— Какой, говоришь, охват талии моей матери?

— Четыре и четыре чи. Так сказала портниха с нашей улицы.

— Ну-ка повтори!

— Разве не четыре и четыре чи? Четыре и шесть?

— Ты, мать твою, ещё смеешь повторять?

— Четыре и восемь чи?

— Мать твою!..

Бац!

Раздался приятный звук удара, не слишком сильный, как будто с задержкой — бац! В голове Чжан Даминя звон отдавался эхом. Он помнил, что пытался увернуться, но не смог, наткнулся на кирпич. Что-то липкое залило один глаз, другим глазом он жалобно осмотрелся и увидел множество рук и ног, осознав, что неизвестно как оказался в лежачем положении. Он и впрямь меня ударил! Как он мог меня ударить? Как будто бил свежий арбуз? Чжан Даминь услышал, как толстая мать Лянцзы кого-то ругает. Ругает не кого-то другого, а собственного сына, что он нелюдь, но ругала как-то по-доброму. Было непонятно, ругает ли она его, имея в виду другого человека. Кровь всё шла. Конец, он перебил мне основные кровеносные сосуды, я умру! Услышав, как кто-то сказал, что надо идти в отделение милиции, Чжан Даминь начал сопротивляться изо всех сил. Когда он раскрыл единственный глаз, показалось, что вкрутили лампочку, он смотрел туда-сюда.

— Кто хочет идти в милицию? Зачем в милицию? Кто пойдёт в милицию, с тем поругаюсь! Кто подаст заявление, будет иметь дело со мной…

Его подняли на руки. Эти руки собирались нести своего героя до приёмного покоя в больнице. Чжан Даминь услышал, как плакала его мать и всхлипывала Ли Юньфан. С высоты, на которую был поднят его взгляд одного залитого кровью глаза и другого — чистого, обратился к ним, Чжан Даминь махнул рукой, подобно революционеру, покидающему родной уезд.

— Ничего страшного! Мам, вынеси кирпичи и сложи их под деревом. Юньфан, принеси цемент из вашего дома, сходи к Сяо Шаню, одолжи две лопатки… Ждите меня! Со мной всё будет в порядке. Не тратьте зря время, подготовьте всё!

Не прошло и двух часов, как он вернулся домой. Голова была огромной, как баскетбольный мяч, полностью замотанная бинтами, лишь впереди был оставлен небольшой кусочек для глаз. Всё остальное было в бинтах, даже шея. В действительности рана была небольшая, врач не хотел накладывать швы, на чём настаивал Чжан Даминь, а врач никак не соглашался. Он не только не хотел накладывать швы, даже бинтами не собирался заматывать, а всего лишь планировал заклеить ранку лейкопластырем. Чжан Даминь требовал забинтовать, врач не соглашался. Чжан Даминь стоял на своём — обязательно надо забинтовать. Врач рассердился и свирепо забинтовал всю голову Чжан Даминя. А если бы Чжан Даминь не ушёл, то его забинтовали бы вообще целиком, включая задницу. Чжан Даминь был рад: войдя во дворик, он обменялся любезностями со всеми, сделав такой вид, будто вот-вот упадёт в обморок.

— Ничего страшного! Всего лишь восемнадцать швов наложили, пустяки. Не надо меня под руки поддерживать. Ничего, если упаду. Разобьюсь, опять восемнадцать швов наложат, кайф! Я с ним смелостью поделюсь, и пусть меня молотом ударит, сто восемь швов наложат, вот это будет настоящий кайф! Осмелится ли он? Ведь я кто? Моя фамилия Чжан, зовут Даминь!

Он головой толкнул дверь дома, где жил Лянцзы, демонстративно подняв белоснежную голову, чем до смерти напугал страшно толстую мать Лянцзы.

— Матушка, а где же Лянцзы?

— Ушёл в ночную смену.

— Вернётся?

— Нет, останется в заводском общежитии.

— Эх, а мне тут как раз не хватает рук смешивать цемент…

— Позвать его обратно?

— Да ладно, не пугайте уж его.

— Насчёт сегодняшнего…

— Матушка, мы всего лишь дурачились, вы разве не поняли?

— Даминь, ты сказал, что моя талия четыре и восемь чи, ведь ты же опозорил меня! Запомни, моя талия не четыре и восемь чи, а всего лишь три и восемь! И больше не надо говорить чушь.

— Вот и прекрасно! Значит, вы точно пролезете!

