После вечернего застолья (в остале хозяйки, бывшей монтайонки) в Сан Матео начинаются долгие крестьянские посиделки у огня. Присутствуют, если не пасут стадо, два взрослых сына хозяйки, а также друзья и родственники, в том числе Пьер Мори. Присоединяется и ватажка прохожих «совершенных», подвыпивший кюре со своей женщиной, побирушки, чесальщики шерсти из мастерской, которой обзавелась Гийеметта. Вновь прибывшие приходят для солидности со своим вином (II, 24).
В этом вечернем собрании с переменным составом беседы проходят по-разному. О ереси говорят, если собрание доверительное. Совершенно иное дело, если нет единодушия или когда речам внимает чужое ухо. На посиделках вперемешку следуют воспоминания «ветеранов» катарского движения; удачные штуки, учиненные над инквизицией более хитрыми, чем ее сбиры, верующими; проекты устранения какого-нибудь предателя или злой дочери, наподобие Жанны Бефай; наконец, просто проблемы женитьбы сына, здоровья, снятия порчи со скота и т. д.[510] Посиделки продолжаются до того момента, когда прикрывают жар. Для самых горячих спорщиков они могут затянуться до петухов (III, 208). Но менее доблестные участники предвидят необходимость вставать до зари и заниматься стадом. Они-то и уходят спать вовремя, по двое или по трое на каждую из имеющихся в доме кроватей[511].
Между тем в родных местах, в самой Монтайю и других деревнях Ода и верхней Арьежи, можно поближе познакомиться с местным обычаем посиделок. В domus Бело (I, 319) Отье, бывающие там то подолгу, то заглядывающие мимоходом, оживили своим превосходным красноречием не один вечер, сидя среди гостей на разных скамейках вокруг очага. И еще веселые посиделки у родителей Пьера Мори: в окружении многочисленных детей они устраивают праздник по случаю Рождества в 1304 или в 1305 году (III, 147 и прим. 451). У Раймона Пьера в Арке, одском конечном пункте монтайонских сезонных перегонов, Пьер Мори присутствует на торжественном ужине в хозяйской кухне, после чего начинаются посиделки при участии одного «совершенного» (III, 122, 124). У Белибаста в Кюбьере на ужин к богатым землепашцам, не чинясь, заходит метр Пьер Жирар, прокурор нарбоннского архиепископа (III, 139); точнее, наоборот, он заходит по чину совершенно нормальному в мире, где все малые и великие в одном и том же этническом регионе говорят на одном диалекте, где социальная дистанция между городом и деревней, повторяю, менее значительна, чем в наши дни. Тот ужин у Белибастов перейдет в посиделки с еретиком. Между тем на вкус гостей в метре Жираре недостаточно ереси, стало быть, приглашали его с оговоркой: после ужина — в постель.
Лучшее описание крестьянских посиделок в Монтайю оставил Жан Мори, брат доброго пастыря[512]. Эти вечерние встречи почтил назидательным присутствием один «добрый человек», что повлекло дознание инквизиции. Впрочем, они отличались относительно банальными, а значит типичными обстоятельствами. Большой помпы при этом не было. В 1323 году Жану Мори пришлось рассказать о двух перешедших в посиделки ужинах, имевших место в 1307—1308 годах в его доме в деревне желтых крестов. На первой встрече были отец и мать Жана, его четверо братьев — Пьер, Арно, Бернар и Гийом (все они, как и сам Жан, рано или поздно отведают тюрьмы). Были еще и две сестры Жана Мори, Гийеметта и Раймонда, совсем юные, одной предстояло выйти замуж в Ларок д’Ольмесе, другой — в Монтайю. Кроме того присутствовали двое «совершенных», Филипп из Алейрака и Раймон Фор из Руссильона. Они явились к самому началу вечеринки (таков стиль работы «добрых людей», осуществлявших свою пропаганду в узком кругу, «внутри domus», в присутствии самое большее одной-двух семей).
