— Еще раз велишь мне преклонить перед тобой колени, — говорит Жан Гийому, — и я тебя выдам (II, 483).

— После этих слов, — сообщает Жан, продолжая свой рассказ, — еретик с плачем удалился...

И наоборот, некая арьежанка плачет от радости, встретив земляка-пастуха с вестями о близких:

— Я встретил Бланш Марти в Праде[220], — рассказывает Пьер Мори, — на деревенский площади. Поздоровался и передал приветы от сестры Раймонды и «сеньора» Белибаста. Заслышав такие слова, Бланш просветлела и повеселела, она прослезилась от радости и расцеловала меня.

Такова радость обретения. Что касается радости отмщения, то она сопровождается активной благодарственной жестикуляцией: обе руки воздеты к небу. Причем этот жест имел иной смысл, нежели тот, что подразумевается в нашу эпоху, когда приходится делать «руки вверх». Перегоняя стадо через Бесейт, — рассказывает Гийом Мор, — я повстречал на улице Эмерсанду Бефай, которая спросила, что нового в Монтайю. Я сообщил, что кюре Пьера Клерга забрали за ересь. Услыхав такое, Эмерсанда воздела руки к небу со словами: «Слава тебе, Господи!» Бернар Клерг принимает аналогичную позу, узнав об аресте обоих доносчиков на брата[221]. Заслышав, что те двое схвачены, Бернар Клерг простер руки к небу, пал на колени и произнес:

— Какая радость! Наконец-то эта парочка под запором.

Помимо всего прочего, документы Монтайю свидетельствуют, что некоторые из практикуемых поныне проявлений вежливости имеют весьма древнее и, если можно так выразиться, крестьянское происхождение: у жителей Монтайю и им подобных в порядке вещей приподнять капюшон и встать, с большим даже автоматизмом, чем в нынешние времена, приветствуя приятеля или просто знакомого, независимо от того, более или менее значительный это человек. Собравшиеся у очага по случаю свадьбы члены семейства Бело все как один поднимаются, чтобы засвидетельствовать должное уважение Гийому Отье, едва тот спустился по лестнице из солье. Пьер Мори, приветствуя прохожих еретиков как старший в хижине, поднимается и подносит им хлеб с молоком. И наоборот, Прад Тавернье, «совершенный», обладающий определенным положением, приветствуя простого пастуха Пьера Мори, встает и снова садится[222]. При этом среди равных «вставание» было само собой разумеющимся: тот же Пьер Мори с радостным смехом отрывается от скамьи, приветствуя сапожника Арно Сикра (II, 28). Встал бы он с места, приветствуя входящую женщину? Возможно, но отнюдь не обязательно, особенно принимая во внимание сильнейший «маскулинизм» монтайонского общества. В текстах «вставание» в подобных случаях отмечено в связи с одним «совершенным», который поднимается, избегая женщины, боясь скверны, да еще в связи с двумя малыми, торопливо отшатнувшимися, лишь бы не коснуться грудей одной крестьянки из нашей деревни[223]. Здешние горцы далеки от доброй старой французской галантности, которой еще предстояло родиться. Они далеки и от обыкновенной «любезности» (в том, по крайней мере, смысле, который придаем этому слову мы, ибо простолюдины графства Фуа имели собственные, весьма специфические взгляды на то, какой должна быть любезность на монтайонский манер).

И еще о вежливости: люди Монтайю не имели обыкновения в виде приветствия встряхивать и пожимать друг другу руки, как это делаем мы. После более или менее долгой разлуки они обозначали восстановление контакта, просто берясь за руки. По дороге на летнее пастбище, поднимаясь с баранами на перевал, — рассказывает Пьер Мори, — возле Ла Пальмы я встретил еретика Раймона из Тулузы в сопровождении женщины. Он как раз молился за камнем между двух дорог, как это принято у еретиков. Завидев меня, подозвал к себе. Я тотчас подошел и признал его, взяв, по общему обычаю, за руку[224]. Текст Пьера Мори ясно показывает, что взять кого-либо за руку, как бы опознавая, является всеобщим обычаем, принадлежащим к числу тех, которые специфически отличаются от обычаев еретических, связанных как с молитвой, так и с манерой здороваться, принятой между катарами.

