Ограниченная на севере Лабаррским проходом, верхняя Арьеж упирается на юге в линию пиренейских перевалов. Епископ из Памье, объективно играющий роль духовной руки короля Франции, пытается распространить свой инквизиторский контроль вплоть до этой предначертанной линии. Люди «нагорного Фуа» обитают citra portus (по сю сторону перевалов), на северном склоне Пиренеев, более или менее подпадающем под влияние французского империализма. Тогда как другая сторона (испанский склон) именуется у них ultra portus (за перевалами). Бегите за перевалы, — говорит Беатрисе де Планиссоль нотариус Понс Боль из Вариле, — поскольку по сю сторону перевалов вы дадите епископу себя схватить (I, 257). Зато для изгнанников в Каталонии ось Пиренеев, которая проходит с востока на запад по линии перевалов, представляет собой границу свободы, за которой «начинается» (фактами угнетения, а не по букве закона!) «Французское королевство». Последнее обозначается и даже определяется в данном случае полицейской активностью инквизиторов. Когда мы переходим через перевалы, чтобы вернуться во Французское королевство (фактически в графство Фуа), у нас волосы встают дыбом, — заявляют эмигранты из Фуа, обычно проживающие в каталонском и валенсийском изгнании с тех пор как покинули родную землю (II, 71).
Наша деревня осмысляет себя и свою жизнь внутри мелких регионов (Айонский край) и даже крупных обособленных территорий (соответственно Окситания или Каталония): но и в том, и в другом случае не все направления оказываются равно предпочтительными. Например, Монтайю находится в устойчивых отношениях с Прадом, соседним приходом, вплоть до соединения с ним тропой[630] и посредством нескольких брачных связей. Зато Камюрак, другая соседняя община, едва ли более отдаленная, имеет с Монтайю лишь весьма натянутые отношения (конечно, если не считать случайного визита камюракского кюре, взявшего на себя миссию доставить последнее причастие умирающей монтайонке, которая посылает его подальше [I, 462,]). С Акс-ле-Термом, центром верхней части долины Арьежи, у монтайонцев отношения постоянные, одновременно торговые, культурные, светские, дружеские... В Акс с берегов Прада несут женщины на продажу своих кур и яйца, свою пряжу, чтобы заказать из нее ткань. Груженные зерном мулы следуют тем же маршрутом от Монтайю до мельниц Акса, поставленных на Арьежи. Те же мулы, груженные мукой, поднимаются потом обратно в деревню. Однажды, — рассказывает Гийеметта Клерг[631], — незадолго до того как похватали сплошь всех жителей Монтайю (те времена мне больше ничем не запомнились), пошла я нарвать травы на Алакот, так называется место. По пути встретился мне Гийом Мори со своим мулом. Он возвращался из Акса, горланя песни. Я и говорю ему:
— Выпил, что ли? Уж такой ты веселый.
— В Аксе был, муки смолол. Вот, везу на спине мула, — ответил он.
— И как же это понимать? — возразила я. — Вот когда мой муж отправляется в Акс муки смолоть, он потом возвращается домой вконец измотанный, ведь глаз не смыкает, да и пыль мучная...
— По правде сказать, — признался Гийом, — на мельнице я пробыл всего ничего. Я воспользовался поездкой, чтобы повидать добрых людей![632]
* * *
Сезонные перегоны тоже структурируют пространство. Они создают близкие и квазисоседские связи между Монтайю и весьма удаленными населенными пунктами. Например, в Арке, в нынешнем департаменте Од, Сибилла Пьер, жена овцевода, знает все монтайонские сплетни. И в этом ничего удивительного. Две деревни, арьежская и одская, отстоят друг от друга на сорок километров полета птицы; но реально они соединены, поскольку одна образует летний, а другая — зимний полюс замкнутого маршрута перегонов скота. Кроме этого, они обмениваются служанками и поденщицами при жатве (II, 427). В общем, является ли Регистр Жака Фурнье чем-то иным, нежели большим, с катарским акцентом, диалогом в пространстве между белибастовой зимовкой в Каталонии и летним пастбищем в Сабартесе?
Сабартес — вот великое слово. К нему мощно влекут нас все данные Регистра о чувствах «пространственной» принадлежности, испытываемых поселянами за пределами тесных рамок своего прихода. Фактически можно отметить концентрические круги квазисегментированого общества: corpus, domus, locus, pagus (II, 108); тело, дом, деревня, край. Тело и дом свои у каждого. Деревня — это Монтайю. Край — это Сабартес[633].
