

— Противник нам помогает, — бубнит он себе под нос, — отвечая так или иначе на наши атаки, противник выявляет наши ошибки. Не все, конечно, но некоторые.

— Алло, Волк… я Тигр. Раз, два, три, вас понял, слышимость отличная. Слышимость отличная. Перехожу на прием. Прием.

Капитан чуть нагнулся к земле; в колеях, оставленных автомобильными шинами, стояла вода.

— И мягкий грунт, заметьте, к тому же. Нам еще придется менять наводку.

— Очень может быть, господин капитан.

— Может быть?! Да это так же точно, как дважды два четыре. Орудия уже завязли сантиметров на двадцать.

— А то и глубже, — неожиданно вставляет сержант. — Разрешите прикурить, господин капитан.

От сержанта-корректировщика несет казармой и супом из солдатского котла, его грузная расплывшаяся фигура почти вплотную придвинулась к офицерам, едва не касаясь их. Но ни командир батареи, ни его приятель лейтенант не подают вида, что замечают сержанта, слышат его голос и запахи, напоминающие о его присутствии. Мысли их там, за плотной пеленой дождя, они видят перед собой солдат, тесно прижавшихся друг к другу около пушек, непрекращающийся дождь и вязнущие в грязи колеса орудий. На двадцать или тридцать сантиметров или еще глубже — все равно придется заново проверять наводку.

— Черт побери, как все надоело!

Капитан, командир батареи, щелкает зажигалкой.

— Вы обратили внимание, как быстро мы заняли позиции? — Тон, которым произнесена эта фраза, и сами слова не оставляют сомнения в том, что они адресованы лейтенанту, и только лейтенанту. — За восемнадцать минут, самое большее.

— За семнадцать по хронометру.

— Даже за семнадцать. Просто великолепно! Говорят, Галлахер прямо-таки окосел от злости. Галлахер, ведь так?

— Точно так, господин капитан.

— Галлахер! Ну и имечко, язык сломаешь!

— А у его адъютанта фамилия еще чуднее. Алабама, представьте себе, Алабама Джек или Алабама Черт-Знает-Кто. Наверное, это прозвище. Алабама — название штата.

— Спасибо за информацию, — строго обрывает болтовню своего друга командир батареи. После минутного молчания он иронически смеется: — Сержант Алабама! Алабама! — «В сущности, — думает он, — это такое же название, как Морария или Сантарен, которые встречаются на каждом шагу». — Однажды у меня был денщик по прозвищу Малая Вода, — говорит он вслух.

— И еще у вас служил Драная Кошка, господин капитан. — Сержант снова пытается вмешаться в разговор.

— Да, — неохотно откликается капитан, — да. — И продолжает, глядя на лейтенанта: — Малая Вода — надо же такое придумать! Этот парень промышлял продажей морских водорослей, а собирать их можно только в часы отлива. Отсюда и прозвище… Забавно, не правда ли?

Товарищ его, молодой офицер, вежливо улыбается.

Отрезанные от внешнего мира, загнанные неистовым ливнем в укрытие, трое военных в фургончике словно три семени, ожидающие солнца. Время от времени до них доносятся обрывки фраз, мимо повозки поспешно проскальзывает будто тень какой-нибудь солдат. И хотя солдаты находятся всего в нескольких шагах от фургона, их силуэты и голоса кажутся смутными, будто поглощенными непроницаемым туманом.

— Раз, два, три… Раз, два, три, алло, Змея, алло, Змея…

Только эти слова звучат четко и достигают цели. Радист зовет Змею, Волка, Собаку, переходит на прием.

И позывные, подобно надоедливой занозе, вонзаются в монотонный шум дождя.

— Дай-то бог, чтобы снаряды не отсырели, — волнуется капитан.

Лейтенант смотрит на часы.

— Ума не приложу, как мы в такую погоду будем кормить солдат.

— И я тоже. Но сейчас меня больше беспокоят боеприпасы. Наших артиллеристов мы, слава богу, знаем, и, даже если бы я не видел перекошенную от зависти физиономию Галлахера, я все равно бы сказал: у американцев, разумеется, денег куры не клюют, им ничего не стоит развязать войну и вообще вытворять все, что заблагорассудится, зато наши солдаты не чета ихним.

— Это вы точно подметили, — ввертывает сержант.

Капитан и лейтенант с досадой вздыхают и переводят разговор на другую тему.

— Семнадцать минут — неплохой результат, — замечает первый.

— Еще бы! Это просто великолепно. И у нас здесь, и в любом другом месте, — поддакивает второй.