«Иди сюда!» — кузнец взял комок грязи и запустил в Хэйхая, грязь задела макушку и упала в воду, по воде пошли круги. Он бросил ещё и попал ему прямо в спину, Хэйхай упал, наглотавшись воды. Он повернулся и, булькая, поплыл к берегу. Он встал перед кузнецом, весь покрытый каплями воды. Капли одна за другой звонко скатывались с него. Трусы прилипли к телу, его пипка торчала, как куколка шелкопряда. Едва кузнец занёс свою большую, как медвежья лапа, руку, чтобы дать ему подзатыльник, как вдруг будто кошачья лапа вцепилась когтями ему в сердце — это Хэйхай смотрел ему прямо в глаза.
«Скорей иди раздувать огонь. Я закалил зубила не хуже старого хрыча». — Он потрепал мальчика по шее.
Пока в кузнице не было работы, кузнец положил в печь запекаться оставшийся со вчерашнего вечера батат. С джутового поля снова подул лёгкий ветерок. Солнце светило прямо в пролёт. Кузнец щипцами перевернул запекающийся и пускающий сок батат и довольно замурлыкал под нос: «От Пекина до Нанкина я не видел, чтоб горела лампочка в штанах… Хэйхай, ты видел, чтоб горела лампочка в штанах? У твоей приёмной мамочки в штанах горит лампочка… — Вдруг он, о чём-то вспомнив, сказал: — Давай-ка сбегай выдерни пару редек, принесёшь, я тебе дам два батата».
Глаза Хэйхая вспыхнули, кузнец увидел, как под рёбрами ребёнка бешено заколотилось сердечко, и едва он открыл рот и хотел что-то сказать, как Хэйхай уже выскочил из пролёта, как заяц. Когда Хэйхай вскарабкался на дамбу, он услышал, как где-то вдалеке его зовёт Цзюйцзы. Он обернулся, его ослепило солнце. Спустившись с дамбы, он нырнул в джутовое поле. Джут был посажен хаотично, не было ни рядков, ни борозд. Где джут был посажен густо, стебли были тоненькие — толщиной в палец или карандаш, а где редко — толщиной в серповище или предплечье. Но все были одинаковой высоты. Когда он с дамбы смотрел на поле, оно было похоже на озеро, по которому бежит лёгкая рябь. Раздвигая руками тонкие и толстые стебли, он шёл вперёд, шипы на стеблях больно кололи кожу, созревшие листья один за другим падали на землю. Он быстро добрался до места, где джутовое поле шло параллельно полю с редькой, и, повернув, пошёл на запад. Приблизившись к полю, где росла редька, он лёг на землю и медленно пополз к нему. Вскоре он увидел поле с тёмно-зелёной ботвой. В промежутках между тёмно-зелёным листьями на солнце горели ярко-красные плоды редьки. Он было хотел вынырнуть из зарослей джута, но тут же бесшумно отпрянул назад. По рядам редьки на четвереньках ползал старик, он доставал из мешочка зерна пшеницы и одно за другим сажал их между редькой. Гордое палящее солнце обжигало его спину. Он был одет в белую рубаху, которая была мокрой на спине. Лёгкий ветерок поднял пыль, и мокрые от пота места стали жёлтыми. Хэйхай отполз на несколько метров назад и лёг на землю, двумя руками подперев подбородок. Он глядел на редьку, видневшуюся между стеблями джута. С поля на него смотрело бесконечное количество красных глаз, а тёмно-зелёная ботва на мгновение обернулась чёрными перьями, которые колыхались, словно хвост огромной птицы…
Вдруг с бататового поля широкими шагами пришёл краснолицый мужчина. Встав за спиной старика, он сказал: «Эй, старик, говоришь, вчера ночью вор объявился?»
Старик торопливо встал и, опустив руки, сказал: «Да, украли шесть редек, ботву оставили, и восемь клубней батата, плети тоже оставили».
«Небось эти сволочи со стройки таскают, ты будь повнимательней, попозже уходи на обед».
«Слушаюсь, бригадир», — ответил старик.
Хэйхай и старик проводили взглядом краснолицего, который пошёл на дамбу. Старик сел на землю, как раз лицом к Хэйхаю. Хэйхай в панике попятился назад, и густой джут закрыл ему обзор.
— Хэйхай!
— Хэйхай!
Девушка с каменщиком, стоя на дамбе, кричали в джутовое поле. Они стояли спиной к полуденному солнцу, солнце освещало рабочих на стройке.
— Я видела, как он нырнул в джутовое поле, я ещё подумала, что он пошёл справить нужду, — сказала девушка.
— Неужели одноглазый опять его обижает? — промолвил каменщик.
— Хэйхай!
