Затупившееся зубило стало острым, цвет начал тускнеть: из ярко-красного он становился серебристо-белым. На землю осел слой серой железной стружки, от стружки загорелось несколько травинок, от них лениво пошли струйки белого дыма.

— Кто меня облил, мать вашу? — выругался каменщик, глядя в упор на молодого кузнеца.

— Ну, я облил, и что? — сказал лоснящийся с головы до ног от пота молодой кузнец, картинно наклонив голову и опираясь обеими руками на ручку кувалды.

— Ты что, ослеп?

— Ослеп на один глаз, как видишь. Старик выливал воду, а ты как раз шёл, считай, что тебе повезло.

— Говори правду!

— А в наше время у кого кулак больше, того и правда, — молодой кузнец поднял кулак, на его руке заиграли мышцы.

«Ну, давай, одноглазый! Кто-то сегодня и на второй глаз ослепнет». — Каменщик, пылая гневом, подался вперёд, но тут старый кузнец как будто нечаянно сделал шаг вперёд и толкнул его. Каменщику вдруг показалось, что в глубоко запавших глазах старика что-то сверкнуло, будто подавая ему какой-то знак, и он тут же почувствовал, как его тело обмякло. Старый кузнец приподнял лицо и, как ни в чём не бывало, стал напевать строчку из какой-то то ли оперы, то ли песни: «Люблю тебя, прекрасный мой воин, ты знаешь стихи. Мы много скитались, и домом нам было чистое поле. Мы повидали немало беды…»

Едва старый кузнец пропел эти строки, как песня тут же оборвалась, и грустная концовка утонула где-то у него в животе. Он взглянул на каменщика и, опустив голову, пошёл охлаждать только что заточенное зубило. Перед этим он, закатав рукав на правой руке, опустил руку в ведро с водой, проверяя температуру. На его предплечье показался тёмно-фиолетовый шрам, он был округлой формы и выпуклый в центре, и хотя этот шрам вовсе не походил на глаз, но каменщику именно сейчас показалось, что этот фиолетовый шрам, словно причудливый глаз, смотрит на него в упор. На его лице появилась гримаса, как будто ему сам чёрт привиделся, и он, не чувствуя ног, вышел из пролёта. Весь оставшийся день его здесь больше не видели.

…Глаза ребёнка болели, кожа головы пылала, словно в огне. Он встал с места Цзюйзцы и побрёл в пролёт к кузнечной печи. В пролёте было темно, он на ощупь сел на раскладной стул старого кузнеца, на него напала слабость, обгоревшие руки пылали, он положил их на холодную каменную стену и поскорее ушёл в свои мысли, вспоминая о том, что было на днях.

Три дня назад старый кузнец отпросился сходить домой за ватником и постелью, сказав, что в его возрасте уже нужно беречь ноги, поэтому он не хочет каждый день бегать домой, а так он у печки сделает себе постель, и ему будет тепло. (Хэйхай поднял голову и посмотрел на постель старого кузнеца. С северной стороны пролёт уже забили досками. Сквозь щели в досках пробивались лучи света, освещая замасленный ватник и облезший матрац из собачьей шерсти, которые принёс старик.) Когда старый кузнец ушёл домой, молодой остался за главного. В то утро, войдя в пролёт, он выпятил грудь, выставил живот и, красуясь, сказал: «Хэйхай, растапливай печь, старый хрыч свалил, вдвоём будем работать».

Хэйхай, не шелохнувшись, смотрел на него.

«Чего уставился, чертёнок! Думаешь, я не сумею? Я около этого старого хрыча вот уже три года кручусь, все его штучки знаю наизусть», — сказал кузнец.

Хэйхай стал нехотя разжигать огонь. Молодой кузнец что-то самодовольно мурлыкал себе под нос. Он засунул в топку несколько зубил, которые не успели вчера заточить. Печь раскалилась, освещая красным светом чёрное лицо Хэйхая. Вдруг молодой кузнец, рассмеявшись, сказал: «Хэйхай, да ты, братишка, весь в шрамах, косишь под красноармейца?»

Хэйхай ещё сильнее стал качать меха.

«Что-то давно не видать твоей ненормальной мамочки. Ты ж тяпнул её, наверное, обиделась на тебя, щенок? Ну, скажи, как на вкус её ручка? Кислая или сладкая, а? А тебе, сученыш, везёт, я смотрю. Если бы мне перепала такая беленькая нежная ручка, я б её грыз, как огурец».

Хэйхай поднял длинные щипцы, захватил ими раскалённое зубило и бросил на наковальню.

«Ух ты, сынок, ловко!»

