Хэйхай ахнул от восторга.

«Ты ещё здесь, гадёныш?»

Вдруг в пролёт медленно вошёл высокий худощавый старик, он спросил молодого кузнеца: «Разве мы не придавили огонь? Почему ты заново разжигаешь?» — он говорил тихо, звук шёл как из-под земли.

«Да вот этот гадёныш потушил», — молодой кузнец показал на Хэйхая совком.

«Пусть качает», — сказал старик. Он взял клеёнку ярко-жёлтого цвета и обмотал вокруг пояса, затем взял ещё два куска клеёнки и повязал на щиколотки, чтобы закрыть ноги. По клеёнке забегали блики от горящих искр. Хэйхай понял, что это был старый кузнец.

«Пусть он качает меха, а ты молотком будешь работать, так и тебе полегче будет», — сказал старый кузнец.

«Чтобы такой сопляк качал меха? Да он же тощий, как обезьяна, он же рядом с печью сгорит, как соломинка!» — недовольно бурчал молодой кузнец.

Тут залетел Лю Тайян и, бегая глазами, сказал: «Что такое? Разве не вы просили помощника, чтобы раздувать огонь?»

«Помощник-то нужен, но не такой же! Товарищ Лю, ты посмотри, он же тощий, как не знаю что, он и чёртов совок для угля не поднимет! Ты зачем его прислал? Лишь бы дырку заткнуть?»

«Знаю я тебя, чёрта! Хочешь, чтобы тебе девушку прислали в помощницы? Да ещё и самую красивую, может, ещё ту, в красном платке? Слишком красивая для такого бабника, как ты, сукин сын! — сказал Лю Тайян молодому кузнецу. — Научи мальчишку всему как следует, чёрт тебя побери! А ты, Хэйхай, качай меха».

Хэйхай неуверенно подошёл к мехам и вопросительно посмотрел на старого кузнеца. Ребёнок заметил, что его лицо было цвета обугленной пшеницы, а кончик носа напоминал перезрелый плод боярышника. Старый кузнец показал Хэйхаю, как разводить огонь. Уши Хэйхая вибрировали, впитывая всё, что ему говорили.

Поначалу у него путались ноги и руки, он вспотел, жар от печи обжигал, словно тысячи игл вонзались в его кожу. Лицо старого кузнеца ничего не выражало, оно окаменело, как кусок черепицы, он даже не глядел в его сторону. Хэйхай, закусив нижнюю губу, то и дело поднимал чёрную руку, чтобы вытереть пот, стекающий прямо в глаза. Его цыплячья грудь то поднималась, то опускалась, изо рта и ноздрей в такт мехам вырывалось сопение.

Молодой каменщик принёс на починку затупившиеся зубила и, увидев Хэйхая, сказал: «Справляешься? Если нет, ты скажи, пойдёшь дробить свои камешки».

Хэйхай и головы не поднял.

«Вот упрямый!» — бросив зубила на землю, каменщик ушёл. Не успев выйти, он тут же вернулся, уже вместе с Цзюйцзы. Цзюйцзы завязала платок на шею, открыв лицо, так оно казалось ещё более красивым.

Молодому кузнецу, стоящему в пролёте моста, вдруг показалось, что всё вокруг озарилось ярким светом, он с трудом сглотнул слюну, облизав мясистым языком потрескавшиеся губы. Глаза у него были не меньше, чем У Хэйхая, но на зрачке правого глаза было бельмо цвета утиного яйца. Привыкнув смотреть левым глазом, он всегда наклонял голову вправо. Его голова опустилась на правое плечо, левый глаз загорелся ярким блеском, уставившись на румяное лицо девушки. У него между ног рукояткой вверх стоял восемнадцатифунтовый молоток, на который он опирался, как на трость.

В печи метались языки пламени, чёрный дым с искрами то резко взмывал вверх, то со злостью обрушивался вниз. Лицо Хэйхая окутало дымом, он кашлял, из груди вырывался свист. Старый кузнец бросил холодный взгляд в сторону Хэйхая, вытащил из замасленного кожаного кармана трубку, медленно набил её табаком, прикурил от печи и выпустил две струйки белого дыма в чёрную завесу. Две чёрные волосинки в его ноздрях завибрировали, сквозь дым он безразлично посмотрел на молодого кузнеца и Цзюйцзы, стоявших у входа в пролёт, и сказал Хэйхаю: «Поменьше угля, рассыпай равномернее».

Ребёнок качал меха, его худое тело наклонялось взад-вперёд, огонь освещал его мокрую от пота грудь, прорисовывая каждое рёбрышко. Слева в груди, под выпирающими рёбрами, словно жалкий мышонок, бешено колотилось сердце. Старый кузнец всё говорил: «Посильнее растягивай, вот так».

