Скоро он туда вернется. Его задача – убедиться, что все готово, и в этом деле с ним сотрудничают три американских офицера – полковник Сэдлер, капитан Ааронс и лейтенант Вассерман – и еще один наблюдатель из ООН, капитан Роблес из Венесуэлы. Ни один из этих людей не пришелся Майклу по душе, потому после встречи с ними он и решил развеяться. Так он оказался на вершине холма в самую полночь. Звезд на небе, правда, не было. Вероятно, за это лето они не разу не появлялись на небосклоне.

За обедом мистер Бамберли сказал:

– Плохой нынче год.

А что, следующий будет лучше?

Несмотря на теплый ветерок, было прохладно. Майкл зябко поежился, и уже в следующий момент жизнь его оказалась под угрозой.

– Эй! Что за сукин сын тут шуршит?

Майкл резко обернулся, и только тогда в десяти шагах от себя увидел темную фигуру – чернокожий в черной одежде, очень высокий и худой. В правой руке – нечто светлое, почти светящееся. Нож, причем выставленный вперед опытной рукой – не на уровне плеча, что глупо, а внизу – так, чтобы легче было исполосовать мягкие мышцы брюшины.

– Какого черта? Кто вы? – спросил Майкл.

Минута молчания, в течение которой словно из земли выросли и материализовались другие формы.

– Ты не американец, – произнес голос.

Мужчина? Нет, скорее юноша.

– Ирландец, и что?

Луч фонарика пронзил его, словно булавка бабочку. Бессмысленный образ. В этой стране он не видел ни одной бабочки.

Новый голос раздался из темноты. На этот раз он принадлежал девушке.

– Смотрите! Военная форма.

– Спокойно, – сказал еще один мужской голос. – Он ирландец. И что же ты делаешь здесь, рыжий?

Рыжий? Обычная кличка всех ирландцев. Майкл почувствовал, как капельки пота выступили на его коже.

– Я наблюдатель от ООН.

– За нами наблюдаешь? – послышался ироничный вопрос.

– Я не знал, что здесь кто-то есть, – ответил Майкл. – Просто вышел прогуляться.

– Да, приятель. Ты точно иностранец.

Темнокожий спрятал нож и шугнул вперед.

– Я сначала подумал, ты шакал. Из тех, что стали лагерем на дороге. Но они охотятся стаями.

– Но он же военный! – сказала недоверчиво девушка, и в ее словах Майкл почувствовал угрозу.

– Ну и что? Пушки же у него нет! – ответил ей тот, что был с ножом.

– О черт, верно! Слушай, рыжий, а в какой это армии солдаты ходят без пушек?

– Я военврач, – ответил Майкл, чувствуя, как в горле рождается спазм. – Хотите посмотреть документ?

Высокий подошел еще ближе и оглядел Майкла с головы до пят.

– Пожалуй, – сказал он.

Майкл достал из кармана свою карточку и протянул ему. Тот изучающе посмотрел на нее в свете фонарика.

– Понятно. Значит, ты майор. Ну что ж, Майкл! Добро пожаловать на кучу дерьма, в которой мы живем. И как тебе у нас нравится?

– Чего бы я не отдал, чтобы смотаться отсюда! – ответил Майкл. – Только черта с два они мне позволят.

– Они, – произнес чернокожий, сделав особое ударение на этом слове, – не позволят тебе ничего!

Он протянул Майклу его карточку и сделал шаг в сторону, давая ему дорогу.

– Я – Фриц, – добавил он. – А это – Диана, Хэл, Курт, Берни. Ну что, посидим?

Альтернативы не было. Майкл двинулся вперед. Он понял: группа стояла здесь лагерем – в кустах были спрятаны спальные мешки, а в сложенном из плоских камней очаге тлели угли.

– Покурим? – спросил Фриц. – Или почавкаем?

– Фриц! – одернула его Диана.

Фриц усмехнулся.

– Майклу совершенно до лампочки, как мы себя заводим, верно, Майкл?

Словечко «чавкать» неожиданно прояснило для Майкла причину того, почему в голосе Фрица доминировала пронзительно-дребезжащая тональность – он был под кайфом, он жевал кат, который был так популярен у афроамериканцев, потому что родом был именно с Африканского континента; эти стимулирующие листья, которые можно было либо курить, либо жевать, экспортировались из Кении в огромных количествах народами меру, которые называли их мерунги.

– Нет, спасибо! – сказал Майкл после непродолжительной паузы.

