С т о я н. Объявляю перерыв…
В том же зале. С т о я н разговаривает с М э р и е ш е м. Несколько активистов почтительно слушают.
С т о я н. …с каждым в отдельности. Чтобы до них дошло, какая разница между демократией и анархией. Дума, поди-ка сюда.
Подходит Д у м а, о с т а л ь н ы е ретируются.
Я знал, что ты хороший организатор. Но вот что ты способен организовать фракционное собрание, этого я не знал… Молчи! Люди смотрят.
Д у м а. Пойдем в другое место, поговорим…
С т о я н. В другом месте обязательно поговорим, товарищ Дума.
Д у м а. Как вам будет угодно, товарищ первый секретарь!
С т о я н. Кулак…
Д у м а. В списки кулаков его внес противозаконно твой протеже, Мэриеш. У него всего полтора акра земли…
С т о я н. Гляди-ка, ты хорошо информирован…
Д у м а. А за что мне зарплату платят, Павел…
С т о я н. Прошу всех в зал, занимайте места…
Л ю д и входят, рассаживаются.
Продолжаем наше собрание. Итак, имеются две кандидатуры. Первая — товарищ Мэриеша. Кто «за»? Прошу поднять руки.
Несколько рук поднялось — выше всех Мэриеша.
Раз, два… четыре… семь. Кто против?
Присутствующие смутились.
Никто? (Улыбается.) Значит, подводим итог: семь — «за», против — никого, остальные воздержались!
Г о л о с (подвыпившего человека). Вроде была еще одна кандидатура!
С т о я н (улыбается). Вы что — спешите? Переходим к следующей кандидатуре. Кто — «за»?
Все подняли руки, кроме Мэриеша и Йона. Йон встает.
С т о я н. Товарищ Йон?
Й о н. Я воздерживаюсь!
С т о я н. Почему? Ты не согласен?
Й о н. Согласен. Но так положено… зачем же мне слыть выскочкой.
С т о я н. Большинством голосов избран товарищ Йон. Прошу в президиум. Поздравляю…
Где-то в другом месте. С т о я н и Д у м а.
С т о я н. Вряд ли тебе охота возвращаться со мной в город. Ты предпочтешь вместе со своим кулаком-председателем отпраздновать победу над партией…
Д у м а (делает усилие). Павел… жизнь ушла вперед, а ты отстал от нее.
С т о я н. Неужели!
Д у м а. Ты всегда для меня был кумиром… Нелепое слово, но это так. С тех пор как я познакомился с тобой в подполье, я хотел во всем походить на тебя: разговаривать, как ты, смеяться, как ты… Павел, когда, каким образом… произошел твой разрыв с людьми?
С т о я н. Иди ты… Может, ты мне объяснишь?
Д у м а. Попробую… Это случилось в тот момент, когда ты забыл, что каждый человек — это целый мир, а не какой-то винтик… Судьба, а не анкета…
С т о я н. Это все болтовня! А времени в обрез… У меня нет времени объяснять какому-то Василе…
Д у м а. Миллионы Василе — так ты их называешь — идут за партией… потому что знают: здесь строят не просто заводы — здесь рождается новый мир. Наш народ назвал его миром человечности.
С т о я н. Тебе бы попом быть…
Д у м а. А ты говоришь: «Какой-то Василе»! Павел, не пытайся предрекать истину, не считай врагами всех, кто не видит в тебе оракула… Тебе одному не под силу создать то, что должны создать все мы вместе… Синтез власти и правды… Разве можно было предположить, что с тобой случится такое… И знаешь, чего я боюсь… Вдруг и мне это грозит… Хоть бы заметить вовремя… (Очень четко.) Павел… если ты не можешь этого понять, если не хочешь… я буду вынужден бороться против тебя… Во имя всего того, что нас связывает… Попробуй обрести себя — настоящего Павла Стояна, а не власть имущего… Самого человечного человека…
С т о я н смотрит налево долгим взглядом, поворачивается и медленно, очень медленно выходит.