Когда Цзюйцзы увидела, что на губе у Хэйхая выступила алая кровь, её глаза наполнились слезами. Она закричала: «Хэйхай, не надо тебе здесь работать! Пошли назад дробить камни». Она подошла к кузнечным мехам и схватила Хэйхая за его тонкие ручонки, напоминавшие хворостинки. Хэйхай изо всех сил сопротивлялся, из горла вырывались всхлипывания, он был похож на собачонку, которая норовит укусить. Он был очень лёгким, и девушка, взяв его под руки, вытащила из пролёта. Пальцы ног Хэйхая, шаркая, скользили по земле и мелким камням.

«Хэйхай, давай ты больше не будешь здесь работать. Ты не вынесешь в этом пекле, ты же такой слабенький, весь потом уже вышел, поджарился, как уголёк. Дробить с сестрёнкой камешки легче будет», — с этими словами она опустила его на землю и, удерживая одной рукой, повела к груде камней. Её руки были крепкими и сильными, ладони большими и мягкими, она держала Хэйхая за запястье, словно вела за ногу горного козлёнка. Хэйхай, упираясь, с шумом разгребал пятками мелкие камни на земле. «Вот дурачок, иди нормально, упрямец». Девушка остановилась и, повернувшись к нему, с силой сжала его запястье и сказала: «Посмотри на себя, детёныш, стоит надавить посильнее и тебя в два счёта раздавить можно! Куда тебе такую тяжёлую работу!» Хэйхай злобно на неё посмотрел и ни с того ни с сего наклонил голову и что есть силы впился зубами в её пухлое запястье. Она вскрикнула и отпустила руку мальчика. Хэйхай развернулся и побежал назад.

Зубы у Хэйхая были острые, на запястье девушки осталось два глубоких следа. Клыки у него были как два шила, и эти два шила оставили две кровоточащие ранки. Каменщик подошёл помочь и, достав мятый носовой платок, хотел перевязать запястье девушки. Она оттолкнула его и, не глядя в его сторону, наклонилась, загребла горсть земли и положила на рану.

«Там же микробы!» — испуганно воскликнул каменщик.

Девушка вернулась к камням и, отыскав своё место, села. Она смотрела на рябь, которая, не переставая, бежала полосками по воде. К камням она не притронулась.

«Смотри, ещё одна спятила», «Да, Хэйхай, должно быть, колдун!» — шептались между собой женщины.

«Хэйхай, уйди с глаз моих, сукин сын. Даже собака не будет кусать руку, которая её кормит!» — ругаясь, каменщик вошёл в мостовой пролёт, где находилась кузнечная печь. Вдруг из пролёта ему прямо в лицо выплеснули грязную горячую воду. Целились метко, попали прямо в каменщика, ни одной капли мимо не упало. Его мягкие с рыжим отливом волосы, рабочая куртка, ярко-красный воротник фуфайки — всё покрылось железной стружкой и золой, с головы струйками стекала грязная вода.

«Слепая собака! — каменщик, бранясь, влетел в пролёт. — Кто это сделал? Ну, говорите, кто?»

Но на него никто не обращал внимания. Чёрный дым в пролёте рассеялся, в печи горел огонь, раскрасневшийся от жары старый кузнец длинными щипцами доставал из печи раскалённое добела зубило. От кончика молота с шипением разлетались яркие искры. Он положил зубило на наковальню, маленьким молоточком постучал по краю наковальни, наковальня ему ответила звоном. Его левая рука ловко орудовала длинными щипцами. Зажав ими зубило, он поворачивал его, а маленьким молоточком в правой руке быстро по нему стучал. Куда опускался его маленький молоточек, туда тотчас же ударял восемнадцатифунтовый молоток одноглазого кузнеца. Гладильный молот старого кузнеца работал стремительно, как петух, который клюёт зёрнышки, кувалда молодого кузнеца не отставала от него ни на шаг, разгоняя по пролёту горячий воздух. На фоне ошеломляющего грохота от молота в разные стороны разлетались искры, попадая на клеёнку, намотанную на пояса и ноги кузнецов, от них, шипя, шёл белый дым. Одна искра попала на голую кожу Хэйхая, и он скривил рот, обнажив два ряда белоснежных зубов, острых, как у волчонка. От ожога на животе появилось несколько волдырей, но он как будто не чувствовал боли, лишь в его глазах загорелись два беспокойных огонька. Его худые плечи поднялись, шея втянулась, скрестив руки на груди, он ладонями с силой зажал рот и подбородок, сплюснув нос.