Несмотря на наличие такого сапожника, ремесло в нашей деревне было развито слабо (в сравнении с селениями в низовых землях)[18]. Женщины, естественно, пряли по вечерам, собираясь то у одной, то у другой, и даже в тюрьме, когда инквизитор их туда отправлял. Но местное ткачество явно предназначено только для того, чтобы одевать бедных: в Монтайю обнаруживается один ткач, Раймон Мори. Он занимается своим ремеслом (которое, несомненно, требует минимальной влажности) в круглом, обитом деревом полуподвале, специально оборудованном в его доме. Но одновременно он вскармливает овечек, а дети его станут пастухами. Чтобы найти ткача зажиточного, нужно покинуть Монтайю и добраться до соседней айонской деревни Прад: этот более населенный приход создает для текстиля более выгодный рынок. Прадский ткач Тавернье, оснастивший свое имя топонимической приставкой, весьма неплохо зарабатывал на жизнь; сбыт продукции «позволит ему даже финансировать благочестивое бегство в Каталонию», во время которого он будет сопровождать еретичку благородного происхождения (I, 335—336; Pierry, р. 48).
И наконец, портняжным ремеслом в Монтайю занимались лишь пришлые «совершенные»: как добрые катары, они обеспечивали себе жизнь и место под солнцем тем, что штопали рубахи и шили перчатки; поскольку тем самым еретики выполняли функции законодателей высокой (и не очень высокой) моды, то приходские женщины тянулись к ним, чтобы поучиться, как говорили, чинить сорочку, на деле — чтобы всласть поболтать в хорошей компании (I, 373). Отметим также, что хотя в качестве женской лавки выступало в Монтайю заведение кабатчицы Фабриссы Рив, к ней не заходили выпить стаканчик или поболтать. Она ограничивалась тем, что продавала с доставкой на дом вино (которое на спине мула поднимали из низовых земель). По причине малого дохода она регулярно уменьшала винную меру (I, 325—326). Добавим, что различие ремесленник/крестьянин, или ремесленник/горожанин, или даже ремесленник/благородный отнюдь не было абсолютным. В этих краях каждый — мастер и искусник на все руки. Нотариус может сделаться портным, сын нотариуса — сапожником, сын земледельца — пастухом, потом заняться изготовлением ткацких чесалок. И только ремесло носильщика, требующее привычки к тяжестям, было трудным для нежных плеч бывших благородных, которым прежняя легкая жизнь не дала приобрести необходимой выносливости.
Мы уже отмечали отсутствие повозок. Они существовали, но в других местах: в понизовье и вблизи городов — реально; а также в мире воображаемом, в историях о призраках, в которых неизбежно фигурирует погребальная колесница. Конечно, контакты Монтайю с внешним миром, благодаря стадам и их пастухам, враждебным духу замкнутости великим пожирателям пространства, были относительно интенсивными. Если оставить в стороне перемещения четвероногого товара, каковым являются овцы, придется признать, что материальные объемы, приводимые в движение торговлей и просто перемещаемые, были минимальны. Женщины перемещали воду: они носили ее, балансируя глиняным кувшином на голове. В большинстве случаев вещи перемешались на спине мужчины. Путники носили узлы с пожитками на палке через плечо (I, 312); дровосеки носили топор на шее, вместе с гигантской вязанкой хвороста. Использовали также корзины и переметные сумы (I, 308). Носильщики доставляли в деревню тмин и иголки; они же обеспечивали «экспорт» овечьих и беличьих шкур. Вся эта экономика работала скорее в пределах возможностей носильщиков, чем в границах обрабатываемых земель.
Благодаря вьючным животным, ослам и мулам, доставлялось вино из Тараскона и Памье, морская соль, оливковое масло из Руссильона: без всего этого не обходились дружеские пирушки в праздничные воскресенья. Железный инструмент, как редкость, был объектом заимствования и даже проката между семьями; он доставлялся из ближней долины Викдессоса. Кузнеца в Монтайю не было. Равно как и мельницы (ее построят только в Новое время). Вместе с курами и яйцами, предназначенными на продажу, чтобы выручить деньги на «карманные расходы» жен, зерно везли на графскую мельницу в Акс-ле-Терм для помола. Дорогая и маловыгодная операция! В неурожайные годы зерно завозили, опять же на спине мула, из Памье. Взамен Монтайю, верховья Эрса и Арьежи отправляли лес (скорее на дрова, чем деловую древесину) мулами и сплавом в низовые земли. Самые близкие ярмарки и рынки были в Акс-ле-Терме (где попутно большим почетом пользовались проститутки из Купальни прокаженных). Подальше зерновые рынки и овечьи ярмарки в Тарасконе-на-Арьежи, в Памье, Ларок-д’Ольмесе.
