– Разумеется, донна Филомена, ваши прекрасные волосы…

– Действуйте, – скомандовал Чезаре. – Дражайшая супруга, я вынужден тебя покинуть.

– В добрый путь, – улыбка заменила кивок, потому что шевелить головой я опасалась.

– Дела политические…

– Удачи.

– …требуют моего участия.

– Всех благ.

Дож запнулся и изогнул бровь:

– Обещай не страдать от моего отсутствия.

– Приложу усилия.

Да убирайся уже, стронцо! Я боюсь боли. Как только лекарь коснется моей головы, я начну орать и плакать. Не хочу, чтоб ты это слышал.

– С тобой останется Артуро.

– Пусть синьор Копальди тоже уйдет.

– Твои фрейлины еще не добрались до дворца.

– Прочь.

Муэрто развернулся у двери и вернулся к моей постели:

– Профессоре, приступайте. Я буду вам ассистировать. Артуро, ступай отсюда.

Мы остались втроем. Лекарь наклонился надо мною, солнечный зайчик от его ланцета попал мне в глаз, я закричала и сжала руку Чезаре.

– Убери Чикко, она готовится извергнуть пламя.

Тишайший запустил свободную руку мне в шевелюру, извлек пыхтящую мадженте и выпустил себе на ворот. Та переменой места не опечалилась, пыхнула струйкой огня в потолок и свернулась калачиком, принимая цвет серебряных позументов камзола.

И стало очень больно.

– Держите ее, тишайший, – бормотал профессоре. – Ноги и руки. Может, лучше связать?

– Не волнуйтесь.

Чезаре прилег рядом со мной, обхватил за плечи, развернул набок, прижав к себе. Твердая ладонь легла мне на затылок:

– Ну все, милая, не дергайся. Отважная малышка, потерпи.

– Стронцо! Путтана! Кракен всех раздери! – стонала я. – Стронцо Эдуардо, бешеная макака. Чертов камень, уродский утес, проклятая боль.

– Ну, ну, – Муэрто легонько поцеловал мой искривленный рот, будто на пробу. – Соленая…

Я давно заметила, что поцелуи тишайшего действуют на меня немного странно. Тело обмякло, все ощущения сосредоточились на губах. Чезаре пил вино совсем недавно. Терпкий вкус, горячий. Этот жар пробежал волной по жилам, превращая кровь мою в вино. Прижимаясь к Чезаре, я уже не отвечала на поцелуй, а сама атаковала, и он сдавался под моим напором.

– Я закончил, ваша серенити, – почтительно пробормотал профессоре. – Четверть часа клей будет застывать, это время постарайтесь не шевелить головой донны догарессы.

Мы лекаря как бы услышали, но никак этого не показали. И тот на цыпочках вышел из спальни, прикрыв за собою дверь.

– Тесоро, – шепнул Чезаре, – сокровище.

Мне стало неприятно. Каждую свою пассию его серенити одаряет каким-либо прозвищем. Интересно, как часто он использует «тесоро»? Какая я из его «сокровищ»? Десятая, сотая?

Супруг, заметив мое охлаждение, отодвинулся.

– Тебе больно, Филомена?

– Да, – соврала я, – и клонит ко сну. Спасибо за… за то, что отвлек меня от мыслей о боли. И за спасение. И за то, что вытащил из воды синьора да Риальто, хотя тебе этого, наверное, не хотелось.

– Какой я молодец, – грустно улыбнулся Муэрто. – Обширный список благодарностей. Ты закончила оглашение? Потому что меня и правда ждут дела.

– Еще чуть-чуть. Спасибо за то, что прикрыл поступок Карлы, мне не хотелось бы, чтоб она пострадала.

– То есть все мои разговоры с Артуро ты слышала?

Не отвечая на прямой вопрос, я продолжала:

– И миллион благодарностей за должность губернатора, которую ты подарил бедняжке Эдуардо. После развода я удалюсь с ним на острова Треугольника и не продолжу досаждать тебе своим присутствием в Аквадорате.

– Какой я молодец! – повторил дож уже с другой интонацией, бодрой и веселой. – Тогда, дражайшая будущая губернаторша, отдыхай, набирайся сил.

Он встал с кровати, поправил мою подушку, поискал глазами Чикко, оказавшуюся почему-то на столбике балдахина, и пересадил саламандру на постель.

Все это он проделал молча и так же безмолвно удалился.

Дверь громко хлопнула.

