Олариу обмяк — словно повис на заборе. Подходит  ш о ф е р.

Ш о ф е р. Дайте-ка…

М а р т а  появляется в конце улицы с кульком конфет в руке.

М а р т а. Ребята, я ведь просила: играйте где-нибудь подальше отсюда, и не надо так шуметь.

Присмирев, ребята окружают ее в ожидании конфет.

И бросьте-ка эти пушки, придумайте себе другую игру… Вот так, молодцы, вы ведь все понимаете. (Уходит.)

Ребята тоже собираются разойтись.

В т о р о й  м а л ь ч и к. Давайте вернемся через час, может, она нам еще и пирожное даст.

Один из них неожиданно поворачивается, как в вестерне, и стреляет в Олариу, который все еще «висит» на заборе.

Пиф-паф!

О л а р и у. Чего патроны зря тратить? Я же убит!

Р е б я т а  уходят.

Ш о ф е р. Какого черта им нравятся эти игры? Я не могу слышать это «пиф-паф»… Я даже ночью иногда вспоминаю, товарищ полковник… Помните, во время национализации бандиты подожгли фабрику. Когда мы подоспели, они успели забаррикадироваться в цеху вместе с Трифаном, новым директором…

О л а р и у. Кстати, как его дела?

Ш о ф е р. Он на пенсии. Целыми днями сидит себе на речке с удочками. А улова — никакого. Я достал ему пропуск в рыбное хозяйство — пусть наслаждается.

М э р и е ш (он слушал очень внимательно). Что же стало с бандитами?

Ш о ф е р. Значит, забаррикадировались они в цеху… Тогда Андрей… помнишь, как этот парень играл в футбол! Что с ним? Не знаете?

О л а р и у. Он в Бухаресте. Полковник.

Ш о ф е р. …Как закричит в рупор: «Сдавайтесь! Вы окружены! У вас нет выбора!» А они в ответ: «Уведите солдат с территории фабрики, иначе мы расстреляем заложника»… (Мэриешу.) И в это время товарищ полковник…

О л а р и у. Я тогда был капитаном…

Ш о ф е р. …товарищ полковник, в одной рубашке… пополз по крыше. Я закрыл глаза… По крыше он добрался до старой пожарной лестницы. Все замерли. Только огонь потрескивал — горела фабрика. И вдруг выстрел… Потом шквал ответного огня, и снова одиночный выстрел.

О л а р и у. У меня был парабеллум с точным прицелом.

Ш о ф е р (захвачен воспоминаниями). И… тишина… Могильная. Дверь открылась, и первым спиной к нам вышел товарищ полковник. Потом они с поднятыми руками.

О л а р и у. Мне просто повезло: я работал на этой фабрике и знал ее как свои пять пальцев.

Ш о ф е р. Ну уж повезло. Вы стреляли как бог. Не разучились?

О л а р и у. Не пробовал.

Ш о ф е р. Ну парабеллум хоть сохранили?

О л а р и у (тихо). Сохранил.

Ш о ф е р. Обидно было его сдавать. Память все-таки… Я ясно вижу, словно это было вчера: двадцать четвертого августа сорок четвертого года немецкий полковник протягивает вам парабеллум: «Bitte schön, bitte…»[13] (Мэриешу.) Тебе этого не понять!

М э р и е ш. Где уж? Наверно, это тебя кулаки и легионеры{87} засыпали по горло кукурузой, когда ты пришел за госпоставками? Или тебя запирали в погребе? Тебе строили виселицу прямо напротив церкви? Да если бы не подоспел господин Олариу с войсками Госбезопасности, не есть мне больше хлеба с солью… А Петре — брательника — Баничу забрал, тело его я нашел в лесу спустя два месяца. Над ним надругались и глаза выкололи… Где уж мне понять?! А что стало с Баничу, господин… товарищ Олариу?

О л а р и у. Мы его ликвидировали в пятьдесят втором… (И неожиданно резко.) Может, мы наконец цветы польем?