Некоторые пищевые продукты привозились в небольших количествах. Другие, большая часть, производились на месте. Именно на уровне питания мы лучше знаем биологическую окружающую среду крестьян, будь то Монтайю, местность Айон или Сабартес[19]. Голодные годы были редки в XIII веке. Они становятся заметным, даже частым явлением в начале XIV века, ибо скученность людей в Окситании превзошла разумные границы[20], численность населения была такой же, как в XIX веке, когда, однако, условия жизни и труда будут более легкими, чем во время Филиппа Красивого{43}. Что же касается населения Монтайю, то оно оставалось в разумных численных пределах[21] и тем не менее оказывалось втянуто в невыгодное соревнование (когда случалась нехватка зерна) с повышенным спросом голодающих понизовья. Людская убыль вследствие эмиграции не могла дать устойчивого облегчения этому возвратному давлению. Продовольственные кризисы были, таким образом, отмечены вокруг Монтайю впервые после весьма длительного периода в 1310, 1322 годах...[22] (В Северной Франции большой голод приходится на другое время, около 1316 года, что объясняется разницей климатического воздействия между Севером и Югом: в парижском регионе зерновые страдают от проливных дождей, гноящих колос на корню, а на юге следует опасаться скорее засухи и выгорания. Вот почему в этих столь разных климатических условиях даже даты метеорологических посягательств на урожай совершенно не совпадают. )
Однако недород — это всего лишь лихолетье, которое надо пережить. В обычное время питание почти правильное. Пшеничный, иногда просяной хлеб образует в этой деревне основу «растительного» питания. Мы уже отметили, как зерно спускают на графскую мукомольню в Акс-ле-Терме на спине осла или мула. После, поднимаясь в горы в обратном направлении, муку привозят в деревню и просеивают сквозь домашнее решето. Хлеб пекут у себя женскими руками, ибо сабартесская сеньория отнюдь не совпадает с «классическими» моделями Иль-де-Франса. (И какого бы дьявола ей совпадать?) Пекарня сеньориальная или общинная не была, таким образом, необходимостью. С другой стороны, это не означает, что в каждом монтайонском доме была собственная печь. Обладание собственной печью было внутренним признаком богатства. Если не было собственной, приходилось нести тесто (вероятно, его месили дома) к более зажиточной подруге-соседке. В нашей деревне так поступала Брюна Пурсель, нищенка, прижитая вне брака, овдовевшая бывшая прислуга — она пользовалась возможностью выпечки, предоставленной Алазайсой Рив. Добавим, что хлебная печь зажиточного земледельца из Монтайю была многофункциональной: когда ее не топили, то использовали в качестве хранилища — лучше всякого холодильника для запасов рыбы или урожая улиток.
Иногда баранья, а чаще свиная солонина — или, верх всего, копченая ветчина — дополняли хлеб. Бежавшие в Каталонию ремесленники окситанского юга, проживая в небольших городках, покупали мясо дважды в неделю. В Монтайю потребление свинины выглядит делом обыкновенным и по этому поводу историк не может выразиться точнее. Копчение сала после зимнего забоя свиней было делом соседской взаимопомощи. В том дворе, где печь повместительнее или пожарче, что позволяет лучше обработать тушу, принимают на копчение свиные окорока, заготовленные другой, более бедной семьей. Лет пятнадцать назад, — рассказывает в 1323 году Раймонда Бело, которую около 1308 судьба не баловала[23], — во время поста, время шло к вечерне, понесла я два соленых свиных бока в дом Гийома Бене из Монтайю, чтобы подсушить их в дыму. Там я застала Гийеметту Бене (жену Гийома), которая грелась у печки, и еще одну женщину; я оставила свою солонину на кухне и ушла.
