«Мы вместе, вместе, всегда вместе…» – успевает она уловить, даже не уходя в единение. Прежде, чем первый алапард поднимается на задние лапы и кладёт ей передние на плечи, ослепляя огнями зелёных глаз.

По щеке приветливо проходится шершавый язык.

– М-м-м-мриа-а-а! – высшее расположение, которое обычно выражается лишь в брачный период.

Остальные подхватывают радостную песнь и вскидывают хвосты – девять золотых восклицательных знаков. И трутся боками друг о друга и о постамент, с которого удивлённо глядит Чудо Энкера.

– Что ты… как ты это сделала?!

В голосе Петэйра – внезапный визг. Юный Мастер водит и водит ладонью над своим артефактом, Печать на его ладони сияет, а кровь в хрустале горит рубином – но ничего не случается. Только два алапарда подходят поближе и с радостным «М-м-м-мриа-а-а!» начинают тереться о ноги Петэйра, о его бока – чуть не сбивая с ног.

– Ты не могла! Без применения крови… не могла! Это за пределами твоих возможностей!!

Алапарды приподнимаются на задние лапы, чтобы ласково боднуть в плечо или в подбородок, и мальчишка пятится, отпихивает зверей и выкрикивает как-то обиженно, будто Гриз вдруг нарушила правила игры:

– Ты не могла, как ты это сделала?

– Никак, – отвечает Гриз спокойно. Возле неё танцует, изнывая от нежности, Шафран. – Это не я.

– Что?! – выдыхают разом Петэйр и ошалевшая от таких вывертов ночи толпа.

Алапарды запрокидывают голову и приветствуют Луну Мастера как лучшего сородича: «Мриа-а-а-а! Мриэ-э-эй!» Хрустальная песнь летит над удивлённой площадью, а бестии резвятся в лунном свете, как котята – подкидывают лапами старые листья, и катаются, показывая медовое брюхо, и игриво лижут руки зевакам в толпе – те вскрикивают, но каким-то чудом не применяют магию…

– Кто-то рассказал им, что они свободны. И что бояться больше не надо. И что люди – не добыча. Что мы все вместе.

– К-кто?!

Пальцы, стиснутые на хрустале, подрагивают, а губы вздёрнулись в оскал, и на миг, когда их глаза встречаются – это почти единение, потому что она понимает… слышит: «Всё было рассчитано, и такого не могло произойти, потому что они не могут быть такими, это ложь, и кто мог сотворить такое?!»

«Тот, кого не может вытеснить из сознаний животных твой артефакт, – отвечает Гриз взглядом. – Поверь, это не я».

– Чудо!!!

Вопль накрывает площадь единой, ликующей пеленой. Гриз поднимает голову: на фоне серебристой луны распахивает крылья феникс. Он процветает пламенем, и переливчатая песня вторит песне алапардов.

«Скорее! – зовёт огненная песня с небес. – Вы свободны теперь, и мы вместе! Так скорее, за мной!»

Алапарды отзываются дружным радостным: «Мри-э-эй!» И идут туда, куда плывёт феникс – к Большой Ярмарочной улице, к той самой, с которой всё началось. А народ пропускает их, торопливо расступаясь, частично запруживая площадь, а частично – давя друг друга… Пока не открывается проход, в конце которого стоит и ждёт единственный человек.

Высокий человек в плаще, и лицо скрыто капюшоном.

«Он…» – прокатывается по толпе судорогой. Но человек не шлет ни жеста, ни слова. Он только кивает алапардам как старым друзьям – и уходит пружинистым, легким шагом, а они следуют за ним игривой трусцой, извиваясь в сладостном танце, подпирая друг друга боками, всё норовя нырнуть ему под ладонь…

Пастух посреди доверчиво прильнувшего к нему стада.

И над всем этим алый знак феникса в небесах.

Гаснет позади протяжный стон, смешанный с рыданием. От тех, кто остаётся в неподвижности на Площади Двух Явлений. Кто получил больше, чем ожидал – в толпе праздник, незнакомые люди обнимаются и жмут руки, и если кто-то не видел – ему торопятся описать чудо в подробностях, и кто-то уже плачет от избытка чувств…

Экстаз. Восторг. У всех.

И ярость – у единственного.

– Хороший ход, варг, – Петэйр теперь идёт к ней навстречу, у него шальные и весёлые глаза убийцы. – Очень хороший ход. Но мы с тобой ещё не закончили.

Жаль, нет кнута, – успевает мелькнуть короткая мысль.

Мастер суёт руку в карман. И замирает, услышав тихое, сказанное возле уха:

– Вы уж меня за такое простите.