В холле Дома приезжих. Никого, кроме С т о я н а, который сидит в том самом кресле, где сидел Петреску. Лицо он закрыл руками. Медленно поднимает голову. В дверях стоит Д у м а. Виски у него седые.
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Декорация первого действия. Д у м а и С т о я н долго смотрят друг на друга.
Д у м а (улыбается). Держу пари, ты был уверен, что я не приду.
С т о я н. Не стоит. Проиграешь. Здесь были все… Петреску, Ману, Олариу… Мы, как старички, вспомнили прошлое. (Улыбается.) Знаю, товарищ Дума, это неправильно. Надо смотреть только вперед. Но иногда… ох, как бывает иногда трудно заглянуть в прошлое… Как тебе работается с Петреску? Здорово он постарел.
Д у м а. Он, как всегда, сначала чертит гениальные проекты, потом отвергает их…
С т о я н (тихо). Только его никто не сажает за это в тюрьму. Так ты хотел сказать.
Д у м а. Ты страдаешь?..
С т о я н. Да. Ужасно. Я все бы отдал, лишь бы не было того, что было. Но это, как остатки римской дороги, уже высечено в камне. На века. Все остальное стерлось из памяти. Михай, я любил тебя, как сына… которого Марта потеряла, когда была арестована… Если бы он остался жив, я хотел бы, чтобы он походил на тебя… И все-таки, когда мне пришлось уехать отсюда, я тебе завидовал. Не потому, что ты занял мое место. А потому, что у тебя хватило мужества задавать себе вопросы. Любые. Знаешь, о чем я думал… Был такой период, когда мы сами, наша пропаганда старались сгладить противоречия действительности. Украсить представление о собственной жизни. Словно мы стеснялись, что совершили революцию величественную и одновременно жестокую… Почему так произошло, не знаю. Хотя нет — знаю. Мы хотели нарисовать — кому? Самим себе? — вполне благополучную картину: словно мы взяли власть при всеобщем согласии и единодушной поддержке, исключая, конечно, кучку эксплуататоров…
Д у м а. Наше право на власть подтвердила логика истории. Народ пошел за нами, но это вовсе не означало, что он понял всю историческую закономерность… А потом… черт его знает, как это случилось… только некоторые из нас стали пленниками созданного ими ложного представления: «Все должно развиваться от хорошего к лучшему…» Они считали, что отклониться хотя бы частично от этого представления — опасно, что правда обладает взрывной силой и является уделом избранных.
С т о я н (глядит прямо в глава Думе). Михай… а сегодня что ты обо мне думаешь? Только, пожалуйста, не начинай подыскивать слова.
Д у м а. В этом нет необходимости, Павел. Я много думал обо всем. В тюрьме мы тянулись к тебе не потому, что ты был нашим начальником — отвратительное слово! А потому, что от тебя исходила сила… И главное, Павел, — доброта, человечность. Ты был островком человечности посреди всей этой дикости. Я не открылся тебе, но был момент, когда я почувствовал: не выдержу. Ты понял и сказал мне, что я могу признать некоторые факты, о которых сигуранце давно все известно… Но я уже готов был умереть, лишь бы ты не подумал, что я слабый человек.
С т о я н. Я тоже пережил минуту слабости.
Д у м а. А после… Мы понимали друг друга с полуслова… Что я о тебе сейчас думаю. (Просто.) Ты из тех, кого рождает народ в дни тяжелых испытаний…
С т о я н. Ну, это слишком. Не льсти мне.
Д у м а. Это не в моем характере — ты знаешь. У тебя один недостаток, Павел, — ты не умеешь признавать свои ошибки. Ни в шахматах, ни на охоте. Не знаю, хорошо это или плохо, но логика истории такова, что в какой-то момент революции власть концентрируется в руках немногих — здесь не до дискуссий и парламентских дебатов. И иногда случается, что личные человеческие недостатки приобретают пропорции общенациональные, а порой и мировые. Я имею в виду Сталина: у него огромные заслуги перед революцией, и он же нанес ей огромный ущерб. И все дело — в его личных недостатках, на которые Ленин обращал внимание.
