— Эрминь, ты издеваешься!

— Это твоя жена издевается!

Мать сказала: а ну, оба заткнитесь!

Чжан Даминь и его сестра Эрминь и не собирались затыкаться. Чжан Даминь заметил, что сестра становится всё более странной. Он разгорячился. Он знал, что нужно сказать.

— Эрминь, ты ведь завидуешь Юньфан. Ты с детства её ненавидишь, до сих пор ненавидишь. Ненавидишь так, что у тебя клыки выступают. В детстве Юньфан называли красавицей, а тебя уродиной, ты плакала из-за этого. А чего плакать? От слёз верхние веки распухли, и эта припухлость до сих пор не спала. Да, у неё ноги длиннее, а у тебя короче, ну что? Длинные, короткие… всё равно на работу все на велосипедах ездим? Она ездит на велосипеде номер двадцать восемь, а тебе двадцать шесть великоват, ездишь на двадцать четвёртом, были бы ноги ещё короче, ездила бы на двадцать втором, ну и что? У тебя рот побольше, у неё поменьше, и что такого страшного? У неё рот маленький, есть трудно. На меня рассердится, хочет укусить, а рот как следует не открыть. Не то что ты! Можешь мою голову заглотить разом. Это она должна завидовать тебе, так ведь? У тебя волосы светлее, чем у неё, меньше, чем у неё. Были бы ещё более светлыми и редкими, всё равно никто не назвал бы тебя облезлым веником…

Мать сказала: заткни свой грязный рот!

Эрминь бросилась на кровать и зарыдала в голос.

Чжан Даминь, слушая её плач, как будто вернулся в детство, в давно минувшие, беспечные, славные годы.

— Эрминь, будешь ещё издеваться?

— Так тебе и надо! Нет молока у жены — так и надо!

— Эрминь, так смесь-то ты купишь?

— Нет денег — сам заслужил! Это воздаяние!

— Эрминь, ты не покупай смесь. Если ты посмеешь купить, мы не посмеем её использовать. Я боюсь, что ты в неё подмешаешь крысиный яд!

Эрминь зарыдала ещё более горько. Мать сказала: сын, ты — негодяй, говоришь то, что ни в какие ворота не лезет! Чжан Даминь повесил голову, держа в руках нож, уставился на мелко нарубленную черепаху. Дыхание его стало более грубым, взволнованным, как будто он собирался прямо перед матерью перерезать себе горло или вспороть живот, чтоб выразить свои чувства. И пусть мать сама увидит его беззаветно преданное сердце и нежную любовь.

— Мама, в холодильнике ещё остался кусок карася. Ты хочешь, чтобы я его пожарил в сое или сварил на пару, а может быть, приготовить в кисло-сладком соусе? Я для тебя сделаю.

Мать ответила: если бы у меня было молоко, вы бы его использовали?

Глаза Чжан Даминя наполнились слезами, он не произнёс ни слова. Он принёс Ли Юньфан приготовленную черепаху. Юньфан долго не осмеливалась попробовать. Блюдо было красного цвета, густое, похожее на джем из боярышника или клубники. Оно источало неприятный запах, к которому примешивался сладковатый, свежий аромат колоды для рубки мяса.

— Ешь, это пюре из черепахи, приготовленное по народному рецепту.

— Прости меня, Даминь, правда, прости.

— Не надо передо мной извиняться. Ты оправдайся перед этой черепахой.

— А если и в этот раз не будет молока?

— А как ты думаешь? Попробуем дать Чжан Шу мою грудь пососать?

— Извини меня!

Всю ночь они молчали. Утром Чжан Даминь был разбужен плачем. Он перевернулся и встал, поняв, что плачет не только ребёнок, но и его мама. Ли Юньфан проникновенно посмотрела на него, потом картинно надавила рукой на грудь: раз, и струя молока выстрелила в дерево. Ещё надавила, раз, раз, две белоснежные струи попали в дерево. Комната заполнилась густым ароматом грудного молока. Чжан Даминь крепко обнял Юньфан, ему стало неудобно, хотел отстраниться, но не нашёл в себе сил. Тогда он положил свою руку, раз-раз-раз, молоко залило ему всё лицо. Сначала у него мелькнула мысль тоже заплакать, но теперь мысли разбежались, и он уже не понимал, есть ли на мокром лице его слёзы.

— Твоя система была засорена слишком долго!

— Даминь, извини меня.

— Не растрачивай всё на дерево, смени объект.

Чжан Шу обхватил губами сосок и начал есть, не роняя ни капли.

