Поклонение Деве Марии в «стране ок» имеет, безусловно, давнюю историю, но оно не было «признано» повсеместно и топонимически. В отличие от того, что происходит во многих северофранцузских регионах, эта мариальная религиозность в южных областях в период развитого и позднего Средневековья не была официальной, во всяком случае, не появлялось большого количества приходских топонимов, упоминающих Марию, Деву или Богородицу[757]. Тем не менее, очевидно, что в рассматриваемую мной эпоху и даже раньше мариальный культ необычайно распространен в опоясанных большими долинами Пиренеях: романские Девы Марии издавна во множестве существуют там[758]. В самой Монтайю находится почитаемое место паломничества, посвященное Деве Марии Карнесской. Монтайонки, и благородного, и крестьянского происхождения, охотно приходят к ней по случаю оправления после родов, держа друг друга под руки, с цветными свечами в руках.
Дева Мария, покрывающая плащом монахов. XIV в. Витраж церкви в Гальберштадте, Германия.
Церковь Сабара или Савара в Тарасконе, при которой живут монахини, эпоним Сабартеса, является мариальным святилищем нашего пиренейского населения, идентифицируемого по названию данной местности[759]; не играла ли эта церковь одновременно роль центрального храма архипресвитерства?[760] Если верить Адольфу Гарригу, «Маколею{342} Арьежи»[761], то, согласно местной традиции, святой храм в Сабартесе основал Карл Великий около 775 — 780 годов после своих побед над сарацинами{343}. В прошлом веке археологи обнаружили неподалеку от этого места золотые и серебряные монеты, датируемые XI и XII веками. Сабарское паломничество в эту церковь происходило обычно 8 сентября, в день Рождества Богородицы. Этот праздник был связан с бродячей жизнью арьежских пастухов. Мой брат Пьер Мори, — рассказывает Жан Мори, — продал своих баранов в том же самом году на ярмарке в Морелье, которую проводят в день Рождества Богородицы (II, 486). Другое мариальное паломничество в Сабартесе — к Марии Блаженной Монгозийской (Монгози расположен в Фуа, у самой границы этих краев). Это паломничество преимущественно имеет панический характер, смешивающий слезы и молитвы в нежной, эмоционально наполненной и горестной идентификации, — той специфической идентификации, которую историки с удовольствием обнаруживают сегодня повсюду, когда изучают эмоциональное восприятие образа Девы Марии в эпоху около 1300 года. Гайярда Роз, крестьянка из Орнолака, стала жертвой вора, похитившего у нее деньги и «скарб». Стеная и обливаясь слезами, она тут же отправляется молить Марию Монгозийскую, чтобы она вернула ей «скарб». Гайярда украшает алтарь длинной свечой и молит Деву Марию вселить в «сердце» воров желание вернуть похищенное добро[762]. Сложная процедура; с одной стороны, она включает в себя то, что может показаться нам суеверием (невероятной длины свеча, Богородица, возвращающая украденное), с другой — она предполагает эмоциональную включенность, причастность, типичные для мариального культа в народной среде начиная с этой эпохи (слезы, стоны, высказанные молящейся просьбы, смягчающее и усовестляющее воздействие[763] на душу деревенских воришек, которое оказывает Дева Мария, — или, по крайней мере, на которое есть надежда). Во всяком случае, Богородица в этой ситуации нисколько не похожа на какого-нибудь св. Антония Падуанского{344}, которому механически кладут в кружку два су, чтобы он нашел потерянные вещи. Отношения, поддерживаемые Гайярдой Роз и многими крестьянками ее окружения с Девой Марией, предполагают интенсивное сострадательное переживание.
Это эмоциональное отношение еще ярче проявляется в случае Од Форе, крестьянки из Мервьеля, чьи показания я уже использовал. Од Форе оказалась в бездне отчаяния, осознав, что не верит больше в реальное пресуществление тела Христова; и тогда она обратилась к своей кормилице, сказав ей:
— Моли Бога, чтобы он вселил в мое сердце способность вновь быть верующей.
