Некоторые выпасы, наиболее близкие или наиболее тучные, оказались в частной собственности местных овцеводов, как это, например, было в Монтайю. Другие принадлежали общине (зачастую — под «верховной собственностью» какого-нибудь сеньора). На каких основаниях пастбища предоставлялись отгонным пастухам? Мы по этому поводу можем лишь строить догадки; во всяком случае, распределение участков для выпаса по жребию могло играть какую-то роль, в частности для пастухов из Монтайю, пасших своих или чужих овец на территории Арка, в районе Ода (III, 140). В других местах, на каталонских склонах, нашим арьежским пастухам под хмельком, бывало, навязывали условия похлеще. Выпас отгонных овец был практически под запретом, и нужно было стать местным жителем, женившись на девице из селения, чтобы получить право пасти овечье стадо на общинной земле. Именно таким образом, после первоначально неудачной попытки, женился Жан Мори из Монтайю; впрочем, требования сезонного перегона не стали препятствием для скромного триумфа любви, совсем наоборот. Когда Жан Мори был в Кастельдане[171], тамошние байли наказали ему взять жену из местных или же убираться, чтобы его овцы не паслись на окрестных пажитях.

Жан Мори же не сумел отыскать в Кастельдане женщину, согласную стать его женой. Тогда он отправился в Хункозу[172] и жил там в доме Эсперты Сервель и Матпаны, её дочки. Через кюре Хункозы он обговорил свою женитьбу на этой Матане, которая ему понравилась.

Будучи ревнивым сторожем пастбищных земель, сельская община, напротив, играет самую незначительную роль в самом овцеводстве. В XIX веке общинные и межобщинные стада овец — рамадос [ramados] — наводняют верховья Арьежи[173]. В XIV веке — ничего похожего. В этих краях и среди отгонных пастухов, которые родом из этих мест, мы встречаем лишь индивидуальную организацию выпаса либо ассоциации частных лиц, тех самых, что в Новое время будут носить название орри [orrys]. Общинный дух вовсе не является наследием уж не знаю каких первобытных времен, а развивается в верхней Арьежи между XIV и XVIII веками в связи с растущей ролью деревенского сообщества как самостоятельного субъекта взаимодействия с государством и как фискальной и политической единицы социума.

В Монтайю, Айонском крае, Сабартесе общинных стад в овцеводстве в 1300—1325 годах не существует. Зато в смежной отрасли, в разведении коров, общинное владение присутствует и сохранит свое значение вплоть до XIX века (так, около 1850 года существуют большие общинные и межобщинные коровники, или бакадос [bacados], в районе Тараскона и Монсегюра[174]). В самой Монтайю коровы и быки, за исключением ограниченного количества пахотного скота, не играют в 1320 году существенной роли, и проблема общинного бакадо не возникает. Но немного дальше к югу, в деревне Аску, которая вплоть до XX века останется одним из бастионов коллективного разведения коров, все говорит о том, что общинные традиции восходят к XIV, а то и к XIII векам. Как-то в воскресенье, в мае месяце (1322), — рассказывает Раймон Сикр из Аску, — я выгнал свою телку к горе, что называют Гаварсель, недалеко от Аску; а когда увидел, что пошел снег, я вернул телку в стадо обш,их коров деревни Аску, а сам вернулся в деревню (II, 362).

Итак, влияние деревенской общины на жизнь пастухов остается реальным, но ограниченным. На самом деле, подлинной социальной ячейкой пастухов, независимой от порядков деревни, является кабана [cabane]. Мы видели, что с самой юности Пьер Мори на земле Арка, в местечке под названием Ла Рабассоль, выполнял обязанности «кабанного» в период летнего выпаса: он отвечал за изготовление сыра и за артель из восьми пастухов[175]. В протоколах Фурнье есть и другие тексты, относящиеся к системе кабан, в которые регулярно входят пастухи родом из Монтайю: Гийом Бай, например, отмечает существование пастушеской кабаны на пиренейском перевале Рьюко, расположенном между Андоррой и Оспиталетом (речь, быть может, идет о современном ущелье Анвалира, недалеко от перевала Меран [III, 519]). Тем летом, — рассказывает Гийом Бай, — два пастуха из Сердани и Гийом Мор из Монтайю устроили кабану[176] на перевале Рьюко. Арно Мор, брат Гийома Мора, был кабанным (артельщиком) и делал сыр (II, 381).

