Из груди Анжелы вырывается рыдание; похоже, она не знала, что директор ее программы убит. Лицо Себа снова напрягается.

— Я не хотел причинять боль Анжеле. Ей предназначалась совсем другая роль, чем остальным подопытным. Вы можете мне не верить, но убивать ее не входило в мои планы. Я не маньяк, — говорит он, глядя поочередно то на меня, то на Анжелу. — Поэтому, когда она сбежала, я пошел к Леруа, полагая, что он может знать, где ее искать. Но он оказался очень подозрительным. Стал задавать много лишних вопросов. И мне пришлось его убрать.

Я молчу. Не знаю, что сказать. Себ потерял на войне брата, а вместе с ним, возможно, и рассудок. Теперь его единственная цель в жизни — найти лекарство. И ради этой цели он готов убивать даже тех, к кому испытывает симпатию.

— А Ману? Она исчезла за два дня до Анжелы, а ее труп появился под раковиной только на прошлой неделе.

Себ пожимает плечами.

— В каждом эксперименте нужен контрольный образец, иначе результат будет недостоверным. До того, как стало ясно, что нужны именно однояйцевые близнецы, я хотел поработать с ее братом. Без него мои выводы были бы, несомненно, неубедительны.

Вспоминаю фотографию этого сердцееда сначала с Анжелой, а потом с Ману. Оказывается, он не ее парень, а брат-близнец.

— Ману считала, что Кристоф уехал в Бельгию из-за меня, — говорит Анжела, глядя на свои грязные кроссовки. — Несколько месяцев она ходила за мной по пятам, умоляя поговорить с ним по телефону, попросить его вернуться в Париж. Она даже украла мой проездной из сумочки, чтобы подвезти меня до дома и по дороге поговорить об этом.

— Найти взрослых близнецов, у которых нет семьи или кого-то, кто смог бы озаботиться их исчезновением, было необычайно трудно, — продолжает Себ, обращаясь скорее к самому себе, чем к нам.

Он подходит к шкафам, стоящим вдоль стены с черепами.

— Представьте мое удивление, когда я узнал, что Маку дружит еще с одним близнецом, причем с однояйцевым близнецом, американкой, которая работает в катакомбах в качестве стажера. Оставалось только выяснить, где она живет, ее интересы, график посещения катакомб. Однажды я увидел, как она выходила из квартиры Ману, и тогда похитил цыганку. Я уже понял, что без своего брата она будет бесполезна, и похитил ее в качестве страховки. Когда Анжела сбежала, Ману стала моим козырем; Анжела не могла обратиться ни в полицию, ни в американское посольство, чтобы получить новый паспорт, так как стала главным подозреваемым сначала в похищении, а потом и в убийстве Ману. Соседка подтвердила полиции, что в день похищения Анжела была у Ману. Оставалось только сделать так, чтобы смерть Ману выглядела подраматичнее, как если бы ее убила близкая подруга в гневе — прямо выстрелом в сердце.

Гнев переполняет меня, когда я вспоминаю уютную гостиную Ману, аккуратные стопки журналов на тумбочке и фотографии в розовых рамках.

— Ты болен.

Себ перестает копаться в ящиках и поворачивается ко мне.

— К счастью, медицина лечит почти все болезни, Шейна. Высшее благо требует моих исследований, и я буду их продолжать, кто бы ни пытался мне помешать. Эти катакомбы использовали для своих опытов нацисты во время Второй мировой войны, ты ведь знаешь?

Он наблюдает за мной, пока я копаюсь в памяти, отчаянно пытаясь что-то вспомнить.

— Лучшим из них был Йозеф Молинаре, — продолжает он. — Настоящий гений и провидец. Врач Третьего рейха, которого союзники вывезли в Бразилию после войны, чтобы он мог там продолжить свои опыты. Именно его эксперименты с близнецами навели меня на мысль о лекарстве.

Герой Себа — не обычный серийный убийца, одержимый манией, а хладнокровный садист, мучитель.

Взвешиваю варианты, как избежать той же участи, что и жертвы Молинаре, но я связана, а моя раненая сестра прикована к стене цепью.

Единственный выход — заставить Себа как можно дольше говорить.

— Ты узнал о Молинаре до или после того, как тебя с позором уволили из армии?

Его улыбка исчезает. Себ смотрит на меня так, словно видит впервые.

— И что же ты сделал? — У меня перехватывает дыхание от собственной смелости. — Похитил афганских близнецов?

Мы ему нужны. Причем живыми. Чан была ему не нужна, и вот теперь она мертва. Мы будем жить, пока будем функционировать.

— Всему виной смерть моего брата, — говорит он, пронзая меня взглядом. — Я был так потрясен его уходом и тем, какой смертью он умер, что ударил офицера, который пытался вытащить Батиста из палатки, чтобы подготовить его тело к транспортировке во Францию.