Монтайю и Айонская земля (Прад + Монтайю) являются, это неоспоримо, частью Сабартеса: Пьер Клерг — кюре из Монтайю, что в Сабартесе. «Монтайонцы» — значит из Сабартеса. Раймон Пьер из Кие говорит: Вот уже пять лет, как я не бывал в Сабартесе, кроме Прада и Монтайю[634]. Конечно, Айонская земля несколько на периферии Сабартеса, сердце которого в Тарасконе, Акс-ле-Терме, Жюнаке. Совершенные, — говорит по этому поводу Бернар Бене, — шли из Монтайю в Прад, а потом из Прада в Сабартес (на Акс-ле-Терм)[635]. Есть, так сказать, малый Сабартес, сосредоточенный в Аксе, Тарасконе и храме-эпониме Савар[636]; и большой Сабартес, более политический, представляющий собой не что иное, как нагорную часть графства Фуа, включающую (к югу от Лабаррского прохода и к северу от Пиренейского хребта) окрестности Акса, Тараскона, Фуа, нашего Айонского края, а также район Викдессоса[637]. Множество текстов показывают очевидную и спокойную силу чувства принадлежности к земле Сабартеса, проявленного обитателями разных деревень:
— Вы не из Сабартеса? — спрашивает некий юноша Пьера ден Юголя в ларокдольмесской таверне[638].
— Да, я из Кие.
Является ли Сабартес естественным регионом, отличающимся высотой над уровнем моря, составом почвы, растительности? Гауссен, который дал судьбу этой зоне как таковой своими фитогеографическими картами, так и думал[639]. Во всяком случае, по мнению коренных жителей земли, Сабартес в рассматриваемую эпоху обладает всеми атрибутами совершенно определенной единицы, которая выделяется столь же отчетливо, что и племена или народы, к которым нас приучили этнографы и историки. Раймон Делер из Тиньяка недвусмысленно говорит о народе Сабартеса (II, 122). Между тем чаще говорят о людях Сабартеса или о мужчинах и женщинах Сабартеса (II, 217, 309, 318, 328). У Сабартеса своя фольклорная культура, проявляющаяся, в частности, в пословицах о браке и судьбе; наши информаторы называют их «общими поговорками Сабартеса»:
Извечно и вечно, допрежь и опять мужчина с чужою женой будет спать (I, 167).
Кому радость, кому злосчастье — заповедано наперед (I. 356).
Коль сестра троюродна, насади ее сполна (II, 130).
Эта земля обладает к тому же собственной вездесущей системой обмена информацией и формирования общественного мнения. Она создаёт и разрушает репутации, мирские и не только: В Сабартесе все говорят, что Отье ушли, что они не вернулись... (II, 195; III, 54). Многие пользующиеся доброй славой женщины Сабартеса были подругами Пьера Отье (II, 425). Сабартес славится и своими гастрономическими изысками (форель, сыры). Духовно он тяготеет к храму, где бьется сердце этого пиренейского народа: Нотр-Дам де Савар в Тарасконе — совместная собственность земляков, которых тем более задевает, когда священники смеют изгонять из святилища неплательщиков десятины (III, 33). У Сабартеса имеется отдельный сонм мертвых душ, он образует огромную толпу, способную заполнить пространство от Мерана до Тулузы[640]. (Впрочем, фольклор о покойниках представлен в нескольких локальных вариациях. Фольклор Айонского края похож на то, что встречается в земле Соль, восточной соседке Сабартеса: действительно, долина Эрса облегчает контакт между Айоном и Солем[641].) У Сабартеса есть свой язык или, по меньшей мере, свои диалекты, о чем следует поговорить: лингвистическое единство благоприятствует бракам между собой, за пределами первого, деревенского круга эндогамии. Мой будущий супруг пришел в Хункозу (Испания) забрать своих баранов, — рассказывает Матана Сервель, — и когда узнал, что мы с матерью говорим на языке нагорья (из Сабартеса), начал ко мне свататься, хотя мы даже не были знакомы (II, 451). Почва в Сабартесе особенно плодородная, что магически обосновывается телесным присутствием «добрых людей». Раймон Отье из Акса сказал мне, — рассказывает Риксанда Кортиль из Аску, — что после того как добрым людям пришлось покинуть Сабартес[642], земля там уже не родит также хорошо... вплоть до того, что она перестала давать что-либо доброе. Богатство Сабартеса, если говорить об агрикультуре и овцеводстве, определенно связано с особенностями горной экономики: она базируется на сезонных перегонах скота, она коммерциализирована благодаря рынкам нескольких центров, где идет обмен баранами и идеями[643]. Здесь же пополняют запасы зерна и сплетен.
