Плотские утехи. Миниатюра начала XV в. Национальная библиотека, Париж.
С другой стороны, мы видели, что не только в городе, но и на пастбищах лишенные семейной жизни пастухи не стесняются, если есть возможность, содержать любовницу. Возьмем шире. Допустим, около 1310 году некая пара откровенно ведет совместную жизнь... В этом случае реагировать будут несколько иначе, нежели в наши дни при аналогичных обстоятельствах. «Интересно, состоят они в законном браке? Или так сошлись?». Подобный вопрос задает себе, впрочем, не слишком мучаясь им, Гийом Эсконье из Акс-ле-Терма во время поездки в Лиму. В доме Мартена Франсуа в Лиму, — рассказывает Эсконье, — мы обнаружили женщину, должно быть супругу этого Мартена, если не сожительницу: по крайней мере, он держал ее в доме довольно долго (II, 12). Добавлю, что никто из собеседников Эсконье и не подумал опровергнуть сомнение в легальном статусе пары Мартена Франсуа.
В области Фуа понятие плотского греха существовало, но в менее развитой форме, нежели позднее, в Новое время, при более строгой моральной атмосфере арьежского общества. Для Арно де Верниоля, как мы видели, содомия — грех не больший, чем просто блуд. Для Грациды Лизье из Монтайю и Пьера Видаля из Акс-ле-Терма просто блуд сам по себе еще не грех, при условии, по Пьеру Видалю, справедливого вознаграждении со стороны мужчины. Если довести до предела, ad absurdum, подобную логику, то можно, строго проводя точку зрения отсутствия вины, вывести следующее уравнение:
Содомия = блуд обыкновенный = безгрешность![280]
Разумеется, речь не о том, чтобы все уравнять... но столь смелая экстраполяция, выведенная на основе высказываний самих местных жителей, передает меру сексуальной терпимости, еще весьма значительной в XIV веке. В классическую эпоху она сократится подобно шагреневой коже. И снова несколько растянется только в XIX-XX веках вместе с новыми, впрочем, относительно новыми понятиями допустимого в современную эпоху.
Представление о допустимом в Монтайю начала XIV века достаточно умеренное, не общепринятое, но не вызывающее споров. Воплощается оно, как мы только что отметили, в сексуальном либерализме народных взглядов; оно включает в себя и практический либерализм, выражающийся в повсеместном существовании незаконных пар. Беатриса де Планиссоль в своем первом вдовстве и бастард Пато Клерг живут в открытой всей Монтайю связи, и подобное сожительство не вызывает гнева у кого бы то ни было. Все сводится к досужему злословию. Гозья Марти, которая выйдет замуж за другого Бернара Клерга (тезку нашего байля), была какое-то время сожительницей Раймона Роз из Монтайю, кости которого, как еретика, будут преданы огню посмертно (III, 67). Раймонда Тестаньер, она же Вюиссана, является любовницей Бернара Бело, имеет от него двоих детей, одного из которых зовут также Бернаром. В доме своего любовника-хозяина она работает усердно как в качестве признанной подруги, так и в качестве фактической прислуги. Подобная связь, с ее дамской точки зрения, является чем-то вроде брачного опыта. Я думала, — скажет она позднее инквизитору, — что Бернар Бело возьмет меня в жены, а потому усердно старалась делать по дому все, что могла. В конечном счете Тестаньер придется разочароваться в своих надеждах. Арно Виталь, обаятельный сапожник, который, в порядке вознаграждения за добрые вести, принесенные им Вюиссане, попытается однажды ее изнасиловать, безошибочно объяснит ей причины крушения надежд на брак: Да будь ты богаче любой женщины графства Фуа, Бернар не взял бы тебя в жены, потому что ты не его веры (не еретичка): о доверии тебе не может быть и речи (I, 456).
Этот текст Арно Виталя, видного деревенского социолога, дает, впрочем, один из ключей к пониманию распространенности конкубината в Монтайю: брак для этих людей представляет собой непростую операцию. Вероятно, он предполагает любовные чувства со стороны претендента по отношению к суженой; кроме того, если возможно, перспективу на хотя бы относительно богатое приданое за женой; наконец, last but not least, совпадение взглядов. Протестуя против столь суровых условий, значительное число монтайонцев предпочитают, по крайней мере для начала, воспользоваться терпимостью общества к сожительству[281].
