Деньги — конечно, прекрасно, но вот если их мало, то это плохо.

До свадьбы у них не было накоплений. Они были такими же, как и большинство детей из бедных семей: заработают немного денег — всё отдают родителям, ничего себе не оставляли. Сколько требовалось, столько и просили у родителей. Чжан Даминь и Ли Юньфан в этом вопросе немного отличались, это были два разных подхода к деньгам. Ли Юньфан была избалована, если ей было нужно, то она просила денег у родителей, просила столько, сколько хотела. А Чжан Даминь, наоборот, совсем не тратил денег! Кроме талончиков на еду, он ничего другого, даже эскимо, себе не покупал. Раз не хотел тратить, то, естественно, и не требовал с родителей, не хотел требовать, и даже если было нужно, всё равно не просил денег. Он дорожил деньгами, эта любовь была у него в крови. Позднее, когда начал работать в ночную смену, не вытерпел и пристрастился к курению. Его отношение к курению было неправильным, он его не ценил, его страсть к курению за чужой счёт была сильнее любви к самим сигаретам. Он курил только сигареты, которые стоили не больше четырёх мао. А когда цены поднялись, он не изменил привычке, долгое время сигареты, которые он курил, стоили не больше одного юаня. Ему было трудно расстаться с деньгами на курение, и тем более он не соглашался тратить их на что-то другое.

После свадьбы они создали собственную финансовую систему. Сначала Ли Юньфан занималась этим, она тоже любила деньги, но любовь её была недостаточно глубока, деньги утекали в неизвестном направлении. Потом Чжан Даминь узурпировал все права, он охватил своей любовью все уголки, и она, словно магнит, монетку за монеткой привлекала деньги. Ситуация совершенно переменилась. Но всего накопили девятьсот восемьдесят юаней, и причина этого не в жестокости жизни, а в том, что зарабатывали они немного. За месяц — меньше ста юаней, сколько лет они получают такую зарплату? Каждый месяц они отдавали тридцать юаней на питание в столовой, по двадцать юаней — родителям, пятнадцать юаней откладывалось на помощь Уминю. На курение уходило меньше пятнадцати юаней. Когда Ли Юньфан забеременела, каждую неделю она ела по куриной ножке, всё вместе не достигало пятнадцати юаней. Помыться стоило один юань, его стрижка — один юань, её стрижка — меньше юаня. Когда Ли Юньфан ездила на осмотр к врачу, приходилось пользоваться не велосипедом, а автобусом, троллейбусом, а потом ещё и метро, сколько на это денег требовалось? Естественно, Чжан Даминь не мог не сопровождать её к врачу. Таким образом, он тоже не мог ехать на велосипеде, сколько денег это стоило? Если не удавалось сесть в автобус, то приходилось ловить такси. А если попадался таксист, который любил деньги ещё больше, чем Чжан Даминь, он начинал ездить кругами, и вот тут наступал конец, деньги утекали как вода, ничего не оставалось.

Девятьсот восемьдесят юаней — это много денег.

Весной следующего года, когда погода была ещё прохладная, Чжан Шу появился на свет в больнице, а потом вернулся домой к тому самому дереву. Он громко и горестно плакал, у него было много претензий к жизни. Он закрывал глаза и не открывал их. Чжан Даминь приподнимал веки Чжан Шу, сначала одно, затем другое.

— Мой малыш — молодец! Он смотрит на меня!

Малыш ещё больше капризничал. Все кошки во дворике подхватывали его крик, пять, шесть, семь, восемь кошек усаживались на подоконнике, заглядывая внутрь комнаты, пытаясь понять, почему этот котёнок не такой, как они, почему так глупо кричит, может быть, хочет съесть мышку?

— И правда гений! Его глаза двигаются!

Если бы глаза не двигались, то это было бы мёртвое дерево.

У Ли Юньфан не было молока. Такое замечательное тело, выпуклости в правильных местах, а вот молока нет.

