Поведение отца сказывалось и на его детях. Отец был настроен резко против того, чтобы его дети служили в армии. В этом отношении он отнюдь не придерживался традиционных взглядов и не считал, что дети должны идти по его стопам. После того как отец был смещён со всех постов, он постепенно утратил свои господствующие позиции в семье. Мои старшие брат с сёстрами и младший брат, освободившись после долгой и упорной борьбы от власти отца, надели военную форму и разбежались кто куда. Всё это привело отца в смятение. После этих событий отец изменил тактику и принялся всячески опекать своих выбравших военное поприще детей. Он помог им вступить в партию. На самом же деле он пёкся лишь об одном — чтобы они сменили профессию. Путём уловок и ухищрений отец добился своего. Сперва он под предлогом, что некому о нём позаботиться, вернул домой старшую сестру, которая служила в Чэнду. Вскоре после своего возвращения сестра сменила профессию. Заодно отец «похитил» и своего двухлетнего внука. Таким же образом он заставил моего старшего брата, служившего в Тяньцзине, снять военную форму. После своего возвращения домой брат сменил специальность и стал техником. В результате на службе в армии остался только мой младший брат, который находился в Синьцзяне. Отец открыто заявил, что брат негоден для армии. Если он только и знает, что не переставая писать домой письма с жалобами, так лучше уж ему попросту вернуться домой. Таким образом отец осуществил свой план. Он добился того, чтобы его дети, с энтузиазмом надевшие военную форму, не смогли стать не ведающими забот военными. Он направил все свои силы, сосредоточил свой разум для того, чтобы удержать их от этого поступка. Он создал для них ловушку, а затем исподволь заставил их шаг за шагом приблизиться к этой ловушке и попасть в его силки. Отец доказал своим детям, что как бы они ни были умны и образованы, в сравнении с ним, их отцом, они жалкие мягкотелые новобранцы. Он сидел в своей комнате, обставленной точь-в-точь как армейский штаб, вперив свой глубокий, пронизывающий кирпичные стены взгляд в не ведомую даль. Он был спокоен и хладнокровен. Только когда последний из его детей, сняв кокарду и нашивки, с чемоданом в руках постучался в двери его дома, отец сказал себе, что эта битва закончена.
Мать была очень недовольна поведением отца. Она был монголкой по происхождению. Доблесть и отвага жителей бескрайних степей были у неё в крови. Мать всегда считала, что настоящий мужчина должен ставить перед собой высокие цели. Только того, кто владеет оружием и умеет ездить верхом, лишь того, кто выбрал военное поприще, можно назвать настоящим мужчиной. Разумеется, именно в силу этих соображений мать вышла замуж за отца и стала моей матерью. Однако это вовсе не значит, что когда-то давно у неё не замирало от восторга сердце при виде бравого отца, который лихо скакал впереди всех на своём жеребце. Когда она услышала шаги отца в их первую брачную ночь, она залилась краской и от волнения не могла перевести дух. Мать вышла замуж за профессионального военного, её старший брат был военным, младший брат тоже был военным, сама она когда-то служила в армии. Вполне логично, что она испытывала к армии уважение и восхищалась ею. Она надеялась, что из её детей вырастет несколько хороших военных. Мать считала, что яблоко от яблони недалеко падает. Представления матери о том, каким должен быть хороший военный, были предельно просты. Хороший военный должен занимать высокий командный пост в крупном армейском подразделении. Однако надеждам и мечтам матери не суждено было сбыться. Это не могло не печалить и не огорчать её. Она изо всех сил противилась диверсионному плану отца, который вознамерился отвратить её детей от армии. Однако, несмотря на своё дальнее родство с Чингисханом, мать не смогла одолеть пришедшего в армию из крестьян отца. Когда надежды матери потерпели окончательный крах, она громко кричала отцу: «Чего ты добиваешься? Ты сам превратился в неизвестно что, ты не хочешь идти вперёд. Почему ты не позволяешь своим детям двигаться вперёд?»
