Теперь я латал дыру – привычное до боли занятие для вечера. На постирушки одежду можно и деревенским прачкам сдать. Но сразу не чинить, что порвано – себе дороже: через несколько деньков рубашки заканчиваются, ты приобретаешь лихой и экзотический вид, Мел начинает фыркать, Арделл – спрашивать, не выдать ли мне аванс, а ещё в драных рубашках очень сложно очаровывать черноглазых прелестниц-нойя.
– Иначе придётся отпрашиваться в город, а это будет дней через семь, – продолжил я, с оптимизмом принюхиваясь к ткани. – Эй, у тебя, случайно, нет каких-нибудь планов в Вейгорд-тене?
– Вы все сумасшедшие.
Не совсем то, что ожидаешь услышать во время беседы о рубашках. Но, Боженьки, это же человек, который выбрал объектом своих воздыханий Мел, да еще искренне хочет на ней жениться.
– Целиком с тобой согласен, – я просунул в прореху ладонь и пошевелил пальцами. – Как подумаешь – кого спасаем? Видел этого шнырка? Будь он размером с яприля – он бы пару городов разнес, точно тебе говорю. Понятное дело, есть единороги…
– Не поэтому, – перебил Олкест. Видок у него был малость нездоровый. Бледное лицо и горящие глаза. – Из-за того, как вы… относитесь к ней.
Восемнадцать дней продержался – можно рекордом считать. Парня явственно разбирало уже после их недавней поездки с Арделл в Энкер. А сорвался он, само-то собой, из-за Мел и вчерашней истории с дохлой волчицей, которую Нэйшу пришлось скоропостижно вскрывать. Я зрелища не застал, но вольерные судачили, что Гриз влетела уже практически в потасовку, и гнев её был ужасен.
– Чем она вас околдовала – вас всех? – Олкест вскочил с кровати, причём встал в неосознанную позу оратора, и я понял, что бежать поздно. – Вы… вы будто очарованы ею, влюблены в неё все до единого, Мелони смотрит на неё как на какое-то божество, и Аманда, и Фреза, и ты тоже, и вообще, все в питомнике…
– Насчет всех я бы поспорил, – пробормотал я, припомнив ухмылочки Нэйша и взгляды Уны. – Эй, ты хоть меня-то не записывай в воздыхатели Арделл. Мое сердце, знаешь ли, занято кой-кем другим.
Янист как раз вздумал пробежаться по комнате, будто матрос по палубе корабля. Но на этом месте остановился и взмахнул руками.
– Но ты всё же прислушиваешься к ней. Беспрекословно исполняешь, что она тебе скажет, и считаешь её… как это у нойя? Лучшая из людей? Неужели вы все не видите, что она совсем другая, что… эта невыносимая… что она…
Я сделал пару стежков и опустил иголку – все равно тень от Яниста мельтешила и прыгала по рубашке. Парень расхаживал туда-сюда и толковал о том, какая Арделл невозможная, несносная, резкая, недоговаривающая, грубая, раздражающая, неженственная, неподобающая, нескромная, нарывающаяся-на-что-попало, циничная, возмутительная, бестактная…
Я глотал эпитеты, приоткрыв рот, как птенец феникса, который ожидает кормления.
– Всё это, конечно, отлично, – заговорил, когда Янист малость выдохнул и зарядил финальное «невыносимая». – Но ты бы, знаешь… постарался бы хоть это вот «она» произносить не с большой буквы.
Парень замер так, будто ему в спину всадили сотню стрел. И начал менять оттенки – сперва уши, потом щёки, потом шея…
– Боженьки, – уважительно сказал я, рассматривая малинового соседа по комнате. – Что, сильно стукнуло?
Олкест издал протестующее бульканье и свалился обратно на кровать. Попытался изничтожить меня полным праведного гнева взглядом.
Убедившись в моей невоспламеняемости, жених Мел тихо уткнулся лицом в подушку.
– Если говорить обо мне, – сказал я, возвращаясь к дыре в рубашке, – мне маловато приходилось встречать таких, как она. Таких, которые отдают всего себя каждому. И кто пытается помогать даже не самым лучшим тварюшкам – возьми хоть Кусаку, ха. Было дело, я встречал тех, кто намеревался, знаешь… творить справедливость, помогать людям – всякое такое. Видел, что с ними происходит – то есть, с теми, кто выживал, а то у ребят с благими намерениями обычно короткий путь. Если не умирают, так разочаровываются или пачкаются, или…
Превращаются в крыс, способных только грызть и портить, и обращать в труху.
