Все это, напомним, касалось только помолвки. Церемония была более пышной, чем свадебная, — роскошное пиршество сопровождалось обильными возлияниями, пением и откровенно непристойными шутками, намекающими на плодовитость будущих супругов. После этого происходило одаривание невесты. В местностях, где действовало римское право, составлялся письменный перечень подарков, у германцев дарение совершалось в присутствии трех свидетелей, но в любом случае, как правило, дарили домашних животных, одежду, украшения, драгоценности, монеты, сундук, кровать с постельным бельем, хозяйственные принадлежности и т. д. — то есть главным образом движимое имущество. Кроме того, по древнему галльскому обычаю жених дарил невесте пару домашних туфель как залог семейного согласия и, конечно, — уже в соответствии с римской традицией — золотое кольцо как символ верности, поскольку круг без начала и конца означает бесконечность. Римляне носили его на среднем пальце правой руки или на безымянном пальце левой, откуда, согласно древнеегипетской медицинской теории, нерв идет прямо к сердцу. Также на большом пальце правой руки знатные женщины носили печатки, часто обнаруживаемые в захоронениях, — свидетельства административной власти, которой эти дамы владели как личной собственностью. Наконец, помолвленные обменивались поцелуем в губы, символизировавшим соединение тел. В результате все необходимое могло быть оговорено задолго до свадьбы. Это справедливо и в отношении галло–римлян, у которых празднование свадьбы продолжалось в соответствии с римскими обычаями и завершалось препровождением молодоженов в их собственный дом на брачное ложе, поскольку «согласно обычаю, супругов укладывают в одну постель».

Представляется, что у франков, и вообще у германцев, сущность самой свадьбы состояла в фактическом подтверждении уже заключенного союза: проходила она без особой пышности, и дальнейшая совместная жизнь как таковая и считалась браком. И последний важный момент: наутро после брачной ночи муж дарил новоиспеченной жене еще один, дополнительный подарок (morgengabe). О нем сохранились свидетельства как у франков, так и бургундов. Дар этот — знак благодарности мужа, удостоверившегося в девственности супруги и получившего таким образом гарантию, что дети, которых она родит, точно будут от него. Это знак чистоты крови невесты. Следовательно, такая практика не имела смысла в случае второго или третьего брака, которые имели меньшую ценность как раз по этой причине, хотя и были явлением весьма распространенным. Между тем женщина, ставшая вдовой, оставляла себе лишь треть приданого, остальное же возвращала семье покойного. Таким образом, женщина могла чувствовать себя защищенной только при условии сохранения невинности до самой свадьбы, так как, в конечном счете, потомство и наследование были гораздо важнее, чем сам по себе брак. Поэтому чистота женщины была ее главным достоинством по причинам одновременно религиозным и социальным. В коллективном бессознательном укореняется глубокая убежденность в том, что невинность идентична моральной чистоте и что нужно делать все, чтобы женщины были чисты. От этого зависит равновесие всего общества. И здесь мы обнаруживаем старинное римское языческое верование — в то, что несмываемое пятно развращенности делает брак невозможным.

Как мы видели, в те беспокойные времена, когда повсюду властвовало насилие, надежда на продолжение рода была связана с девственностью невест. Отсюда ряд мер, надавленных на борьбу с расторжением или невозможностью брака. Женщин необходимо было уберечь от изнасилования и похищения, кровосмешения и супружеской измены. Этим правонарушениям посвящены бесчисленные статьи законов — и у германцев, и у римлян. Я уже показал, насколько жестко женское тело было табуировано у франков. То же самое мы наблюдаем и у бургундов. Изнасилование женщины–рабыни наказывалось, однако результат его был необратим. Женщин, подвергшихся насилию, называли «развращенными». У галло-римлян изнасилование свободной женщины каралось смертью; изнасилование рабыни — выплатой ее стоимости. Иначе говоря, развращенная женщина ничего больше не стоила. Она больше не имела даже права владеть собственностью — как сказано в визиготском Кодексе Эйриха относительно вдовы, «которая была уличена в прелюбодеянии или в порочащей ее связи». Можно побиться об заклад, что эти женщины не имели иного выхода кроме проституции (строго запрещенной, однако широко распространенной). У франков в VI веке изнасилование свободной женщины подлежало штрафу в размере 62,5 солида; правда, при Карле Великом сумма увеличилась до 200 солидов, что, вероятно, является признаком значительно возросшего числа этих правонарушений.

