– Старше тебя или моложе?

– Моложе. Кроме Джинни. Я нечасто ее вижу. Джинни замужем за полицейским. Тем самым, который стал героем во время схода лавины.

– Ничего себе!

Время шло. Сколько его прошло, сказать было невозможно – таков эффект травки!

– А у тебя есть?

– Нет, – ответил Хью.

Бамберли он своей семьей не считал. И Карлу никогда не рассказывал об этой компании недоумков.

– Тогда почему ты здесь?

– Черт, а я даже и не знаю, – ответил Хью.

– Тебе здесь не нравится?

– Нет. А ты живешь со своими?

– Какого черта мне с ними делать? Живу отдельно, снимаю комнату в другом конце города. Сам себя содержу. Работаю. То есть работал…

Вновь воцарилась тишина. Свернули еще по косяку.

– Думаю уехать, – сказал Карл. – Скорее ад замерзнет, чем они откроют ферму. Да я особенно и не любил работу.

– Куда подашься?

– Скорее всего, в Беркли.

– Калифорния? Там же солнца круглый год не видно. Весь штат провонял.

– Может, и так. Хочу посмотреть землетрясение. Говорят, скоро намечается здоровенный тарарам. А я буду тут как тут… Вообще-то, у меня там приятели. Я год провел в колледже.

– И я.

– Бросил?

– Бросил.

Вновь пауза. Косяки источали сладковатый дым.

– Хочешь? – спросил Карл.

– Угу…

– Я договорился о встрече с мистером Бамберли, – сказал Майкл и посмотрел на настенные часы. – Хотя, как вижу, я приехал на несколько минут раньше.

– О, вы, должно быть, капитан Адвоусон! – произнесла девушка-секретарь; произнесла громко, но не сказать чтобы отчетливо – в ее голосе сквозила явная хрипотца. На уголке ее стола лежала открытая коробочка пастилок для больного горла, а в воздухе витал легкий запах ментола.

– Присядьте, прошу вас, – сказала секретарша. – Я доложу мистеру Бамберли, что вы приехали. Позволите взять вашу маску?

– Благодарю! – ответил Адвоусон и, отстегнув ремешок, протянул секретарше свою маску, которую та аккуратно поместила на вешалке, рядом с десятком уже висящих там масок.

Подойдя к креслу, на которое указала ему секретарша, Майкл обернулся и посмотрел на нее, на что девушка улыбнулась, решив, что он отметил, насколько она хорошенькая. Но дело было не в том: секретарша была одного типа с той медсестрой из Ношри, Люси Рэмидж, – тот же тон волос, тот же общий контур черт лица. Только эта была чуть более пухлой, а у той были темные круги под глазами.

По приезду в Нью-Йорк Майкл виделся с Люси еще пару раз: один раз – вживую, в здании ООН, и второй раз – по телевизору, где Люси принимала участие в шоу, которое вела женщина по имени Петронелла Пейдж. Люси сидела, спокойная как мертвец, и монотонным, негромким голосом повествовала о жутких страданиях жителей Ношри, абсолютно нечувствительная к самым едким колкостям со стороны ведущей, которая все пыталась прервать ее, но никак не могла. Слова Люси падали, как снег, одно за другим и постепенно складывались в сугроб ужаса и отчаяния, и камеры, уставившиеся на аудиторию, не успели отвернуться, когда какая-то девица во втором ряду вдруг, всхлипнув, потеряла сознание и сползла со своего кресла.

Когда же Люси вновь заговорила о последовательном геноциде, редактор врубил рекламные ролики.

Так кто же, все-таки, отравил «нутрипон»? Кто-то, вероятно, хотел подорвать доверие к западным программам помощи, тайно открыл картонные контейнеры, спрыснул содержимое ядом и вновь запечатал. Хотя доктор Дюваль говорит, что эта версия не соответствует характеру распределения яда в образчиках продукта, которые он исследовал…

И сколько времени еще продлится это чертово расследование? Более всего Майклу хотелось домой, но у него был приказ оставаться здесь, в Нью-Йорке, пока межгосударственная группа юристов, анализирующих все представленные свидетельства, не закончит работу и не оформит свой доклад. Майкл надеялся, что ему удастся дождаться.

Он осторожно потрогал ссадину на правой челюсти. С неделю назад он заглянул на вечеринку в шести кварталах от своего отеля и был достаточно неосторожен, чтобы отказаться от такси и пойти домой пешком. Было уже за полночь, и кто-то прыгнул на него из темноты с дубинкой. Слава богу, он отделался только ссадиной.

