Хотя в общине было кое-что, что казалось ему вполне приемлемым. Еда, например, была простой, но очень вкусной – вкуснее даже, чем то, что он ел у Бамберли. Он с аппетитом поглощал здешние ароматные супы, домашний хлеб, овощи и салаты, выращенные под стеклом. И все это было интересно: он никогда не следил за ростом растений – за исключением, может быть, тех опытов с проращиванием семян в горшке, которые он проводил в школе. Этот интерес заставил его присоединиться к полевым работам, которые члены общины вели по весне за ее стенами, в открытом грунте.

Но когда ему поручили разобраться с червями, которых привезла Фелиция, он нашел эту работу мягко говоря противной: вытаскивать из извивающейся массы по дюжине-другой червяков и смотреть, как они удирают в землю, откуда потом должны появиться овощи, которые он станет есть? Бррр…

Хью обратился к иным занятиям. В коммуне была мастерская, где члены общины вручную делали одежду, мебель, кухонную утварь, и он принялся помогать со стульями и столами – община решила открыть ресторан для туристов, которые отдыху у моря стали все больше предпочитать поездки вглубь страны, где можно было к тому же поесть естественной пищи, по которой они скучали. Хью изготовил один стул, другой – в точности такой же, как и первый, и работа показалась ему слишком монотонной. И он стал искать иные занятия.

И все это время Хью не покидала мысль: мир погибает, проваливается в ад, идет к чертовой матери! Эти долбаные корпорации превратили прерии в пыльные пустыни, а море – в сточную канаву; они залили бетоном те места, где раньше были луга и леса. Так нужно остановить их! Нельзя, чтобы они сокрушили нас и уложили лицом в землю!

Нужно сокрушить их самих!

Эта странная, эта ледышка Пег… Она, должно быть, не вполне того… Ни с ним, ни с прочими в коммуне – ни разу, ни разочка (даже с Фелицией, о которой Хью, естественно, думал как о девушке Пег; кстати, и Фелиция с ним тоже – ни-ни… Черт побери!). И все-таки эта красотка выглядит вполне счастливой.

Что это? Возможно, сознательный уход от нормальной жизни? Протест как форма социального эксперимента? Но может ли бывший репортер и активистка движения за освобождение женщин (интересно, освобождение от чего…) удовлетвориться столь убогим существованием?

Ответа не было. Хотя Фелиция и покинула общину через неделю после своего там появления, пробормотав в качестве извинения что-то по поводу фантастических каникул (ничего себе каникулы – там, где работа кипит, не останавливаясь ни на минуту!), Пег осталась и казалась вполне удовлетворенной своим положением. Так ли это в действительности, понять было нельзя: что она там себе думает, спрятавшись за своим милым, но каменно-холодным лицом?

Если бы, перед тем как он появился в общине, его спросили, принадлежит ли он к трейнитам, он без колебаний ответил бы утвердительно – потому лишь, что, будучи в колледже, участвовал в их демонстрациях. Люди из крупных корпораций теперь дневали и ночевали в колледжах, выискивая перспективных спецов. А их становилось все меньше – количество будущих ученых и строителей сократилось на шестьдесят процентов, менеджеров – на тридцать; те же, которые при поступлении выбрали сельское хозяйство или лесное дело (что предполагало, естественно, эмиграцию), вообще выпали из процесса. Поэтому эти неугомонные рекрутеры всех периодически доставали, и когда кто-то из них становился особенно надоедливым, его либо окунали в текущую поблизости грязную речку, либо раздевали догола и рисовали на пузе череп со скрещенными костями.

Члены коммуны нисколько не были похожи на тех трейнитов, которых он знал в своей прошлой жизни. И, вероятно, сам Остин Трейн удивился бы, увидев своих последователей именно такими, какими они стали. Этот Джонс был личным другом Трейна, и основатель движения, перед тем как исчезнуть, оставил его, что называется, за себя (Трейн не умер, и Хью знал об этом наверняка; никто только не мог ему сказать, где Трейн живет сейчас).

