«Ты чего там ковыряешься, чёрт возьми, выставил тут свою задницу, косишь под каппутистов?[56]» — крикнул ему кузнец из пролёта.

Он трясущейся рукой взял зубило, и, прижав левую руку к заду, медленно вернулся под мост. Молодой кузнец, увидев, что от руки Хэйхая идёт жёлтый дым, вытаращил единственный глаз и закричал: «Брось, брось, я тебе сказал! — И уже не своим голосом завопил: — Брось, гадёныш!»

Хэйхай сел перед кузнецом на корточки, разжал руку, потряс её, и зубило, покатившись, оказалось у ног кузнеца. Не поднимаясь, он снизу посмотрел кузнецу в лицо.

Кузнеца затрясло: «Не смотри на меня, сученыш, не смотри, говорю!» Он отвернулся. Хэйхай встал и вышел из пролёта… Он помнил, что, выйдя из пролёта, он посмотрел на небо, на небе не было ни облачка, лишь белая прозрачная луна была похожа на малюсенькое облачко…

Он почувствовал усталость, в ушах как будто зажужжали пчёлы. Встав с раскладного стула, он пошёл и лёг на постель старого кузнеца. Когда он положил голову на ватник, его веки сами закрылись. Он почувствовал, как чья-то рука гладит его по лицу, по рукам, ему было больно, но он терпел. На него упали две большие слезы, одна капелька упала на губы, он её проглотил, другая больно стукнулась о кончик носа.

«Хэйхай, Хэйхай, проснись, хоть поешь». Нос сильно зачесался, и Хэйхай резко подскочил, увидев перед собой девушку. Из его глаз хотели выкатиться две слезинки, но он изо всех сил удерживал их, и в конце концов они забежали в горло.

«Держи». Она развязала свой красный платок. В платке лежали две пампушки. В одной пампушке был солёный огурец, в другой — зелёный лук. Сверху на пампушках лежал длинный волос с золотистым кончиком. Девушка взяла его двумя пальцами и скрутила в шарик, Хэйхай услышал, как волос звонко упал на землю.

«Ешь же, дурачок», — сказала девушка, гладя его по шее.

Хэйхай надкусил сначала зелёный лук, затем солёный огурец, затем пампушку, жевал и глядел на девушку.

«Как же ты руку обжёг? Это одноглазый, да? Ещё будешь меня кусать? Какие у тебя крепкие зубки».

Уши мальчика задрожали, и он, заслоняя лицо, поднял обе руки: одну с пампушкой, другую с солёным огурцом и перьями лука.

Ночью прошёл грозовой дождь. Придя на рассвете на стройку, рабочие увидели, что все камни начисто вымыты, а песчаная отмель стала гладкой и ровной. В жёлобе внизу шлюза вода поднялась на две пяди, в воде ярко-синими пятнами отражались убегавшие тучи. Резко похолодало, осенний ветер, задувавший через пролёты моста, и шелест бескрайнего джутового поля насквозь пронизывали холодом. Старый кузнец, словно броню, надел на себя свой замасленный ватник, пуговицы на котором давно отлетели, ему приходилось его запахивать, подвязавшись красным резиновым шнуром. Хэйхай всё так же ходил в трусах, с голой спиной и босой, но не было видно, чтобы он ёжился от холода. Тряпка, которая была намотана у него вокруг пояса, то ли потерялась, то ли он куда-то её спрятал, и сейчас на поясе болтался только красный резиновый шнур. За это время у него на несколько сантиметров отросли волосы, у корней они торчали ёжиком и стояли дыбом, как у сумасшедшего. На лицах рабочих при виде Хэйхая, шлёпающего босыми ногами по мокрым после дождя камням, читались жалость и в то же время восхищение.

«Холодно?» — тихо спросил старый кузнец.

Хэйхай растерянно посмотрел на него, будто не понял вопроса. «Тебя спрашиваю! Холодно?» — сказал старый кузнец, повысив голос.

Растерянность сошла с лица Хэйхая. Опустив голову, он начал разжигать огонь: левой рукой слегка растянул меха, в правую взял совок для угля. Его глаза смотрели на разгорающуюся солому. Старый кузнец взял с соломенного настила засаленную рубаху и набросил на Хэйхая. Хэйхай стал вертеться, как будто на него надели что-то очень неудобное. Стоило кузнецу отойти, как он тотчас же сбросил с себя рубаху и положил обратно на настил. Старый кузнец, покачав головой, сел на корточки и закурил.