После летней кабаны (на высокогорных пиренейских лугах) — кабана зимняя (в Каталонии). Следующей зимой, — рассказывает Гийом Мор, — я отправился с моим братом и с нашими стадами зимовать на равнину Пенискола... И у нас было уже столько овец, что мы могли устроить свою собственную кабану (II, 186). Отметим, что зимняя, или великопостная, кабана устроена с минимальным комфортом: здесь есть угол-кухня, угол для одежды (II, 181) и место для сна. Здесь можно принимать друзей. Именно в этой кабане на Пенисколе братья Мор будут принимать пришедших к ним Пьера Мори и его кузена Арно: смакуя подробности, четыре пастуха будут беседовать о недавней поимке кюре Пьера Клерга Жаком Фурнье. В кабане готовят производные от молока продукты, но, помимо сыродельни, это еще и перекресток пастушеских миграций, и биржа новостей из неблизкой родной деревни (II, 477). Моры, перед тем как устроить кабану в Каталонии, провели предыдущие сезоны в верхней Арьежи и в Арагоне. Что касается Пьера Мори, то его странствия на протяжении двух предшествовавших лет охватывали Арагон, Сердань, графство Фуа и южную Каталонию. И, однако, о чем говорят у очага кабаны эти люди, которых меньше всего можно заподозрить в узколобом провинциализме? Попутешествовав, каждый сам собою, по четырем разным странам, они задушевно беседуют о Монтайю, о родных краях, которые находятся далеко от глаз, но близко к сердцу...

Другая кабана ненадолго объединяет пастуха, возможно из сарацин, по имени Гийом Гаргалет, с напарником Гийомом Белибастом, нанятым на пятнадцать дней в качестве подпаска овцеводом-предпринимателем Пьером де Капдевилем (III, 165—166). Эта кабана расположена на весенне-летних пастбищах горы Везьян, недалеко от Фликса (Каталония). Гаргалет и Белибаст пасли овей, всю пятнадцатидневку, до самой Пасхи; они вели кабану одни и держали свой очаг отдельно от других. Неподалеку от этого обжитого Белибастом временного обиталища находятся временные овчарни отгонных пастухов, именуемые корталями. Там ставят ограду; под началом Пьера Мори, произведенного в шеф-повары, занимаются готовкой — в меню лепешка и чесночная похлебка; там уживаются, невзирая на разницу взглядов, пастухи-католики, катары и сарацины (III, 165). Я к этому еще вернусь.

Итак, кабана является для бродячего пастуха из Монтайю тем же, чем domus для его семьи, оставшейся в родных местах. Речь идет о настоящем общественном институте: кабаны, именно в этом значении, с присущими им человеческими отношениями, отмечены от арьежских и серданских Пиренеев до территорий каталонцев и морисков{125}. Зона кабан простирается далеко на юг, вплоть до южной Андалузии, долгое время остававшейся под сарацинским владычеством: в рамках андалузской системы кабаньеры [cabanera], работающие в сьерре{126} и живущие в кабане пастухи получают от хозяина очень маленькую плату деньгами, но она увеличивается за счет условленной и определенной доли продуктами[177]. Кабана или кабаньера представляют собой, следовательно, вполне типичные институты, принадлежащие к культурной общности, объединяющей земли морисков, Андалузию, Каталонию и Окситанию, в которую на многих уровнях включена оседлая или отгонно-пастушеская цивилизация людей Монтайю.