Я знаю, что слова матери больно ранили отца. Словно тупое тяжёлое копьё, они бередили самые уязвимые уголки обильно покрытой шрамами души отца. Эти былые раны кровоточили, причиняли нестерпимую боль, отчего по телу отца пробегали конвульсии. Однако отец ничего не говорил в ответ, он разворачивался, уходил в свою комнату и запирал дверь.
Вскоре после того, как отец получил приказ об отставке, они с матерью стали жить в разных комнатах.
После битвы за Шаньхайгуань отец был привлечён к административной ответственности и смещён со своих постов. Его перевели в Хэцзян, где он должен был разбираться с бандитами. Была во всём этом какая-то доля иронии. Отец по-прежнему слыл лихим воякой. Он разъезжал по заснеженным равнинам во главе сильного крепкого отряда. Его слава гремела повсюду — от реки Ачахэ в Хулине до реки Куэрбинь в Сикэлине. Все бандиты трепетали от страха и покрывались холодным потом, едва заслышав его имя. При мысли об отце и его карательном отряде они принимались скрежетать зубами. Отец был для них бельмом на глазу. Среди них встречались и прославленные разбойники. За долгие годы смуты, царившей в Дунбэе, их пытались приструнить и генералы Лао Маоцзы и Чжан Фу, и Квантунская армия, но бандиты жили в своё удовольствие. Но в конце концов все они были безжалостно истреблены отцом в ходе карательных экспедиций.
Карательный отряд отца с ним во главе стойко переносил все тяготы долгого перехода, их путь шёл через глухие горы и густые леса. С лошадей градом катился пот, от морд валили клубы пара, они то и дело беспокойно перебирали обледенелыми копытами. У отца усы топорщились во все стороны, точно копья, взгляд пылал злобой, лицо позеленело от гнева, по всему телу ползали вши. Он грыз смёрзшиеся хрустящие древесные грибы и жирную кету. Он закидывал себе в рот и проглатывал целиком полусырые куски мяса косули. Он делал большие глотки крепкой водки, точно это была простая вода, снимал шапку из медвежьего меха, и от его огромной головы, как от кипящего котла, валил пар. С обеих сторон к его седлу были приторочены две заряженные винтовки. Болтаясь у седла, эти винтовки хлестали коня по бокам, заставляя ускорить бег. Крупными хлопьями на землю падал снег. Слышны были только редкие удары лошадиных копыт по насту да скрип снега под ногами. Никто не произносил ни слова. Отец вёл свой отряд к цели дни и ночи напролёт, с редким упорством преследуя каждую банду. Он свирепо налетал на бандитов, не моргнув глазом, не дрогнув ни единым мускулом, оставлял от банды лишь гору обледенелых трупов.
Рядом с японской палаткой жарко пылал костёр. Сложенный из смолистых сосновых дров, он мог гореть до самого утра. В палатке, укутавшись в тигровую шкуру, крепко спал отец. Из лесу вышла потерявшая детёныша медведица. Она прошла мимо стада диких кабанов, рыскающих в поисках еды. В недоумении она взглянула на костёр, помотала головой и ушла прочь, неуклюже переваливаясь с лапы на лапу. Она не знала, что в темноте ночи по меньшей мере двое дозорных целились из своих заряженных винтовок прямо в её мохнатую грудь. Когда медведица ушла, снег по-прежнему валил крупными хлопьями. Пролетая рядом с костром, снежинки превращались в капли воды, придавая языкам пламени задора и веселья. С оглушительным шумом с высокой сосны свалилась куча снега, от этого удара палатка зашаталась.
Отец по-прежнему храпел.
Когда отец крепко спал, ему никогда не снились кошмары.
После того как отец вышел в отставку, он отвоевал для себя последнюю территорию — комнату, которая принадлежала ему одному.