А потом кулак Яниста Олкеста врезается в челюсть Мастера-изгоя Петэйра с такой силой, что тот валится, как подкошенный.

– Уф, – Рыцарь Морковка свирепо сдувает со лба рыжие кудри. – Вы… вы невыносимы, вы знаете это? Вы что, знали, что в нужный момент появится вот этот… кто это был, кстати, а? Тот варг, который заходил к Джемайе? Но если так, то…

Гриз стряхивает с себя оцепенение.

– Олкест. Вы целы? Как Джемайя? Тербенно?

Рыцарь Морковка машет рукой – вон там, в порядке. У него смешно раздуваются щёки – наверняка там немало слов, которые он для неё приготовил…

– Присмотрите, чтобы он никуда не делся, ладно? – она кивает на Петэйра. – Свяжите чем-нибудь… мне нужно уйти ненадолго.

– Что? Опять?!

Она не отвлекается больше, бросаясь вслед за огненным знаком в небесах. По Большой Ярмарочной – но Гриз вязнет в толпе бурлящего народа, где каждый желает последовать за внезапным чудом. Её успевают пару раз обнять и поздравить, и она неминуемо опаздывает. Когда она выныривает из мутного вира энкерцев – бежать уже поздно, но она всё-таки мчится со всех ног по окованным в серебро улицам, гонится за алеющим пятном там, в небесах – знак феникса всё не гаснет, а песня не стихает, и этот знак словно ведёт её вперёд…

На полпути к городским вратам она понимает, что не догонит – и останавливается, выбрасывая из ладони птичку Джемайи, с одним пожеланием: чтобы она нашла варга с девятью алапардами. Потом снова пытается превратиться в ветер, но ветру в людском лесу – не разгуляться. На Привратную Площадь Гриз выскакивает, чтобы увидеть оплавленную дыру в воротах. Ну да, фениксы же мастера проходить через любые преграды…

Возле дыры толпится народ, и туда не доберёшься. Гриз успевает увидеть только вспышку от пламени феникса, но уже не в небесах, а ближе к земле. И ей кажется, что в этом пламени растворяется, тонет человеческая фигура в капюшоне.

Девять фигур алапардов тоже исчезают в ночи – лунными бликами, как полагается самым быстрым существам в Кайетте.

Потом она просто стоит. Посреди Привратной площади Энкера – вновь ставшего легендой. Слушает шепотки, которые льются из каждой крошливой стены: «Феникс, вы видели?» – «Он ходит в пламени!»

На ладонь опускается маленькая меднокрылая плашка. Теплая, будто её сжимали чьи-то горячие пальцы.

– Пока ещё не время, сестра, – говорит пташка весёлым молодым голосом. – Сегодня было не время. Но скоро оно придёт, обещаю. Помни: ты не одна.

МЕЛОНИ ДРАККАНТ

«Встряска» полна шуршанием газет – будто «Ковчежец» расположился в киоске, а может, в архиве. Виноват в этом Пухлик, который с утра окопался на пути тележки старого Тодда, а теперь приволок в общую каминную целую пачку дрянных бумажонок с запахом несвежей печати. За девятницу или больше. И не только вейгордские – вон у Конфетки в руках мелькает аканторская пресса, а Морковка уткнулся во что-то северно-кайеттское, с профилем короля Крайтоса.

Даже Мясник изволил отложить блокнотик и развернуть что-то вроде криминальной хроники.

Методично кромсаю попавшую мне в руки газетёнку ножом. Рожи на портретах от этого приобретают даже какой-то шарм. Смотрю при этом на Пухлика с намёком.

Пухлик не слышит, он по уши в газете. Листает её, восторженно похмыкивает. И нет-нет да и делится с окружающими.

– «Танцующий яприль» – новый сорт вина от господина Вельекта. Старина-магнат не поскупился: тут чуть ли не полоса про историю с яприлем… С упором на то, что вино у Вельекта такого отличного качества, что и зверь оценил, ха! И премилый слоган: «Заставим даже яприля танцевать». Чует моё сердце, выражение «ужраться до танцующих яприлей» уже вовсю приживается на юге.

Усач может писать что угодно – главное, что яприль Пьянчужка чувствует себя сносно. В первые два дня мы с Грызи и Конфеткой побегали вокруг него с антипохмельным зельем. И еще он обслюнявил Дрызгу – говорила ж всем, никому мимо его загона под хмельком не ходить! Правда, может, Дрызга и не под хмельком была. Может, она просто насквозь всей этой дрянью за годы пропиталась.