— Хэйхай!
Два голоса — женский и мужской, девушки и каменщика, — сливаясь, порхали ласточками над макушками джута. Ласточка, которая как раз охотилась на серых мотыльков, испугавшись, взмыла ввысь и только спустя некоторое время опустилась на землю. Кузнец, стоя у пролёта моста, одним глазом наблюдал за стоящими, взявшись за руки, мужчиной и женщиной. Он почувствовал, как у него распирает живот. Сейчас, когда девушка и каменщик звали Хэйхая, казалось, что они ищут собственного ребёнка. «Ну, погодите, чёрт бы вас побрал», — прошипел он с ненавистью.
«Хэйхай, Хэйхай! — звала девушка. — Наверное, он заснул прямо посреди джута».
«Может, пойти поискать?» — каменщик умоляюще посмотрел на девушку.
«Пойти поискать? Ну, пошли».
Держась за руки, они спустились с дамбы и зашли в заросли джута. Кузнец вслед за ними рванул на дамбу и увидел лишь, как волнами колышутся листья джута, услышал, как потрескивают стебли, два голоса — женский и мужской звали Хэйхая, их голоса звучали, как из-под воды…
Хэйхай устал лежать в одной позе и, выдохнув, перевернулся на спину. Он лежал на сухом песке, покрытом слоем опавших тонких джутовых листьев. Он положил руки под голову, живот совсем куда-то провалился, сверху плавно упал жёлтый, в красных пятнышках, листочек и опустился прямо на пупок, покрытый золой. Он посмотрел наверх и увидел множество толстых и тонких синих лучей, просвечивающих через листья джута. Эти лучи были похожи на стайку золотистых воробьёв, кружащихся в воздухе. Стайка тут же превратилась в рой мотыльков, пятнышки на их крыльях плясали, подобно бельму в глазу молодого кузнеца.
— Хэйхай!
— Хэйхай!
Знакомые голоса заставили его очнуться от фантазий, он сел и потряс рукой толстые стебли джута рядом с собой.
— Он что, заснул?
— Вряд ли, мы так громко кричим. Он, наверное, улизнул домой.
— Вот ребятёнок…
— А здесь так хорошо…
— И правда…
Их голоса становились всё тише и тише, как будто две маленькие рыбки на поверхности воды пускали пузырьки. По телу Хэйхая прошёл слабый ток, он напрягся, колени загудели, уши зашевелились, взгляд сфокусировался и, пройдя через множество преград, увидел размытые, изрезанные стеблями джута фигуры его друзей. Едва поле на какой-то миг успокоилось, как по нему проскользнул лёгкий ветерок, задев часть джутовых листьев. Стебли же стояли, не шелохнувшись. Несколько листьев упало, и Хэйхай уловил звук, с которым они парили в воздухе. Он увидел, как красный платок легко упал на стебли джута и, зацепившись за шипы, повис на них, словно молчаливое знамя, и это казалось удивительным и странным. Рубашка в красную клетку тоже упала на землю. По стеблям джута до него докатилась волна. Он медленно встал и пошёл вперёд. Внутри у него яростно бурлило какое-то необычное чувство.
V
Вот уже больше десяти дней подряд девушка и каменщик как будто забыли о Хэйхае и не приходили вместе в пролёт навестить его. Каждый день в обед и вечером Хэйхай слышал, как в джутовом поле раздавалась нежная трель жаворонка, и тогда на его лице появлялась холодная улыбка, как будто он знал, о чём кричит эта птица. Кузнец на несколько дней позже Хэйхая обратил внимание на трели жаворонка. Он наблюдал, спрятавшись в пролёте, и наконец понял разгадку: как только раздавалась трель жаворонка, на стройке сразу же куда-то пропадал каменщик, Цзюйцзы же сидела, беспокойно оглядываясь по сторонам, и вскоре, оставив молоток, тоже тихонько уходила. Как только она уходила, жаворонок тут же замолкал. В такие моменты лицо кузнеца становилось ещё более некрасивым, а он сам — ещё более раздражительным. Он начал прикладываться к бутылке. Хэйхаю приходилось каждый день бегать через мост в деревенский магазинчик за бататовой водкой.
В тот вечер светила прозрачная, как вода, луна. Снова раздалась трель жаворонка. С джутового поля на стройку, словно первая любовь, налетел тёплый ветерок. Кузнец, держа в руках бутылку, одним махом опустошил её наполовину, на его единственном глазу выступили слёзы. Лю Тайян на несколько дней уехал устраивать женитьбу сына, и на стройке царил хаос, каменщики, которые должны были работать в вечернюю смену, лежали и курили в пролётах моста, точить зубила не было необходимости, огонь в печи горел еле-еле.