Молодой кузнец выбрал молоток среднего размера, поменьше кувалды, но побольше гладильного молоточка, и, взяв в одну руку щипцы, а в другую — молоток, с силой стал стучать. Хэйхай замер. Молодой кузнец был силён и стучал молотком так, что только искры летели, кончик зубила стал острым, как заточенный карандаш. Хэйхай печально посмотрел на маленький молоточек старого кузнеца. Молодой кузнец взял щипцами заточенное зубило и опустил в ведро с водой, чтобы охладить. Его движения точь-в-точь повторяли движения старого кузнеца. Хэйхай отвернулся, и его взгляд вновь остановился на молоточке, лежавшем рядом с наковальней, его деревянная рукоятка была гладкой и блестящей, как рог быка.

Молодой кузнец, ловко управляясь, вскоре наточил больше десятка зубил. Довольный собой, он сел на раскладной стул старого кузнеца и стал скручивать папиросу. Скрутив, он сунул её в зубы и велел Хэйхаю дать ему прикурить от раскалённого докрасна уголька.

«Ну что, сынок, видел? Мы и без старого хрена справляемся».

Пока молодой кузнец любовался собой, к нему пришли каменщики, которые только что забрали отремонтированные зубила.

«Кузнец, ты как их закалял? У зубил концы или отвалились, или погнулись, мы ими камни обрабатываем, а не доуфу![55] Не берись за гуж, коли не дюж. Пока старый кузнец не вернётся, даже не вздумай прикасаться к нашим зубилам!»

Каменщики ушли, бросив испорченные зубила на землю. Молодой кузнец изменился в лице, рявкнул на Хэйхая, чтобы тот раздувал огонь и раскалил зубила. Вскоре он вновь заточил, а затем и охладил зубила, сам отнёс их на площадку, где работали каменщики. Но едва он вернулся в пролёт, как вслед за ним тут же пришли каменщики. Они бросили испорченные зубила на землю, и на кузнеца посыпалась ругань: «Иди ты к чёрту, хватит морочить нам голову, посмотри, что ты наделал! Все острия, мать их, поотваливались!»

Хэйхай поглядел на молодого кузнеца, в уголках его рта появилось две морщинки, непонятно было, радовался он или переживал. Молодой кузнец с грохотом швырнул инструмент, сел на землю и от обиды смачно сплюнул. Он закурил папиросу, его единственный глаз бешено вращался, в нём читались злость и недоумение, а брови, похожие на головастиков, нервно подёргивались. Бросив окурок, он встал и сказал: «Где наша не пропадала, чёрт возьми! Хэйхай, раздувай огонь, попробуем ещё раз!»

Хэйхай с мрачным видом стал качать меха, его движения становились всё медленнее и медленнее. Молодой кузнец подгонял его, бранил его, но тот даже головы не поднял. Зубила опять раскалились. Кузнец небрежно стукнул несколько раз и нетерпеливо бросил инструмент в ведро остужаться. В этот раз он сделал по-другому: не как старый кузнец, постепенно опуская зубило, а бросил его разом в воду. Вода в ведре зашипела, от неё косичками пошёл белый пар. Кузнец вытащил зубило, поднёс его к глазу и, наклонив голову, стал разглядывать узоры и цвет. Осмотрев его, он положил зубило на наковальню и легонько стукнул по нему молотком — зубило разломилось на две части. Расстроенный, он бросил молоток на землю, а кусочки зубила что было сил швырнул из пролёта. Испорченное зубило лежало на камнях перед пролётом, это было невыносимое зрелище.

«Иди, подбери зубило!» — кузнец, вне себя от ярости, приказал Хэйхаю. Хэйхай пошевелил ушами, но не двинулся с места. Тут он почувствовал пинок под зад, затем толчок в плечо щипцами, над его ухом, словно гром, раздался рёв: «Иди, принеси зубило».

Хэйхай, опустив голову, медленно наклонился и, протянув руку, взял зубило. Он услышал, как в руке что-то зажужжало, как будто он поймал цикаду. В нос ударил запах жареного мяса. Зубило тяжело упало на землю.

Молодой кузнец сначала опешил, но тут же разразился громким смехом: «Ах да, щенок, я забыл предупредить, что зубило горячее, ну что, поджарил свои клешни, теперь ешь!»

Хэйхай вернулся в пролёт и, даже не посмотрев на молодого кузнеца, опустил обожжённую руку в ведро с водой, затем медленно вышел из пролёта. Он нагнулся и принялся внимательно разглядывать поломанное зубило. Оно было серебристого цвета, его поверхность была шероховатой, зернистой. Влажная земля под зубилом испускала тонкий белый пар, его едва ли можно было различить. Он нагнулся ещё ниже, высоко подняв зад, из-под трусов показалась полоска чуть более светлой, чем на голенях, кожи. Одна его рука лежала на спине, а другая от плеча свисала вниз, он медленно приблизился к зубилу, с кончика пальца скатилась капелька воды, зубило зашкворчало. Капелька подпрыгивала на зубиле, шипела, уменьшалась в размерах, затем по ней прошла рябь, она вдруг резко надулась, затем сжалась и наконец исчезла. Кончиками пальцев он ощутил жар от зубила, этот жар как будто попал ему прямо в сердце.