На душе Чжан Даминя было тоскливо. Ребёнку уже месяц, а это праздник, на который требуется много денег! Он купил пять карасей, пять свиных копыт, сварил их, закормил Ли Юньфан, а молока всё равно не было. Если корова не даёт молока, разве её называют коровой? Чжан Даминь недоумевал, пришлось обратиться к настоящей корове, заказать несколько пакетов обычного молока. Но тут у Чжан Шу начался понос, похожий на горчичное масло. Тут же молоко заменили смесью. И опять не так, теперь понос стал похож на салатную заправку. Чжан Даминь горестно ходил по магазину, он вцепился в кошелёк так, что выступил пот. Ведь это обидно, обидно, что нет денег. Скрепя сердце он купил очень дорогую американскую смесь. Когда он внёс её в дом, вид у него был такой, что ему вот-вот станет плохо.

— Вот! Не надо больше поноса!

Складывалось впечатление, что он хоронит родителей, несёт урну с их прахом. Чжан Шу постарался, совесть в нём проснулась, он не довёл отца до самоубийства. Он съел эту смесь, и всё пришло в норму. Понос прекратился, кал стал жёлтым, ярким, мягким, вязким. Знающие люди сказали, что это самый лучший, самый нормальный кал, позвольте выразить вам искренние поздравления.

— Мой сын — гений! Даже умеет какать по-человечески!

Чжан Даминь собирался рассмеяться, но, сжав кошелёк, понял, что смеяться не стоит, а надо плакать. От китайской смеси — понос, от американской — нет, ну что за желудок такой! За два дня ребёнок съел полбанки, за пять дней — целую банку смеси, за девять дней — две банки, что за живот! Преклоняется перед иностранным, ест банку за банкой, а если вдруг поставки прекратятся, то и своего китайского отца съест.

Чжан Даминь стоял на коленях на полу и подсчитывал: деньги бесконечно будут уходить американской молочной компании, лучше уж один раз их потратить на свою молочную корову. Молочная корова была всем хороша, проблема только в одной детали: одна мышца не работает. Он опять купил пять карасей, пять свиных копыт, потушил их, покормил Юньфан, её груди стали похожи на огромные белые шары, а молока всё не было. Он сердито принёс домой черепаху, швырнул её на колоду для рубки мяса. Поднял нож и начал рубить, рубил до тех пор, пока не разрубил на множество кусочков. Потом продолжил рубить. Тюк-тюк-тюк. Он уже рубил колоду, которую разрубить было невозможно. Ли Юньфан увидела это и поняла — черепаха была очень дорогой.

Мать сказала: колода мне ещё нужна!

Эрминь тоже была потрясена.

— У твоей жены нет молока, что ты злость на черепахе вымещаешь? Она тебя трогала? Задевала? Зачем ты её так изрубил на мелкие кусочки?

— Знаешь, сколько стоит цзинь?

— Сколько бы ни стоил, ты что, не слышал, что у черепахи едят только мясо?

— А я и панцирь съем!

— И что тут за экономия?

— Жаль, у неё нет шерсти, а то бы я и шерсть съел!

— Люди понимающие знают, что ты рубишь черепаху, а вот не понимающие решат, что ты жену свою рубишь. Ведь у неё всего лишь нет молока. Ты зарубил черепаху, так и она молока не даст. Черепаха это черепаха. Завтра я племяннику куплю американскую смесь, да, дороговато, но кто ж виноват, что ему, бедняге, досталась безмолочная.

— Эрминь, не выступай!

Ли Юньфан, лёжа на кровати, думала: да, с этой семьёй нелегко сладить.

Чжан Даминь перестал рубить, он собрался с силами. Мать сказала: хватит рубить, ты уже и колоду всю в щепки порубил. Эрминь скрылась в комнате, но продолжала говорить, всё ворчала и ворчала без умолку.

— Вот-вот! Целый день — рыба, рыба, сколько карася она съела? Ты нашей матери покупал рыбу? Мать полгода рыбы не ела! А теперь черепаха! Она теперь царица! Раз ты такой внимательный, то, покупая вкусные вещи, подумай о матери, она важнее всех! Это я выступаю? Я просто не могу на такое смотреть!

Чжан Даминь лишился дара речи. Он посмотрел на нож, ему хотелось поднять его и полоснуть себя по загривку. В голове помутилось, и он опять начал говорить бред.

— У матери молока нет!

— Но ведь это же мама!

— Я в прошлом месяце покупал рыбу.

— Это была не рыба!

— Рыба! Рыба-сабля!

— Да, чуть шире ремешка для часов!

— Так это и есть рыба-сабля!

— А ещё она воняла!

— Не наговаривай! У меня денег мало!

— А на черепаху хватило!