– Навидался и меценатов, и благодетелей разных сортов – и как-то не видал у них такой самоотверженности. Они были разумнее, видимо. Понимали, что нельзя сжигать себя вот так каждый день. Такие люди, как Арделл, будем уж напрямик – не живут долго. И когда ты встречаешься с таким человеком – ну, то есть, с живым таким человеком, не в исторических хрониках, не в книжонках с прилавков, не возле памятника «С глубокой благодарностью от всех-всех-всех»… Производит впечатление, да?
Судя по косому взгляду из недр подушки – латать сердечные раны у меня получается хуже, чем с рубашками.
– Это отвратительно, – подушка малость приглушала негодование, – да, она… производит впечатление. Может быть, ты прав, и при всей своей невыносимости она…
– Обаятельная? Интересная? Притягательная? – подкинул я ещё пару эпитетов.
Казалось, подушка сейчас полыхнёт.
– Но это отвратительно с моей стороны. Мелони…
– Обрыдает своих ненаглядных керберов и поплачется мантикоре на то, какой ты жестокосердный. Ведь ей так нужно крепкое мужское плечо, ага.
– К-к-клятва…
– Ну да, ну да, священна и нерушима, потому что дана… не знаю, кому ты её давал – небесам? Девятерым? А, ты адепт Единого. По-моему, на небе все хором бы согласились, что твои попытки затащить Мел в брачный союз имеют столько же шансов на успех, сколько… я не знаю, подойдет «попытки королевы Ракканта наставить Шеннета Хромца на путь истинный»?
Парень засопел недовольно, но не возразил. Мел бывала на диво убедительной, когда хотела.
– Хотя не скажу, что с Арделл у тебя шансов больше, – добавил я. – Знаешь ли, вряд ли стоит заглядываться на этот бережок. На нём могут ждать кое-какие неприятности.
– Ты думаешь – я его боюсь?!
Это “его” уж точно было произнесено не с заглавной литеры.
– Какой идиот станет опасаться мстительного садиста с Даром Щита и умением с одного раза грохнуть виверния. Пусть даже он устранитель, до кучи пусть совершенно чокнутый и от него не знаешь что ждать – это же всё несостоятельные мелочи, так?
– Да.
Если ты в питомнике Арделл – у тебя что-то случается с инстинктом самосохранения.
– Не смотри на меня так, Гроски, я не идиот! Но видеть то, как все перед ним трясутся – это не по мне, таким типам надо давать отпор, иначе они теряют границы окончательно! А она… она же ему потакает. Ты не задумывался над тем, что он вообще делает в питомнике?
– Ты имеешь в виду – помимо потрошения зверушек, устранения, препарирования бабочек и обработки местных вдовушек своими улыбочками?
Я уже успел прокатиться с Нэйшем к вдове Олсен и убедиться, что на богатых благотворительниц его манеры оказывают неотразимое впечатление.
– Именно. Помимо. Он не нуждается в деньгах – он вообще хоть что-нибудь получает за вызовы, или всё уходит на штрафы?
– …конечно, мы же с ним обсуждаем финансовые дела по вечерам, за кружечкой пивка…
– И он постоянно куда-то исчезает, даже без предупреждения. Куда?
В голосе у парня опознался настоящий вопрос. Я оторвался от моей попытки отыскать среди оставшихся рубашек что-нибудь, в чём можно появиться на людях.
– А на прошлых наших посиделках он мне карту своих похождений показывал. С флажочками в виде черепочков.
Янист, нужно ему отдать должное, смутился. Нужно отдать ему должное во второй раз – ненадолго.
– С тобой он общается больше, чем с остальными. Даже чем с Амандой.
– Это потому, что мы лучшие друзья, – с истовой безнадёгой сказал я рубашке в развесёлую клеточку. Снизу и слева расплылось устрашающее бордовое пятно – кровь раненого грифона. Если бы спрятать всё это дело под куртку – то вполне…
От моего “лучшие друзья” отдавало кровушкой. Несло заказом с залогом, о котором я старался не думать. Всё равно связные вот уже сколько времени не выходили на связь. Очень может быть, заказчик просто решил не связываться с питомником, где есть директор питомника, спаивающий свиней, и устранитель в белом… и теперь вот Янист Олкест, который глядит на меня, как на Лортена, решившего заделаться аскетом во славу Единого.