Ну и ладно, и пожалуйста. Пусть не думает, что поцелуи с ним хоть что-то для меня значат! Соблазнитель, сластолюбец, интриган. Как будто мне хоть на мгновение забылось, что цель нашего брака политическая, что, не скачи я полуголая по отмели на виду всей Аквадораты, этот стронцо не одарил бы меня даже взглядом. Кстати, о подарках. Мое венчальное кольцо гораздо скромнее огромного бриллианта Паолы. Нет, я бы, разумеется, не хотела таскать такую тяжесть на пальце, но разница впечатляет. Чезаре навязал мне синьорину Раффаэле в качестве фрейлины.

«Каково? – вопрошала я с интонациями тишайшего супруга. – „Какой я молодец!“ Так изящно впустить волка в овчарню».

Раздражение накапливалось, не находя выхода. Я схватила с прикроватного столика кувшин с водой, опустошила его двумя глотками и запустила в стену. Кувшин не долетел – я все же была еще слаба, – он разбился о паркет.

– Донна догаресса, – заглянула в спальню горничная, – вам помочь?

Велеть принести еще посуды для битья? Пожалуй, это слишком.

– Инес, – попросила я, – организуй кого-то прибрать осколки. Мои фрейлины прибыли во дворец?

– Нет, тишайшая. Синьор Копальди отрядил гвардейцев встречать их гондолу у причала.

– Чудесно. Мне нужно переодеться.

– Дож просил вас остаться сегодня в постели.

– Этой просьбой мы не пренебрежем, – скривилась я. – Домашнее платье, белье. Посмотри, можно ли привести в порядок мои волосы, не касаясь раны.

Пока прочие горничные, явившиеся на звук колокольчика, подметали пол, Инес рассмотрела мою голову.

– Никаких сложностей, донна догаресса. Я оботру вас влажной тканью, волосы осторожно уберу под чепец. В качестве домашнего наряда мы используем шлафрок его серенити.

Она принесла из ванной таз и кувшин с теплой водой.

– Ангела, – обратилась Инес к товарке, почтительно стоящей у постели, – принеси из фисташковой гостиной ароматическую курительницу, мы используем ее в качестве домика для малышки-саламандры.

Идея была прекрасной. Курительница, исполненная в виде высокой башенки с зубчатыми стенами, имела три отделения. В нижнем тлели угольки, жар их раскалял благовония, расположенные в среднем, дым поднимался наверх через отверстия третьего углубления.

Чикко новый домик понравился. Она полежала на углях, заставив их ярко пылать, искупалась в ароматном порошке и наконец свернулась калачиком на верхней площадке, развлекаясь тем, что затыкала кончиком хвоста дырочку за дырочкой, будто наигрывая на чудном духовом инструменте.

Меня обтерли и переодели. Потом покормили, установив на постели специальный столик с изогнутыми короткими ножками. Легкий ужин: бульон с ломтиком хлеба, сушеные фрукты. Крошечная порция едва утолила голод.

Когда убрали посуду, Инес предложила мне почитать.

– Рыцарский роман, донна догаресса, или новеллу о любви?

– Принеси документы, касающиеся Мусорного Совета, – решила я.

Читала я, разумеется, сама. Глаза скользят по строчкам гораздо быстрее, чем их произносят. Маура проделала огромную работу. Ее экстракт был четким, существенным, но довольно обширным. Горничная сидела подле меня на стуле, помогая менять папки и документы.

Я почти закончила, когда дверь спальни приоткрылась, впуская растрепанную и потную донну да Риальто.

– Филомена, – прокричала она шепотом, – моя дорогая!

– Эдуардо здоров?

– Да что ему станется? – Маура согнала Инес со стула, схватила кувшин с водой, разумеется, целый, а не тот, который сложил черепки во славу дамской истерики, жадно принялась пить. – Он… бульк… отправился в город… бульк… готовиться вступать в должность губернатора… бульк… Жарко. Какая вкусная вода, Инес, мне нужно еще.

Горничная с пустым кувшином удалилась.

– Ты как? – спросила Маура.

– Мне заклеили дырку в голове, – похвасталась я. – Рыбьим клеем.

– Какой кошмар. Так что произошло на острове Николло?

– А что именно ты видела?

– Ну, – Панеттоне пожала сдобными плечиками и сдула со лба влажный локон, – бреду я, значит, по горной тропинке с нашей беглянкой на плече. Кстати, где она? Какой чудесный домик! Это ты придумала, Филомена? Инес? Я награжу ее чем-нибудь за сообразительность. Потому что, донна догаресса, хорошая работа слуг должна быть отмечена и оплачена. Ах, прости. Я отвлеклась. Иду, вдруг вижу, ты ласточкой прыгаешь с обрыва. Карла собирается то ли прыгнуть следом, то ли упасть в обморок. Я ускоряю шаг, но там, ну ты помнишь, какие-то корни путаются под ногами. Мой подол цепляется за сук. Я кричу: «Карла, что произошло?» – поднимаю взгляд…