Значит, за руки берутся, чтобы «признать» друг друга. Кроме того, в повседневной жизни кумушки доверительно сплетают руки, чтобы пожатием можно было предупредить товарку о подвохах, таящихся в пересудах третьей собеседницы[225].

От жестов общения и вежливости перейдем к вопросам чистоты и гигиены, которые тоже имеют вполне общественное значение. В Монтайю почти не бреются, умываются лишь слегка, не купаются и не принимают ванн. Зато много ищутся, давить друг у друга вшей было знаком доброй дружбы, замешанной на ереси или чисто мирской, приятельской. Пьер Клерг побуждает искать у себя вшей своих любовниц, Беатрису де Планиссоль и Раймонду Гийу. Действие происходит в постели, у очага, у окна, а то и на верстаке сапожника[226]. Попутно кюре использует случай, чтобы преподать своим милым поучительный урок, на свой лад излагая начала катарства и донжуанства. Раймонда Гийу, привлеченная domus Клергов для борьбы со вшами, демонстрирует свои таланты и на сыне, и на его матери. Она выискивает насекомых не только у кюре Клерга, но и у жены старого Понса Клерга на виду у всех на пороге осталя. Не прекращая давить паразитов, она пересказывает пациентке свежие деревенские сплетни (II, 223). Составляя деревенскую верхушку, Клерги не стеснялись использовать ту или иную сговорчивую женщину, обладающую пальцами подходящей сноровки, для истребления заедавшей их фауны. Бернар Клерг безо всякой задней мысли прибегал к услугам старой Гийеметты «Белоты». Среди бела дня в дверном проеме благотворительница Гийеметта выискивает вшей в голове Бернара, попутно уговаривая его оделить хлебом «совершенных». Будучи безумно влюблен в Раймонду, дочь Гийеметты, Бернар, разумеется, спешит исполнить пожелания своего дезинсектора (II, 276). В конечном счете, без того чтобы поискаться, не обходятся и «салонные» беседы по-монтайонски. С этой целью устраиваются на солнышке, на плоских крышах невысоких, смежных или стоящих напротив друг друга, похожих как две капли воды домов. В те времена, когда еретики заправляли в Монтайю, — рассказывает Вюиссана Тестаньер, — Гийметта «Бенета» и Алазайса Рив устроились со своими дочками Алазайсой Бене и Раймондой Рив поискаться на солнышке, все четверо на крышах своих домов. Проходя мимо, я слышала, о чем они говорили. Гийеметта «Бенета» спрашивает Алазайсу:

— Как только можно вытерпеть такие муки, когда сжигают на костре?

На что Алазайса ответила:

— Святая простота! Да пойми ты, всю муку принимает на себя Господь (I, 462—463).

Отметим, что роль ищущего вшей всегда исполняется женщиной, причем не обязательно служанкой с низким статусом (Беатриса де Планиссоль, персона благородная, отнюдь не стесняется заниматься этим на голове душки-пастыря.)

Искание вшей укрепляет или намечает семейные узы и нежные связи, оно предполагает отношения родства и даже близости, хотя бы и незаконной. Любовница ищет у любовника, равно как и у его матери. Будущая теща ищет у нареченного зятя. Дочь избавляет от вшей мать.

Сегодня трудно вообразить, сколь эмоциональную роль играла в человеческих отношениях эта утраченная нами, паразитическая фауна[227]{148}. Отметим одно: искание было всеобщим, абсолютно неизбежным и женским занятием[228]{149}. Зато омовения были сверх всякой меры торопливы, если вообще были. Водные потоки преодолевались в трепете, что вброд, что на лодке или плоту. Тонули часто. Обыкновение поплавать, искупаться отсутствовало. Случалось пошататься подле бань в Акс-ле-Терме, но только ради того, чтобы сбыть баранов или отдать должное проституткам{150}. Да и термы тамошние, к тому же примитивные, были зарезервированы прежде всего для прокаженных и шелудивых.