Очень часто похищение отождествлялось с изнасилованием, хотя даже если результатом его становилось изнасилование, похищение могло произойти по различным причинам. У галло-римлян шла настоящая охота за наследницами, у германцев же зачастую это было средством добиться согласия родителей. Если девушка была похищена, с ее согласия или без него, и в самом деле изнасилована или по крайней мере лишена девственности, брак считался свершившимся фактом. Не оставалось ничего другого, кроме как смириться и получить от похитителя с одной стороны часть суммы mundium, с другой — 62,5 солида. Если похищение совершалось с согласия девушки, разумнее было этого не афишировать, поскольку в противном случае она становилась рабыней. Таким образом можно было и спасти честь, и сохранить чистоту крови. Этот примат девственности подтверждается деталями, которые дает нам бургундская правда. Если девушка возвращалась в родительский дом «не испорченной», похититель выплачивал mund в шестикратном размере и 12 солидов штрафа. Если у него не было необходимой суммы, вне зависимости от того, осталась ли сохранна чистота девушки или нет, его выдавали родителям, которые могли ею кастрировать. За совращенную или опозоренную девушку — превращение в осмеянного евнуха без надежды на продолжение рода! Этот принцип «око за око» показывает, что похищение и изнасилование были едва ли не единственными средствами, которые оставались индивиду, чтобы в обход всех традиций и запретов овладеть женщиной и приобрести достойный статус, но кроме этого он демонстрирует также и значимость табуистических запретов, связанных с сохранением девственности для поддержания социальных порядков.

Еще более тяжкими преступлениями считались инцест или супружеская измена. В этом пропитанные язычеством тексты Салической правды единодушны с текстами меровингских церковных соборов, которые строго–настрого запрещали браки, которые можно квалифицировать как кровосмесительные, хотя в строгом смысле слова они таковыми не были; крайне редко речь шла о союзах родителей со своими детьми или даже между братом и сестрой. Уже святой Павел в «Первом послании к Коринфянам» (5:1) трактовал как инцест союз с женой отца. Эти кровосмешения в широком смысле означали всевозможные браки с родственниками по крови или по супружеству: «родственница или сестра его жены» у бургундов; «дочь сестры или брата, жена брата или дяди» у франков. Эти преступные свадьбы «клеймили позором», а виновников разлучали. Король франков Хильдеберт II своим эдиктом конца VI века ужесточил это наказание. Кроме того, он обязывал графа убивать всякого похитителя, уточняя, что кровосмеситель, же отлученный от Церкви, подобно чужаку оказывался вне закона, а потому был обречен рано или поздно быть убитым. Следовательно, количество правонарушений этих двух видов возросло. Здесь нет ничего удивительного, ввиду обычной для той эпохи эндогамии, существование которой со всей очевидностью доказывают палеопатологический анализ меровингских захоронений, большой размер семьи и глубокая убежденность в том, что родство, скрепленное браком, равноценно кровному родству. Эта эндогамия, называвшаяся инцестом, постоянно усиливала внутрисемейные связи. Например, совершенно не удивительно обнаружить в пенитенциалии следующую фразу: «Если в отсутствие твоей жены, без твоего ведома и сама о том не догадываясь, сестра твоей жены легла в твою постель, и ты думал, что это твоя жена, и имел с ней интимные отношения…», поскольку речь идет о феномене, который, судя по всему, был совершенно обычным, когда ночь темна, а постель общая. Все эти «кровосмесительные» практики, при которых для вдовца было нормой жениться на сестре своей первой жены, или на жене дяди, или же на своей двоюродной сестре, в меровингскую эпоху фактически поддерживались, поскольку короли отказывались запрещать браки до четвертой степени родства. Нужно было дождаться эпохи Каролингов и церковного собора в Майнце в 814 году, чтобы эти нечистые браки постепенно начали исчезать.