В холле. С т о я н  сидит в кресле, закрыв глаза, и что-то мурлычет себе под нос. Звонок в дверь. Вздрогнул и с неожиданной для его возраста легкостью бросился к двери, открыл. В дверях — высокий человек в очках, с непокорной седой шевелюрой. Элегантен, хотя одет по-спортивному: толстый свитер, вельветовые брюки, мягкие ботинки. В руках кошелка с бутылками. Это  П е т р е с к у. Молча смотрят друг на друга.

П е т р е с к у. Вино надо поставить в холодильник…

Стоян берет бутылки, не знает, что с ними делать, но это его нисколько не смущает. Ставит их на столик.

Ты коньяк пьешь?

С т о я н. Иногда. Украдкой.

П е т р е с к у (держит бутылку коньяка). А где рюмки?

С т о я н. Надеюсь, там же, где всегда.

П е т р е с к у (открывает буфет, берет два пузатых бокала и по-холостяцки тщательно рассматривает их на свет). Да-а-а.

С т о я н. Садись! (Поспешно.) Давай посидим.

Садятся. Стоян умело открывает бутылку, наполняет бокалы, свой берет в ладонь, чтобы согреть. Не пьет. Петреску выпивает залпом, наливает еще и снова выпивает.

(Мягко.) Куда торопишься? Коньяк надо пить медленно, очень медленно.

П е т р е с к у (напряженно смотрит ему в глаза). Павел, ты знаешь… Допросы, которые длились много дней и ночей, муки моральные и физические, ощущение ужасной несправедливости не причинили мне столько страданий, сколько мысль о том, что ты мог поверить, будто я способен предать Родину.

С т о я н (совсем тихо, едва слышно). Откуда ты взял, что я поверил?

П е т р е с к у (кричит). Тогда как же ты мог?..

Долгая пауза.

С т о я н (пристально на него смотрит). Зачем ты пришел?

П е т р е с к у. Не знаю… Может… чтобы мы вместе попробовали забыть обо всем.

С т о я н (взрываясь). Я ничего не желаю забывать! Понял? Ничего!

П е т р е с к у. Тогда я не знаю, о чем нам говорить.

С т о я н (улыбаясь). О чем-нибудь приятном.

П е т р е с к у. Ну что ж! Хорошего у нас в жизни было немало.

Во дворе. О л а р и у  сидит на скамейке, уставясь в пустоту. М э р и е ш  возится в саду. Подходит  ш о ф е р  с загадочным видом.

Ш о ф е р. Он вернулся пешком. Бог знает, где он бросил машину. И знаете, кто у него? (Выжидает, чтобы эффект был полным.)

О л а р и у (с беспокойством). Говори, чего душу тянешь?!

Ш о ф е р. Петреску.

О л а р и у (холодно, жестко). Товарищ Петреску. Чего глаза вылупил? Я сказал: товарищ Петреску, профессор, автор проекта Дорна Маре{88}, гордость румынской науки. Кто тебе позволил называть его «Петреску»? Что это такое?

Ш о ф е р (смущенно, ничего не понимает). Извините меня. Я ведь считал…

О л а р и у. А меня совсем не интересует, что ты считаешь.

Ш о ф е р (испуганно). Извините… Знаете, тогда, когда его брали после исключения из партии, я как раз дежурил на оперативной машине.

О л а р и у (ледяным тоном). Ну и?

Ш о ф е р. Ну… и ничего. Просто ляпнул, не подумав.

В доме.

П е т р е с к у (оттаявший после коньяка и воспоминаний). Я никогда тебя так не любил, как в августовские дни сорок четвертого{89}. Ты был необыкновенным. В тебя словно черти вселились. Припоминаешь?

С т о я н. Пытаюсь.

Здесь можно дать звуковой фон: отдаленный глухой гул артиллерийских разрывов, от которых слегка дребезжат стекла.