Время текло незаметно. Мать давно привыкла переезжать вслед за войсками и терпеть все сопутствующие тяготы. После 1948 года, когда в Дунбэе она вышла замуж за отца, ей приходилось постоянно переезжать с места на место. Сперва у отца с матерью не было никакого имущества. Отец клал в карман приказ о передислокации, отдавал караульному распоряжение захватить единственный его чемодан и отправлялся в путь вместе с матерью. Постепенно появлялись кое-какие обузы. Уезжая из Дунбэя, мать прижимала к груди моего старшего брата, который кормился её молоком. Уезжая из Нанкина, к груди мать прижимала старшую сестру, а старшего брата вёл за руку секретарь. После переезда в Хунань родилась моя вторая старшая сестра. Семья разрасталась, и переезды давались всё тяжелее. В 1956 году отца перевели в Сычуань. Я вот-вот должен был появиться на свет, однако переезду помешало отнюдь не это. На вокзале в городе Чанша начальник поезда, узнав, что матери скоро предстоят роды, ни в какую не разрешал ей сесть в поезд. Разумеется, у него было достаточно оснований для того, чтобы не позволить моей матери разрешиться от бремени внутри грохочущего поезда. Когда поезд должен был уже вот-вот отправиться, отец вскипел. Он велел караульным протолкнуть мать в окно вагона. Когда проводник попытался снова выставить мать обратно на перрон, караульные выхватили пистолеты. Доведённый до исступления солдат, тыча пистолетом в нос проводнику, заорал: «Ты жить хочешь?» Только таким образом мою мать и меня удалось беспрепятственно «передислоцировать» в Сычуань. Моя мать, как и члены большинства семей, переезжающих вслед за армией, быстро усвоила науку переездов. Она даже умудрялась каким-то невероятным образом безо всякого ущерба перевозить на огромные расстояния десяток с лишним больших банок с маринадами. Необходимость частых переездов вмиг повысила статус матери, подняв её над всеми прочими домочадцами и наделив рангом главнокомандующего. Как упаковать несколько десятков выданных в разные годы комплектов военной формы отца, как втиснуть всю стёганую одежду на семью в один чемодан, что надо взять, а что оставить — всё это решала мать, отец никогда в эти дела не вмешивался. Отца заботило только одно. Прибыв на новое место жительства, он первым делом выбирал себе отдельную спальню. Отец проводил много времени в своей наглухо запертой комнате, откуда не доносилось ни звука. Случалось, что дома больше никого не было. Если в это время кто-нибудь приходил и принимался стучать в двери, отец не отвечал. В его взгляде больше не было былого удальства и дерзости. Белые виски и дряблые щёки придавали ему на редкость добродушный вид. Его крупные, в пороховых ожогах руки покоились на подлокотниках старомодного плетёного кресла. Военного в отце выдавала лишь его спина. В любом месте, в любое время, всегда и везде, отец держал спину очень прямо. Если он садился, то никогда не опирался на спинку кресла. Отец оберегал свою комнату от посторонних, не разрешал никому входить в неё без спросу. Порой, когда к нему заходила тётушка убрать постель или вымыть пол, он выходил из себя. Мать говорила нам: «Ваш отец ведёт себя так, что это уж прямо ни на что не похоже. Если он сам не разрешает человеку войти, чего же он тогда хочет?» Мать говорила так, однако это были просто слова и ничего более. Она вовсе не предполагала, что мы всерьёз воспримем её слова. Если мы отбивались от рук, понимая по-своему слова матери и выражая недовольство странным характером отца, то мы сами же напрашивались на неприятности. Мать таращила на нас изумлённые глаза, словно не понимая, как у них с отцом могли родиться такие непутёвые дети. Она отчитывала нас резким тоном, гораздо более резким, чем тот, которым она выражала своё недовольство отцу. Мать кричала: «Кто вы такие, чтобы критиковать отца? Кто вам дал такое право? И не смотрите, что вы вымахали здоровые, как лошади. Только этим вы и похожи на отца. Во всём остальном вы ему и в подмётки не годитесь. Разве вы достойны вашего отца? Воображаете о себе невесть что, а сами не стоите одного его мизинца!» Так говорила мать. Она стояла, уперев руки в бока, высоко вздёрнув подбородок. В это время она очень напоминала гордую пантеру, которая защищает своего избранника. Её глаза сверкали. Когда она отчитывала нас, то была прекрасна как никогда.