– Приятель, ты даже не знаешь, от чего отказываешься.

Это сказал… Берни? Да, Берни. Берни хихикнул.

– Это же лучшее народное лекарство. Брюхом маялся?

– Конечно, как и все.

– Никаких «как все»! Говорили, что этим поносом отболело тридцать пять миллионов. Но только не мы. Ну-ка, где тут наша жвачка?

– Держи!

Курт, сидевший следующим, вынул изо рта мокрый шарик и протянул Берни. Майкл содрогнулся. Хотя это действительно было интересно. Кат помогал избежать диареи – вероятно, благодаря крепящему эффекту.

– И что вас привело сюда? – спросил Майкл.

– Да туристы мы! – сказал Фриц и иронически ухмыльнулся. – Просто туристы. А ты?

– Завтра здесь будут жечь маниоку. А я должен присматривать, чтобы все было исполнено как надо.

Наступила мертвая тишина. И вдруг тот, кого звали Хэл, воскликнул:

– Ты этого не сделаешь, мать твою!

Диана бросила на Хэла угрожающий взгляд и сказала:

– Хэл! Следи за языком!

Она была светловолосая, хорошенькая, хотя и несколько полновата.

– Черта с два! – продолжал возмущаться Хэл. – Сжигать! Не выйдет, и никто нас не остановит!

Медленно выговаривая слова, Майкл недоверчиво спросил:

– Вы что, пришли сюда, чтобы набрать этой еды?

Его собеседники поколебались, после чего кивнули. Твердо и уверенно.

Но их же здесь сотни! Сотни молодых людей, которых он видел на дороге, ведущей из Денвера. А Стейниц на ферме говорит, они все идут и идут – целыми днями!

– А почему бы и не забрать?

Это был Курт.

– Да, почему? – вновь заговорил Хэл. – Первый раз за все время правительство хоть что-то делает для своих граждан.

Слово «граждан» в его устах прозвучало как нецензурное.

Диана облизала губы. Губы у нее были широкие и полные, а язык – длинный и подвижный.

– Вы что, сошли с ума? – невольно произнес Майкл и тотчас замолчал.

– В этом долбаном мире быть сумасшедшим – единственно разумный способ поведения, – изрек Фриц.

– Но в этих запасах еды нет наркотика! – проговорил Майкл. – Я же видел анализы!

– А что еще они скажут? – возразил Фриц, пожимая плечами. – То же самое они говорили и про Африку, а теперь – про Гондурас. Это ж вонючие лжецы!

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, – покачал головой Майкл. – Я был в Ношри и все видел.

И вдруг воспоминания нахлынули на него – звуки, запахи, хлюпанье грязи под подошвами, чувство отчаяния. И он начал говорить – о детях, забитых до смерти родителями, о солдатах, которые с криками, все в слезах, убегали в заросли кустарника, о женщинах, которые при виде такого простого элемента кухонной утвари, как нож, теперь всегда будут улепетывать в ужасе. Он рассказывал о вони, слабости и голоде. Он выложил все, словно в нем рухнула дамба и доселе сдерживаемая масса воды шумно хлынула в долину и затопила ее. И только тогда, когда его пересохшее горло уже не могло произносить слова, он понял, что повторяет монотонно, словно в трансе:

– Это все американская еда, американская еда…

Люси Рэмидж и ее уругвайский приятель были бы удовлетворены. Но они умерли.

Он замолчал и увидел устремленные на него глаза. Его слушатели задумчиво улыбались.

– Да, приятель, – выдохнула наконец Диана. – Вот это кайф!

– Да уж, – подхватил Курт. – И так долго длится! Практически бесконечно!

– Пусть они сначала сожгут меня, а потом уже жгут это дерьмо, – сказал Хэл. – Но я наберу его столько, сколько мне нужно.

– Вы что, хотите реально сойти с ума? – воскликнул Майкл.

Он никак не мог подобрать нужные слова.

– Вы ищете кайфа, который будет длиться до конца ваших дней? – не унимался он. – Но это же невозможно!

– Почему? – спросил Фриц голосом серьезным и холодным. – Слушай, Майкл! Это ты не понимаешь, но я, так и быть, объясню. Разве можно не сойти с ума в этой стране, где тебя убивает каждый глоток воздуха, каждый стакан воды, каждый кусок мяса, который ты ешь? И ты знаешь почему, и ты знаешь, кто это делает, и ничего не способен сделать с этими сукиными детьми.