— Он и правда гений! Я его даже не учил, а он сам понял, как это делать!

— Даминь, я хочу съесть куриные ножки.

— Ты знаешь, сколько у меня денег осталось?

— Сколько?

— Четыре юаня. На куриные лапки, может и хватит.

— Ну тогда купи куриные лапки — «когти феникса»!

— Да они тоже дорогие! Юньфан, ты будешь есть куриные головы?

— На них ворсинки!

— Я тебе куплю две куриные шеи, хорошо?

— Не надо, я подумала, аппетита нет.

— И у меня. У меня аж мурашки по коже.

— Я сейчас уже не хочу есть куриные ножки.

— Поддерживаю. Если хочешь, потом поешь.

Они лежали голова к голове, целовались, вздыхали, опять целовались, продолжали вздыхать — это была усталость после счастливого момента. Чжан Даминь всё никак не мог успокоиться. Он был взволнован влажными сосками Ли Юньфан, но поставлен в тупик её желанием съесть куриные ножки. Самому ему есть не хотелось. Сейчас пусть Чжан Шу ест. Наконец-то грудное молоко жены победило американскую смесь. Нет, не так! Это китайская черепаха, черепаха, превратившаяся в пюре, нанесла сокрушительный удар по американскому молочному тресту! Пусть больше и не рассчитывают высасывать деньги из кармана Чжан Даминя. Слава богу, у жены получилось!

У нас самих есть молоко!

Они целовались, целовались так, что заболели дёсны.

— Я не хочу куриные ножки.

— Мурашки прошли.

— Даминь, я хочу…

— Ты хочешь выпить воды?

— Я…

— Я уже давно тебе остудил.

— Хорошо! Давай тогда стакан воды.

— …как вкусно!

Чжан Даминь сначала сам сделал два глотка, потом передал стакан Юньфан. Он верил, что у неё такие же чувства, как и у него. Он с наслаждением закрыл глаза, слушая, как булькает вода в горле жены. Он подумал: чего бы ей ещё хотелось, кроме бесплатной воды? Что ещё нужно этой семье, в которой ребёнок хочет есть материнское молоко, его мать — куриные ножки, а отец собирается облизать тарелку с остатками черепахового пюре?

В тот день, когда Чжан Шу исполнился месяц, Чжан Даминь приготовил блюдо в сое, пригласил всю семью на лапшу, сделанную вручную. Когда была съедена половина, Чжан Даминь палочками толкнул Чжан Саньминя: мне надо с тобой поговорить. Чжан Саньминь рассмеялся: как кстати! Я тоже хочу с тобой поговорить. Они уединились на кухне. Каждый пытался дать другому возможность говорить первым: давай ты, нет, ты, нет, ты. Ну, раз я, то я скажу. Чжан Даминь приблизился к Чжан Саньминю и заговорил тихим голосом, он был похож на огромного комара, собирающегося укусить Саньминя за ухо. Он сказал: ты можешь одолжить мне двести юаней? Чжан Саньминь замер с полным ртом лапши, будто несколько глистов вылезли из щели между зубами. Чжан Даминь поспешно начал выкручиваться: ладно, ладно, будем считать, что я ничего не говорил, теперь твоя очередь. Чжан Саньминь втянул в рот глистов, с трудом закрыл рот, как будто боялся, что они опять вылезут наружу. Только через некоторое время он смог произнести несколько слов: нам приглянулся один музыкальный центр, а денег не хватает, я хотел у тебя занять триста юаней. Чжан Даминь махнул рукой: ладно, ладно, будем считать, что мы ничего не говорили. Ты испортил воздух, я испортил воздух, подул ветер, и всё, нет запаха.

Вернувшись в комнату, они продолжили есть лапшу. Чжан Даминь увидел, что Эрминь вышла на кухню, чтоб положить себе добавки, и, притворившись, что ему тоже нужна добавка, на цыпочках последовал за ней к плите. На лице застыла льстивая улыбка. Чжан Эрминь, действительно, становилась всё более странной. Её лицо было густо накрашено, как будто она напудрила его тремя слоями крахмала. Брови её были грубыми, густыми и чёрными, будто две волосатые гусеницы, которые вставали домиком, если она упрямилась. Чжан Даминь тихонько рассмеялся: Эрминь, я хочу с тобой обсудить кое-что. Только он сказал, как тут же пожалел об этом. Так не пойдёт! Слишком прямо! Надо выкрутиться и спасти положение!

— Эрминь, твой макияж становится всё более грамотным.