«Хэйхай… Сходи, нарви мне редьки… — От спирта у кузнеца внутри всё горело, он почувствовал, что вот-вот изо рта повалит дым. Хэйхай истуканом стоял у мехов, глядя на кузнеца. — Что, хочешь, чтобы я тебе навалял? Иди…»

Хэйхай вышел на лунный свет, обошёл бесконечное джутовое поле, при лунном свете казавшееся особенно таинственным, пересёк пёстрое поле батата и пришёл на колыхающееся, словно мираж в пустыне, поле с редькой. Когда он, держа в руке одну редьку, вернулся в пролёт, кузнец уже лежал на настиле и спал, похрапывая. Хэйхай положил редьку на наковальню, дрожащей рукой пошевелил угли, но в воздух больше не вздымались синие и жёлтые языки пламени. Он зашёл с другой стороны и стал смотреть на редьку, лежавшую на наковальне, но она, будто обмотанная куском красной ткани, была совсем некрасивой. Ребёнок подавленно опустил голову.

Той ночью Хэйхай не мог заснуть. Он лежал в одном из пролётов и переворачивался то на один бок, то на другой. Лю не было, и все рабочие разошлись спать по домам. В пролёте остался лишь тонкий слой соломы. Искоса заглядывала луна, пролёт был наполнен холодным светом, плеск воды, шум джутового поля, храп кузнеца из западного пролёта и другие странные звуки все разом лезли ему в уши. Солома, лежавшая на камнях, переливалась и била ему в глаза. Он сгрёб всю солому в кучу и, сделав небольшую горку, залез внутрь неё, но ветер всё равно продувал насквозь. Он свернулся клубком, боясь пошевельнуться. Он пытался заставить себя заснуть, но не мог. Он всё думал о той редьке. Ах, какой была та редька… Золотистая, прозрачная… И вот он стоит посреди реки, а затем посреди поля, и всё ищет, ищет…

На следующее утро, когда солнце ещё не встало, а луна ещё полностью не утратила свой блеск, стая чёрных ворон, испуганно крича, пронеслась над стройкой, оставив на шлюзе несколько грязных перьев. На востоке, на линии горизонта громоздилось несколько десятков серых облаков, похожих на гигантские деревья, на ветвях которых висели разорванные ленты. Хэйхай, высунувшись из пролёта, почувствовал озноб, такой же, как тогда, когда он заболел малярией. Вчера вернулся Лю и, проверив, что творится на стройке, очень разозлился, всех разнёс в пух и прах. Поэтому сегодня все пришли очень рано, со всем усердием принялись за работу, и к кваканью лягушек в водоёме прибавился дружный стук молотков. Сегодня принесли много зубил на заточку, и кузнец тоже работал, не покладая рук, у него получалось быстро и хорошо. Приходившие за зубилами каменщики то и дело его хвалили, говоря, что он закаляет даже лучше старого кузнеца, что зубила выходят острыми и прочными, прямо вгрызаются в камни.

Когда солнце поднялось на высоту двух бамбуковых шестов, каменщик тоже принёс два зубила на починку. Зубила были новые, каждое стоило не меньше четырёх-пяти юаней. Кузнец пробежал взглядом по сияющему от счастья каменщику, и его единственный глаз загорелся холодным блеском. Но каменщик не обратил внимания на выражение лица кузнеца, его полные счастья глаза были не способны разглядеть что-то плохое. Хэйхай почувствовал страх: он понял, что кузнец хочет зло подшутить над каменщиком. Кузнец раскалил эти два зубила до белого, как серебро, цвета, небрежно постучал по кончику, лежащему на наковальне, и затем сразу же опустил в воду…

Каменщик ушёл с зубилами, кузнец самодовольно ухмыльнулся и, подмигнув Хэйхаю, сказал: «Что, этот сосунок, мать его, тоже может вот так приходить, чтобы я ему затачивал зубило? Скажи, сынок, может?» Хэйхай зажался в угол, его трясло. Вскоре каменщик вернулся в пролёт и, бросив оба зубила к ногам кузнеца, выругался:

— Ты чего наделал, одноглазый?

— Ты чего разорался? — сказал кузнец.

— А ты разуй свой глаз, погляди!

— Это у тебя зубило дерьмовое.

— Чушь! Ты это специально сделал!

— Ну, подшутил над тобой, подумаешь. А ты сразу орать!

— Да ты, ты, — каменщик побелел от злости, — давай выйдем!