Через два дня после того, как Майкл приехал в Нью-Йорк, у него разыгрался конъюнктивит, и в результате ему пришлось ходить с черной пиратской повязкой на глазу. Потом ему посоветовали сбрить бороду, потому что полиции не нравятся бородачи. Он побрился, но небольшой порез на челюсти – расположившийся симметрично ссадине – воспалился, потому что, как его уверяли, он побрился с простой водой из крана. Все, с кем он имел дело в Нью-Йорке, пользовались электробритвами, а продавец в магазине, где он покупал крем для бритья, настоятельно советовал ему взять антибактерицидный, от чего Майкл отказался, так как решил, что тот просто хочет развести его на дорогую покупку.

Теперь порез превратился в небольшой нарыв с противной белой головкой. Пока его защищает пластырь, но со временем придется прибегнуть к ланцету.

Кошмар! Но разве ему не говорили, что от этих вещей здесь страдают все приезжие? Местные, естественно, уже выработали иммунитет; те же, чье место жительства отстоит от Нью-Йорка хотя бы на сотню миль, страдают.

Да и местные-то не очень счастливы! На одной из вечеринок, которые он обязан был посещать по дипломатическому протоколу, Майкл встретил девушку лет двадцати с небольшим, темноволосую и с хорошей фигурой, которая была в стельку пьяна, несмотря на то что вечеринка началась меньше часа назад. Она отчаянно нуждалась в жилетке, чтобы как следует выплакаться, и подвернулся Майкл, который из вежливости, а может, и от скуки, позволил ей приникнуть к своей груди. Девушка работала в ООН в качестве секретаря, поскольку, как она думала, сможет таким образом хоть как-то сделать этот мир лучше. Но вскоре, поработав немного на этом благородном поприще, она уверилась в бессмысленности своих намерений. Жених, с которым она была знакома с колледжа, узнав, где она работает, бросил бедняжку. И он был не единственным из тех, кто предпочел расстаться с нею, когда она открывала им место своей работы: один за другим от нее отвернулись все ее друзья и подруги, и единственной формой общения для нее стали эти бесконечные коктейль-вечеринки, где люди из разных стран, напрягая голоса, изо всех сил старались неправильно понять друг друга.

– Но мы все застряли в этой грязной яме, – говорила она, постоянно срываясь на рыдания. – И единственные люди, которые тебя понимают, – это не те люди. То есть не те, с кем ты хотела бы подружиться. На днях я встретила парня из Уругвая. Фернандо Арри… не помню! Слышал, что с ним случилось?

Майкл отрицательно покачал головой.

– Он отправился туда, где живут все уругвайцы. Ты же знаешь, им нельзя жить на Манхэттене, и они кучкуются в квартале возле отеля «Плаза», принадлежащего ООН. И шел дождь, и четверо местных, которые притворялись, что прячутся от дождя под навесом, напали на него. Отбили ему яйца и выбили зубы.

– О господи! – сказал Майкл. – А как же полиция?

– Полиция! – воскликнула пьяная девушка. – Так это и была полиция. Потом на его физиономии нашли отпечатки полицейских подошв.

И в этот момент, словно по мановению волшебной палочки, девица протрезвела (вечеринка закончилась) и сказала:

– Спасибо, что выслушали мою пьяную болтовню! Наконец-то я нашла человека, который отнесся ко мне серьезно. Сколько я об этом мечтала! Можно накормить вас обедом? Вы это заслужили.

Майкл колебался, и тогда она сказала:

– Я знаю здесь чудесный ресторан, где все еще подают настоящую еду.

На эту наживку Майкл не мог не клюнуть. Все, что он ел здесь до этого, напоминало пластик и жеваную бумагу.

Обед был действительно хорош, хотя и удивляло то, что такие обычные для Ирландии вещи, как ветчина и сельдь, предназначались, как гласило меню, для «гурманов». За столом спутница Майкла говорила тихо и разумно, но об ужасных вещах. О своей старшей сестре, которая жила в Нью-Йорке и рискнула родить здесь двоих детей; дети развивались так медленно, что старший начал читать только в девять лет. О цветах, которые она пыталась вырастить на подоконнике своей квартиры и которые побурели и осыпались через неделю. О стоимости медицинской страховки. О попрошайке, который стоял, прислонившись к стене и задыхающимся голосом просил у прохожих четвертак на кислород. О дожде, который оставлял дыры на колготках и белье, если их неосторожно вывесить на улицу. Майкл уже имел удовольствие познакомиться с нью-йоркскими дождями, один из которых полностью испортил ему комплект формы. Правда, нет худа без добра – он переоделся в гражданское платье.