Мы смотрим друг другу в глаза.

Я вспоминаю наш разговор с инспектором Валентином у него в кабинете: «Вы следите за новостями?» — «Мне сейчас не до этого».

Как ни странно, но я понимаю Себа. Я бы сделала то же самое.

Он ищет что-то в картонной коробке. Может быть, книгу? Нет. Это свежая бедренная кость.

— После увольнения я всерьез занялся исследованиями. И вскоре выяснил, что крысы-близнецы могут выдерживать воздействие нервно-паралитических веществ и высоких доз рицина[68]гораздо дольше, чем обыкновенные крысы. Зародыши человеческих близнецов отличают друг друга от чужеродных организмов еще в утробе матери. Эта способность отличать полезное от вредного не может ограничиваться только этим.

Его голос становится тихим и задумчивым.

— Что делает близнецов сильнее, чем одиночек? Ваша кровь? Или мышечная ткань? Или что-то другое? Я проверил множество вариантов на других испытуемых, и ни один из них не показал такого результата, как…

Он неожиданно замолкает и разворачивается к нам, держа в руках кабель.

— Если бы у других ученых, как у Молинаре, хватило смелости раздвинуть границы дозволенного, тогда, вероятно, Батиста можно было бы спасти.

Я узнаю этот взгляд и этот тон. Во второй день моего пребывания в Париже, когда мы с Себом были в квартире Анжелы, он точно таким же тоном говорил об экстрасенсорных способностях близнецов.

— Это невозможно, — говорю я ему. — Экстрасенсорика, даже если она существует, не имеет отношения к клеточным…

Он наотмашь бьет меня по щеке, и голову заполняет звон, как будто кто-то звонит в колокол внутри моего черепа. Перед глазами всплывает образ: Себ убивает муху, севшую ему на плечо. Без малейших эмоций — не вздрогнул, не поморщился…

— Не стоит меня недооценивать, Шейна. Я найду лекарство, чего бы мне это ни стоило.

Анжела продолжает изображать глухонемую, а Себ поднимает руку, в которой держит нечто вроде шприца с тяжелым цилиндрическим основанием и моторчиком, к которому от генератора тянется длинный шнур.

— Ты готова?

— К чему? — Меня начинает трясти от страха.

— К своей первой татуировке.

Себ присоединяет к шприцу чернильный картридж.

— Ты знаешь, что местные торговцы людьми любят клеймить свой товар? Когда я избавлюсь от ваших тел, полиция увидит эти татуировки на них и дырки от выстрелов в голову и решит, что вы стали жертвами этих бандитов.

Себ нажимает на кнопку, и аппарат включается. Жужжание напоминает звук бормашины, только бесконечно страшнее. Медленно отползаю назад со связанными руками и ногами и прижимаюсь спиной к стене. Себ подходит ближе и хватает меня за левую лодыжку. Стиснув зубы, пытаюсь найти опору, чтобы отпихнуть его, но он уже подносит к моей ноге татуировочный пистолет.

— Не шевелись.

Игла вонзается в кожу лодыжки, я вздрагиваю от боли и начинаю извиваться ужом.

— Лежи спокойно, Шейна! — Себ выключает аппарат и кладет руку мне на икру. — Я не могу делать татуировку на мертвом теле.

Аппарат снова начинает жужжать, и я, чтобы отвлечься, снова бросаю взгляд на стол с инструментами Себа.

Я ошибалась. Так долго ошибалась, что убедила себя в своей правоте. Уверенность Анжелы в том, что мы связаны на эфирном уровне, и мое неприятие этого, моя упрямая вера в противоположные вещи — в науку, логику и в саму себя, вероятно, выросли из нашей реакции друг на друга. Общество постоянно натравливало нас одну на другую, настаивало на том, что мы разные, и мы по глупости подпитывали эту идею своим поведением. В нашей семье я всегда считалась благополучным ребенком, а Анжела играла роль изгоя, и втайне мне это нравилось, но я не понимала, что вижу только половину картины. Мы с Анжелой всегда нуждались друг в друге, и каждая на подсознательном уровне знала, что никого роднее сестры у нее нет. В трудные моменты мы всегда действовали заодно, начиная от выпрашивания у родителей чего-нибудь вкусненького в детстве и заканчивая тем, как Анжела притворилась мной в восьмом классе. Я думаю о неотправленных письмах Анжелы и о том, как она пыталась пережить нашу размолвку здесь, в Париже. Мы пошли в жизни разными путями, но при этом остались близкими людьми. Только рядом с ней я могу быть самой собой; она мой первый друг и мой первый враг; единственный человек в мире, который сделает для меня все что угодно. Как и я для нее. Вместе мы сильнее.