Изо всех сил Хью старался понять, что здесь происходит, и иногда ему казалось, что мозаика сложилась, что кусочки паззла идеально подошли друг к другу. Но тут же происходило нечто такое, отчего мозги его вновь подвергались встряске…

Простая жизнь, естественная еда. Все отлично. Одежда, изготовленная из способных гибнуть естественным путем натуральных волокон – хлопок, лен, шерсть. Замечательно! Загрузка отходов в компостную яму, сортировка и очистка использованной тары, отправка пластика на ближайшую фабрику переработки, для чего туда ежемесячно выезжает принадлежащий коммуне джип. Супер! Но если эти люди стремятся жить максимально простой жизнью, какого черта они пользуются электричеством? Они говорят, это – чистая энергия, производимая водопадами и приливами. Ничего подобного! А настойчивость, с которой они утверждали, что именно так все и устроится в том будущем, которое они, репетируя (вот он, тот же самый паршивый аргумент!), создавали для человечества методом проб и ошибок, его нисколько не убеждала. В этой коммуне – шестьдесят с лишком человек, и это – самая большая община в Америке и Канаде, где живет в общей сложности около пятисот таких же последователей Трейна. Вопрос: сколько человек из всего населения Земли успеет обучиться новому способу бытия до того, как экологическая катастрофа возьмет человечество за горло? Каждый день в новостях мелькают отчетливые знаки того, что конец не за горами!

Нет, конечно, это здорово, что у них есть электричество – они съездили к его машине, забрали аккумуляторы, зарядили их и пригнали его «стефенсона» сюда, в коммуну. И теперь он в любой момент может свалить. И ему все чаще этого хочется! Происходящее в коммуне все сильнее напоминает спектакль, а не жизнь.

Они слушали новости по радио и много говорили о вещах, в которых, как он был уверен, не очень-то и разбирались. Например, о войне в Гондурасе или голоде в Европе в результате гибели Средиземного моря. И упорству их можно было позавидовать! Даже дети были упрямые, как маленькие ослики. Особенно Рик, приемный сын Зены и Децимуса (тот был мертв, и можно было бы предположить, что о нем перестанут говорить, но этого не произошло, и особенно неугомонным оказался именно Рик, который повторял, что, когда вырастет, непременно найдет того, кто отравил его отца). Так, этот Рик неотступно следовал за Хью, поскольку все остальные были заняты работой, и задавал вопросы, на которые у того не имелось ответа, например почему солнце не всегда висит в зените, когда на часах полдень и какую книжку нужно почитать, чтобы найти ответ на этот вопрос. Рик хотел, когда вырастет, стать астрономом. Черта с два! Обсерватории по всему миру как раз закрываются.

И какое отношение к трейнитам имеют все эти люди? Там, снаружи, богатые ублюдки насилуют Землю, убивают и травят людей… А здесь? Господи! Где моя пушка? Где моя бомба?

Хью попытался читать работы Остина Трейна – в общине было все, что тот написал. Скучно до зевоты!

Единственный человек, который пришелся ему здесь по душе, был чужак, когда-то уволенный с гидропонной фермы Бамберли, метис, примерно одного возраста с Хью, и звали его Карл Траверс. Хью не оставляло ощущение, что они встречались и раньше, но вспомнить, где и при каких обстоятельствах, он не смог.

Карл достаточно часто приезжал в общину, был дружелюбен, но никогда не оставался надолго; да и приезжал-то так часто потому, что пока у него не было толковой постоянной работы. У него водился хороший кат, но Хью он не вштыривал, поскольку только усиливал в нем чувство острой неудовлетворенности своим положением. Была у Карла и травка, и они уходили из коммуны, чтобы покурить – трейниты не одобряли наркотики, пусть и легкие.

– У тебя семья есть? – спросил как-то Хью у Карла, когда они, покурив, сидели в его подержанном «форде» на извилистой горной дороге, глядя, как кроваво-красное солнце садится в дымку, затянувшую побережье.

– Братья и сестры, – ответил Карл.