Самому Жану Мори было тогда двенадцать лет. Он пас отцовских баранов. На кухне он появился, когда остальные уже собрались. За ужином из всей семьи только взрослые мужского пола — иначе говоря, отец и старший сын Гийом — сидели за одним столом с «совершенными». Мать и дочери подавали. Младшие сыновья, сидя у очага, почтительно вкушали хлеб (вероятно, благословленный еретиками), который отец семейства время от времени передавал им. «Совершенных», скорее заурядных, чем каких-то особенных, угощали лепешками и капустой в масле. После ужина мужчины сели на скамейку, мать семейства (существо нечистое, поскольку женщина) устроилась на другой скамейке, дабы не осквернить «совершенных». Дети пораньше отправились спать, оставив взрослым их серьезные разговоры на посиделках. (Отметим попутно один из недостатков монтайонского воспитания, уступающего в этом воздействию, которое станут потом оказывать на детство и отрочество коллежи иезуитов. Как только происходит переход к вечерним дискуссиям, оно оставляет в стороне детей. Совсем как современные наши университеты, монтайонское воспитание обращает внимание только на старших юношей и, разумеется, на взрослых, которым дозволяется продолжить вечеринку вместе с хозяином и хозяйкой дома и всеми приглашенными.) Что же касается перехода к посиделкам, насколько при этом присутствовал Жан Мори, прежде чем пойти спать, то поначалу разговор монополизировал отец Жана, потом «совершенный» Филипп из Алейрака. «Совершенный» — это всегда «старший брат». Он больше дает наставление, нежели слушает свою крестьянскую аудиторию.
Рано отправленный в постель, задолго до критического момента разговора посиделок, юный Жан Мори должен был и вставать чуть свет. На другой день ему надлежало с раннего утра быть на ногах, чтобы снова пасти своих баранов.
Другая вечеринка, снова у старших Мори в Монтайю, носила характер, подобный только что описанному (II, 469—471). Она происходила в январе, весьма снежном в тот год. Состав почти не отличается: снова, мимоходом, заглянул Филипп из Алейрака, присутствует и наш Жан Мори, вернувшийся, как всегда, с дневного выпаса своих баранов. Дискриминация с размещением повторяется полностью. «Совершенный» Филипп, Мори-отец, Мори-сын (старший) с соседом Гийомом Бело, сопровождавшим еретика по снегам до дома, ужинают за столом. В то же время младшие сыновья, мать и дочери едят и греются у очага. Куски хлеба, благословленные заботами Филиппа, переходят от стола к молодежи, устроившейся у очага.
Такие вечера у огня с их безобидной сегрегацией (мужчины/ женщины, старшие/младшие) — обычное дело в Монтайю[513]. Проблемы освещения при этом не возникает, ибо свет идет от очага. Только прочие комнаты нуждаются, возможно, в свете луны, факела или свечи при ночной еретикации (I, 436—437). Что касается отопления, то его едва хватает на центральную комнату; кухонному очагу приходится порой до самой Троицы обогревать самых болтливых участников посиделок (III, 99).
У огня да без вина? За этим дело не стоит, по крайней мере в тех горных деревнях, которые не слишком удалены от виноградников равнины. Монтайю с этой точки зрения представляет собой пограничный случай. Деревня высокогорная. Здешние обитатели — водохлебы. Однако и им знаком вкус вина благодаря кабатчице Фабриссе Рив. Стало быть, на посиделках можно немного себе позволить[514], за столом пьют, но без излишеств, по особым случаям. Для монтайонца не стоит вопрос о том, чтобы принять свой «литр красного» каждый день, — норму, в которой со времен Ренессанса не будет ничего исключительного для крестьян виноградных краев равнины. Во всяком случае, вино остается напитком скорее мужским. Женщины, особенно девушки, жеманятся, прежде чем выпьют кружечку[515]. Впрочем, зачастую даже вопроса, не предложить ли им винца, не поднималось... Между тем в городе и в каталонской диаспоре, в усеянных виноградниками районах все было гораздо проще. Можно было запросто, обыкновенно в мужской компании, пойти в таверну, взять винца и «пропустить стаканчик» (II, 29, 33), если надо поговорить или что-то отметить по-товарищески. Горные посиделки никогда не опускаются до попоек: это не Нормандия. И не Фландрия. Несколько случаев опьянения, отмеченных в нашем регистре, имеют характер индивидуальный, городской. Или просто притворный[516].