— Дрожу от страха! — Кузнец сорвал с пояса клеёнку, обнажив спину, и стал медленно наступать, словно бурый медведь. Каменщик встал на песке у шлюза и, скинув с себя куртку и красную фуфайку, остался в одной майке. Он был высокого роста, с лицом кабинетного учёного и крепким, как у дерева, телосложением. У кузнеца на ногах была завязана защитная клеёнка, и он, шаркая, ступал по острым камням, у него были длинные руки, короткие ноги и мощный торс, играющий мускулами.

— По-граждански или по-военному? — не глядя, сказал кузнец.

— Как хочешь, — тоже не поднимая глаз, ответил каменщик.

— Тебе бы следовало сбегать домой, взять у отца расписку, что если ты подохнешь, я не должен буду платить ему.

— Ты бы лучше сбегал сколотил себе гроб.

Поругавшись, они стали сходиться. Хэйхай вдалеке сидел на корточках и дрожал. Он не слышал ни слова. Он лишь увидел, что поначалу кузнец и каменщик стали драться как бы в шутку. Каменщик плюнул кузнецу в лицо, кузнец поднял свою длинную руку и хотел ударить каменщика, но каменщик увернулся, и кулак не достиг цели. Снова плевок. Снова удар. Снова увернулся. Снова промазал. Но в третий раз каменщику не удалось плюнуть — мощный удар прилетел ему в плечо, и он неестественно развернулся.

Их окружили люди, они испуганно закричали: «Не деритесь, хватит!» Никто даже не попытался их разнять. Вскоре крики стихли, и все, затаив дыхание, с широко раскрытыми глазами наблюдали, как меряются силой два совершенно разных человека. Лицо Цзюйцзы побелело, она схватилась за плечо рядом стоящей девушки. Когда её возлюбленный получал удар железным кулаком кузнеца, она еле слышно стонала, зрачки её расширились, как будто в них распустилась чёрная хризантема.

В этом поединке было сложно определить, кто победит. На каждый удар соперник отвечал новым ударом. Каменщик был высокого роста, и у него выходили красивые, размашистые удары, но было видно, как его слегка покачивает, и он часто промахивался, ему недоставало силы. Движения же кузнеца были помедленнее, но бил он сильно, со злостью, и каменщика после каждого такого удара разворачивало. Затем кузнец получил удар по голове и на мгновение потерял ориентацию. Каменщик воспользовался моментом и стал один за другим наносить кузнецу удары. Кузнец согнулся и, ринувшись кузнецу под мышки, своими длинными руками схватил его за пояс, каменщик зажал голову кузнеца. Сцепившись, они то отступали назад, то двигались вперёд, затем опять назад и опять вперёд, наконец каменщик не устоял и упал на песок.

Толпа разразилась приветственными возгласами.

Кузнец встал, сплюнул кровь и склонил голову набок, как петух, победивший в бою.

Каменщик поднялся и рванул к кузнецу. Снова скрутились два тела — чёрное и белое. На этот раз каменщик уже пригибался, защищая нижнюю часть тела. Четыре руки туго переплелись, иногда каменщик поднимал кузнеца и пытался завалить набок, но опрокинуть его на землю у него не получалось. Каменщик тяжело дышал, обливаясь потом, с кузнеца же не упало ни капельки. Наконец у каменщика не осталось сил, его движения стали путанными, перед глазами задвоилось, руки ослабли, и он отпустил кузнеца. Кузнец обхватил его за пояс, сдавив руками, словно обручем, так, что тот не смог дышать, и каменщик, задрав голову вверх, упал на землю.

В третьем раунде поражение каменщика было ещё очевиднее. Кузнец подлетел под него и, подняв на вытянутых руках, отбросил на два метра.

Цзюйцзы в слезах бросилась к каменщику, помогая ему подняться. При звуках плача Цзюйцзы выражение лица кузнеца тут же с радостного сменилось на скорбное. Он оцепенел. Каменщик поднялся, отстранив руки Цзюйцзы, и, взяв горсть песка, бросил в лицо кузнецу. В единственный глаз кузнеца попал песок, и он, взвыв диким зверем, стал с силой тереть глаз. Каменщик, воспользовавшись случаем, подлетел, схватил его за шею и, повалив кузнеца на землю, стал беспорядочно дубасить его по голове, как по барабану…

В этот момент через ноги стоявших в толпе людей проскользнула чёрная тень. Это был Хэйхай. Он, словно большая птица, подлетел сзади и своими похожими на куриные лапки чёрными ручонками вцепился каменщику в щёки и стал тянуть на себя. Каменщик, оскалившись, закричал: «Эй, эй!» — и тяжело упал на землю.