Еще одна незаконная пара, которую образуют на время краткосрочного сожительства Алазайса Гилабер (дочь монтайонского овцевода) и Арно Виталь, сапожник, завсегдатай дома Бело, усеянный авантюрами путь которого мы как раз только что пересекли. Я была очень привязана к Арно, с которым мы вступили в бесчестную близость, — заявляет Алазайса Гилабер, — он наставлял меня в ереси, я обещала ему упросить мать согласиться на обращение в ересь моего меньшого брата (очень больного [I, 410—413]).
Незатейливая связь Алазайсы не лишена морального и психологического интереса. Бывшая подружка сапожника-катара после разрыва фактически признает, что история с этим мужчиной была сомнительной с моральной стороны (бесчестной). Но в свое время эту незаконную связь Алазайса не считала постыдной, подлежащей сокрытию: Арно Виталь оставался на дружеской ноге и даже в добром согласии с Алемандой Форе, матерью любовницы[282].
С другой стороны, отметим, что история с Алазайсой происходит от настоящей любви, которая, по правде, лежит в другой плоскости, чем страсть. Чтобы описать ее, героиня употребляет глагол diligere (очень любить), а не adamare (любить страстно). Но в этой области, если обратиться к другим незаконным парам, Монтайю одобряет и самые страстные варианты: Беатриса де Планиссоль, например, познает истинную страсть, безрассудное взаимное влечение с молодым викарием, заполнившее ее второе вдовство.
Четырех отмеченных выше случаев мало для исследования темы внебрачного союза в Монтайю. Следовало бы приобщить сюда несколько эпизодов дополнительно, в том числе все эскапады кюре Клерга. Замечу просто по поводу этих четырех пар, что проказы юности отнюдь не мешают всем четырем дамам найти в своей дальнейшей жизни мужей, причем неплохих. Они не стали общедоступными, но сочетались законным браком! Беатриса де Планиссоль после сожительства с Пато и трогательного приключения с кюре Клергом выйдет замуж за Отона де Лаглейза, жителя понизовья. Спуск в долину станет для вдовы шателена, отнюдь не наивной девушки, не снижением социального статуса, но едва ли не повышением. Что касается Гозьи Марти, Алазайсы Гилабер и Вюиссаны, о более или менее счастливых странствиях которых по монтайонской карте Страны нежности мы уже рассказали, то они впоследствии выйдут замуж за почтенных айонских землепашцев, именуемых соответственно Бернар Клерг (тезка байля), Арно Форе и Бернар Тестаньер.
Отметим, что любовники этих дам обыкновенно оказывались катарами, причем весьма решительными еретиками[283], подобно Мартену Франсуа, проживавшему в Лиму во внебрачном, по всей видимости, сожительстве с одной женщиной, и которому, должно быть, приятно было слушать в собственном доме проповедь Отье на тему: Брак ничего не стоит (II, 12— 13). В конечном счете катарство было весьма терпимо к свободному браку. По крайней мере, так это понималось в Монтайю: институт супружества в его легальной форме подвергался хуле; строгое воздержание от секса возлагалось на «совершенных»; простым верующим de facto, если не de jure, дозволялась наибольшая свобода нравов. И все это в силу знаменитой максимы в интерпретации Пьера Клерга: Поскольку все запретно, постольку все позволено[284]. Следовательно, было бы неправильно объяснять сексуальное поведение и сексуальные стереотипы верхней Арьежи эпохи Жака Фурнье местным влиянием гетеродоксальной идеологии, как бы это ни было заманчиво. Священник Амильяк отнюдь не был еретиком, однако стал почти таким же блудодеем и распутником, что и альбигоец и двойной агент Пьер Клерг. Ересь, конечно, ничего не делала для ограничения конкубината в Монтайю, хотя, быть может, поощряла. Но и породила его никак не она. Конкубинат существовал прежде ереси там, где она его застала. Он процветал с древних времен. И черпал свои оправдания, как главные, так и второстепенные, в народном духе, в непомерной цене приданого, в тяготах брака, в настоятельной необходимости не пустить на распыл родительский domus опрометчивыми и невыгодными браками. Ересь была для «сходящихся без брака» только лишним оправданием. Впрочем, конкубинат процветал во многих других местах Пиренеев, которые отнюдь не были поражены идеологией «добрых людей», где не знали или почти не знали катарства. К примеру, в Паларской епархии, где кюре вели безмятежную жизнь с сожительницами с благословения местного епископа. Что касается простых крестьян, то конкубинат без малейшего вреда входил в их систему хозяйствования на земле и по дому: работница становилась еще и подружкой. Прельщенная пустыми обещаниями на брак, она лишь еще пуще надрывалась — шутка что надо! И наоборот — земледелец охотно вспахивал поле любовницы. Это делалось по любви или просто по привычке сообща, парами обрабатывать землю[285].