И пока кормилица молилась Богу изо всех своих сил, явилась вдруг Гийеметта, служанка в остале Од Форе.
— Гийеметта, — сказала Од той служанке, — принимайся молиться и моли Блаженную Деву Марию Монгозийскую, чтобы она озарила меня и я снова могла уверовать в Бога.
Гийеметта тут же исполнила приказ хозяйки и преклонила колени. И едва она помолилась, как Од озарило и она уверовала крепко в Бога, и по сей день в него верует, как она говорит (11,95).
«Религия сердца» в описанном варианте мариального культа на этот раз абсолютно очевидна. Даже составляя меньшинство в своем социальном окружении, Гайярда Роз и служанка Гийеметта демонстрируют существование в этой местности и начиная с этой эпохи у крестьян неформальной и женской молитвы, объединяющей в поклонении Деве Марии тревогу и патетику.
* * *
Чтобы закончить с паломничествами к Деве Марии, отметим, что святилище в Монсеррате (Каталония) столь же популярно среди наших арьежцев, что и Монгози и Сабартес. Упомянем также Ле Пюи, Рокамадур и — в качестве исключения, конечно, — собор Парижской богоматери![764]
Мариальные праздники крепко держатся в Сабартесе в народной памяти: я уже говорил о Рождестве Богородицы, одном из важнейших праздников во всем крае. Рождество, священный семейный праздник в нашей деревне, тесно соотносится с материнством Марии[765]; даже катарские пастухи хранят нежные чувства по отношению к волхвам (II, 37), пришедшим через несколько дней после Рождества поклониться Сыну и Деве Марии. В разгаре лета привычным и для знати, и для скотоводов праздником является Успение[766]. Простая невежественная служанка умеет счесть время своей службы от начальной даты, пришедшейся, говорит она, на праздник «Очищения Блаженной Марии» (II, 99).
Теперь о том, что касается божбы: Sancta Maria стало в Монтайю, как и вообще в Сабартесе, своего рода женским восклицанием. Неопровержимые свидетельства популярности: Sancta Maria, сколько дурных слов изрыгает этот человек, — говорит Алазайса Мюнье своей куме Гайярде Роз по поводу Гийома Остаца, вольнодумца из Орнолака (I, 191, 194); Sancta Maria, Sancta Maria, я вижу дьявола, — кричит Гийеметта «Белота», умирающая еретичка из Монтайю, священнику из соседней деревни, который счел за благо принести ей последнее причастие[767].
Богоматерь с младенцем. Скульптура XIV в. Сокровищница Сен-Шапель.
Даже местные катары, повторяю, не отвергают полностью Марию, несмотря на свой патологический антифеминизм[768]. Иной раз с насмешкой помянут Мариетту и вместилище плотское, которое осенил собой Иисус Христос[769]. Но легко только говорить! Гони Деву Марию через дверь — она вернется через окно. Мы, люди верующие (в ересь), мы ноги Блаженной Марии, — говорит Гийеметта Мори из Монтайю, которая лишь развивает тему «застольной речи», в которой Белибаст возвеличивает мистическую Марию, отождествляемую с альбигойской церковью или с сообществом верующих (II, 52—53; I, 282). Сам Пьер Отье предлагает, в евангелическом и строгом стиле, собственную «мариологию доброй воли»; перед Пьером Мори и другими пастухами из Сабартеса и из окрестностей Арка Пьер Отье утверждает в устном комментарии на св. Луку: Матерь Божия, это лишь добрая воля[770]. Что касается альбигойца Пьера Клерга, он может, конечно, осмеивать официальную Деву Марию католической церкви; но от этого ничуть не меньше почитает хтоническую Деву Марию Монтайонскую, при алтаре которой хоронит свою мать. Таким образом, он смешивает в своем личном «благочестии» ересь вселенского масштаба и местный фольклор[771].