Так был построен дворец Чжан Даминя. Каркас кровати еле втиснули, а вот сетка кровати никак не влезала из-за гранатового дерева. Чжан Даминь выкурил полпачки сигарет и только тогда придумал способ. Он распилил сетку вдоль, затем в середине каждой половины вырезал полукруг, конструкция напоминала старинные колодки для наказаний преступников. Затем две половинки с треском соединились на каркасе, и шея преступника — то самое гранатовое дерево — оказалась в центре кровати. Чтобы остальное соответствовало это уникальной особенности, Ли Юньфан произвела необходимые изменения в матрасе, простынях и других постельных принадлежностях.

Она ещё и ствол дерева оклеила белой бумагой, чтобы он был одного цвета со стенами. В комнате оставался узкий проход, куда ничего невозможно было поставить. Сейчас там стоял тазик с зелёной редькой, из-за чего в комнате пахло весной. Когда соседи пришли посмотреть, Чжан Даминь стоял на коленях на кровати, вытянув ноги наружу. Его спросили: что это он? Он лишь молчал в ответ. Его опять спросили, чего это он там делает. Чжан Даминь тихонько вздохнул.

— Я дерево поливаю.

Чжан Даминь и его жена, лёжа на кровати, никак не могли заснуть, первый вечер стал праздником. Чжан Даминь лежал с внешней стороны кровати, а Ли Юньфан — с внутренней. Посередине возвышалось дерево. Они разговаривали, смеялись, когда заговорили о происшедшем, Ли Юньфан даже уронила пару слезинок. Они сели, потом легли, опять сели, опять легли, дерево было никак не обойти. Оно в оцепенении стояло между их телами, это было странное зрелище. И забавное. Ли Юньфан, поставив на него свои длинные ноги, пыталась кончиками пальцев нащупать рану Чжан Даминя, но так и не нашла её.

— А где же твои восемнадцать швов?

— Вот и я их пытался найти, где мои восемнадцать швов?

— Ужас! Только бы меня это дерево посреди ночи не напугало.

— Да уж, откроешь глаза, оп, а тут третий! Будь оно мужчиной, где уж мне с ним состязаться!

Так они смеялись до полуночи. Чжан Даминь положил руку на живот Ли Юньфан, он обнаружил, что тот стал ещё более крупным, — здоровяк растёт. Его рука, подобно лодочке под парусом, устремилась к прекрасному низовью реки, плыла, плыла…

А-а-а!

Что такое? Чжан Даминь спросил: Юньфан, у кого ты научилась? У тебя тоже проблемы? Они, обнявшись, беззвучно расхохотались. Чжан Даминь счастливо вздохнул, прикусив мочку уха Ли Юньфан.

— Юньфан, плохому легко научиться!

Они опять зажили счастливой жизнью.

Теперь у них был свой дом, в котором было ещё и дерево. Чжан Даминь и Ли Юньфан чувствовали, что у них всё замечательно, не хватает лишь малости. Будущему ребёнку они уже придумали имя — Чжан Шу,[88] а потом спокойно ждали, когда Чжан Шу в срок выберется наружу и увидит дерево, находящееся за пределами живота. Во время скучного ожидания у Чжан Даминя появился новый повод для беспокойства. Он осознал, что когда два человека зарабатывают деньги и тратят их вдвоём, и когда два человека зарабатывают деньги и тратят их втроём, — это совершенно разные ситуации, абсолютно разные. Он разложил на кровати выписку со срочного депозита, текущую сберегательную книжку, слева положил наличные, а справа — казначейские билеты. Он их перекладывал и так, и сяк, и чем больше он этим занимался, тем труднее ему становилось сдерживать чувства. Пламенная любовь к деньгам нахлынула на него, подступив к самому горлу, лишив возможности говорить. Деньги — это хорошо, это замечательно, прекрасно, вот только их мало. Вот ещё бы чуть-чуть, и было бы вообще превосходно. Хотя если бы было чуть-чуть больше, то всё равно их было бы недостаточно.

Счета у них были раздельные, если сложить их вместе, получалось всего девятьсот восемьдесят юаней, как ни складывай, всё равно получается девятьсот восемьдесят юаней. Столько вещей в мире различаются по половому принципу и могут размножаться, а вот деньги — нет, иначе ситуация была бы иной. Чжан Даминь посмотрел на прекрасный живот Ли Юньфан, он признавал свою ограниченность, понимал, что нет у него других способностей. Однако он тут же успокоил себя тем, что деньги всё-таки тоже отличаются по половому принципу, иначе откуда бы брались проценты? Он хотел посчитать проценты с девятисот восьмидесяти юаней, но никак не получалось, трудно им будет родиться.