«Хэйхай, так вот почему ты здесь стоишь насмерть — у печи ведь тепло. Чёрт возьми, а ты не так прост, как кажешься», — нарочито зевая, сказал молодой кузнец.

На стройке раздался свисток — Лю звал всех на собрание. Рабочие собрались на солнечной стороне шлюза: мужчины стояли, обхватив себя руками, на женщинах же была утеплённая обувь. Хэйхай бросил беспокойный взгляд на расщелину в седьмой опоре моста. Лю сказал, что скоро станет совсем холодно, поэтому необходимо работать сверхурочно, нужно успеть залить бетоном основание до того, как на реке станет лёд. Начиная с сегодняшнего дня, добавляется смена с семи до десяти вечера, каждый получит полцзиня зерна и два мао. Все молчали. На него смотрело более двухсот пар глаз. Хэйхай увидел, как белое лицо каменщика становилось то красным, то багровым, а румяное лицо Цзюйцзы становилось то серым, то белым.

В тот вечер на стройке возле дамбы зажглись три газовых лампы. От них исходил резкий белый свет, одна освещала площадку, где работали каменщики, одна — место, где женщины дробили камни. У большинства женщин дома были дети и хозяйство, поэтому они решили отказаться от полцзиня зерна и двух мао. У лампы осталось чуть больше десяти девушек. Они все жили далеко отсюда, поэтому, набравшись смелости, все вместе ночевали в мостовом пролёте — его с двух сторон забили досками, оставив небольшое отверстие для входа. Цзюйцзы иногда оставалась ночевать в пролёте, иногда ходила в деревню (в деревне жила её двоюродная сестра, муж которой подрабатывал в уездном городе и иногда не возвращался домой на ночь, тогда сестра звала её к себе переночевать). Третья же лампа находилась в мостовом пролёте у кузнечной печи, освещая старика, молодого парня и ребёнка. На площадке, где работали каменщики, раздавался стук молотков, их зубила вгрызались в камни, то и дело отбрасывая огненные искры. Каменщики трудились в поте лица, наш каменщик снял с себя куртку, и его красная фуфайка горела, словно факел. Девушки же сидели у лампы, рассказывая друг другу истории. Иногда раздавался хохот, и тут же слышалось шушуканье, молоточки беспрестанно стучали по камням. В промежутках между доносившимися от них звуками слышалось журчание воды. Цзюйцзы отложила молоток, тихонько встала и направилась к речке. В свете лампы её тень на песке стала неестественно длинной. «Смотри, осторожнее, а то какой-нибудь холостяк украдёт!» — сказала одна девушка вслед Цзюйцзы.

Цзюйцзы быстро вышла из освещаемого пространства. Светящиеся лампы были похожи на маленькие мячики с шипами, их красноватые, едва заметные шипы никак не могли до неё дотянуться. Наконец она вновь вышла на свет. Ей вдруг захотелось пойти посмотреть, чем сейчас занимается Хэйхай, и, стараясь больше не попадать под свет ламп, она шмыгнула в тень первой мостовой опоры.

Она увидела очертания Хэйхая, который был похож на домового, белоснежный свет лампы освещал его голое, как будто покрытое глазурью тело. Казалось, что его кожа, с нанесённым на неё керамическим лаком медного цвета, была такой же упругой и прочной, её невозможно было повредить или проткнуть. Хэйхай будто немного поправился, теперь кожа не прилегала вплотную к рёбрам, как раньше. Впрочем, здесь не было ничего удивительного: каждый день в обед она приносила ему из столовой чего-нибудь вкусненького. Хэйхай редко ходил домой на обед, если только вечером уходил поспать, а иногда, возможно, и ночевал прямо здесь — однажды утром девушка видела, как он вылезал из-под моста весь в соломе. Хэйхай двумя руками качал меха, движения его были лёгкими и плавными, как будто не он приводил в движение меха, а меха раскачивали его. Его тело наклонялось взад-вперёд, голова была похожа на арбуз, плывущий по волнам; в его чёрных глазах, словно светлячки, вверх-вниз порхали два ярких пятна.

Молодой кузнец стоял у наковальни в привычной позе, опираясь обеими руками на рукоятку кувалды и наклонив голову набок — его единственный глаз смотрел в одну точку, он был похож на петуха, который вдруг о чём-то задумался.