Назвать себя последователем Спинозы Лессинга побудило стихотворение Гёте «Прометей» – Якоби показал его Лессингу еще до того, как оно было опубликовано, и спонтанное замечание Лессинга о том, что ортодоксальные представления о божестве уже не для него, выражало, скорее, его согласие с героем стихотворения, который в дерзком самовозвеличивании упрямо спорит с небожителями:

Теперь это стихотворение, без согласия Гёте, было опубликовано в трактате Якоби об учении Спинозы. Гёте страшно разозлился, тем более что стихотворение прилагалось к книге на отдельном листке, и крайне осторожный Якоби, сославшись в тексте трактата на возможное вмешательство цензуры, снабдил его инструкцией по применению: «Стихотворение “Прометей” напечатано отдельно, дабы всякий, кто не желает иметь его в своем экземпляре книги, имел возможность от него отказаться. <…> Не исключено, что в тех или иных местах мое сочинение будет изъято из обращения в связи с “Прометеем”. Я надеюсь, что власти в подобных местах ограничатся изъятием только этого отдельного подсудного листка»[839].

«Подсудный листок»? Такая формулировка возмутила Гёте, хотя ему и был понятен тактический расчет друга. Поначалу он старался относиться к этой ситуации с юмором: «Гердер находит забавным, что в этих обстоятельствах я оказался на одном костре с Гердером»[840], – пишет он Якоби.

В своем трактате Якоби не только изложил собственную философию веры, но и настолько доступно объяснил философию Спинозы, что у читательской аудитории закрались подозрения, не является ли он сам спинозистом. Это сочинение не только прославило гётевского «Прометея», но и способствовало возрождению широкого интереса к учению Спинозы. Отныне оно представляло одно из важных направлений спиритуалистического натурализма, послужив источником идейного развития в философии последующих десятилетий. Так 1785 год, год выхода трактата Якоби о Спинозе, стал важной вехой в истории немецкого идеализма.

С одной стороны, имелся натурфилософский взгляд на мир, сторонники которого исходили из первичности природы и из нее пытались вывести всю совокупность познаваемого мира, притом что одни понимали природу механистически, видя в ней не более чем слепую силу, а другие, как, например, Гердер и Гёте, относились к природе как к всеобъемлющему созидательному принципу (природа механическая и природа витально-динамическая). Однако и в том, и в другом направлении исходной точкой служило объективное начало, т. е. природа в том виде, как она являет себя внешнему наблюдателю.

Этим сторонникам объективного первоначала противостояли те, кто искал отправную точку в самосознании субъективного духа. Наиболее радикальная версия этого направления представлена философией Фихте. В свободной созидающей воле, проявляющейся в сознании Я, Фихте видел модель внутренней динамики существования мира и природы. Впрочем, подход, ставящий в центр бытия субъективный дух, мог принимать и другие формы. Так, например, для Якоби самое главное – это опыт религиозной веры, тогда как для Фихте – отражение этого опыта в мысли. Одинаковым остается лишь первоначало – субъективный дух, а не природа.

Так возникают два больших течения: одни исходят из природы и, если им удается уйти от натурализма, добираются до духа; другие начинают свой путь от субъективного духа и, если не теряются в мире идей, доходят до исполненной духа природы. Одни привносят дух в природу, другие – природу в дух. Однако такое развитие возможно лишь в том случае, если оба течения не занимают по отношению друг к другу позицию непримиримой вражды, что неизбежно ведет к застреванию одних в лишенном какой-либо духовности натурализме, а других – в далеком от реальности идеализме. Именно такого непримиримого противостояния ожидает от немецкой философии Якоби: «Есть всего две существенно отличающиеся друг от друга философии. Я буду называть их платонизмом и спинозизмом. Человек может выбирать между этими двумя образами мысли, т. е. быть увлечен одним или другим, так что лишь ему одному будет следовать, в нем одном будет видеть дух истины»[841]. Такую же альтернативу описывает Фихте: «Возможны <…> только эти две философские системы <…>. Ни одна из этих двух систем не может напрямую опровергнуть противоположную, и они не имеют ни одной точки соприкосновения, исходя из которой они могли бы достичь взаимопонимания и слияния»[842].

И все же это было не совсем так. Значимые направления мысли следующего столетия были нацелены как раз на слияние природы и духа. В первую очередь Шеллинг и Гегель искали такие формулы синтеза, в которых природа раскрывалась бы как бессознательный дух, а дух – как сознательная природа.

Гёте тоже влился в это величественное движение слияния противоположных начал – духа и природы.

Но вернемся к Якоби: он не возлагал особых надежд на это великое слияние, будучи убежден, что расчетливый человеческий рассудок, измеряющий и мыслящий строго логически и эмпирически, никогда не преодолеет границ собственной имманентности. Якоби отстаивал расширенное понятие разума. Разве разум, спрашивает он, тождественен рассудку с его логическим и эмпирическим подходом к действительности? Нет. В разуме заложена способность воспринимать. Изо дня в день в обычной жизни, а в особенности в детстве, мы вынуждены полагаться на то, что воспринимаем на веру. Стало быть, вера первична. Поскольку сами мы знаем ничтожно мало, мы вынуждены верить тому, что знают другие. Как правило, мы – верящие соучастники. Нам приходится верить даже в наше собственное знание, в противном случае оно утратит способность влиять на нашу жизнь. Знание, не подкрепленное силой веры, остается блеклым, быстро исчезает и забывается. Вера по своей сути обладает подлинной витальностью. От нее невозможно отказаться даже в рамках знания, не говоря уже о других жизненных сферах. Якоби опровергает великое заблуждение людей, считающих, будто вера играет роль лишь в религии, т. е. в отношении человека к богу. Вера присутствует в любых личных отношениях, а не только в отношении к богу как к чему-то принципиально иному, отличному от нас; должным образом построить общение просто с другими, окружающими нас людьми мы тоже можем только при помощи веры, или, как мы это называем, доверия. Философия Якоби – эта попытка доказать, что вера есть основа опыта, знания и мышления. Спиноза как представитель совершенно иного образа мысли был его главным противником, и поэтому Якоби так внимательно и вдумчиво анализирует его идеи. Он не хочет упрощать себе задачу: вера должна утвердиться в схватке с достойным врагом.

Гёте, однако, не поддержал Якоби в его отстаивании веры в борьбе с познанием. Поначалу он ограничился лишь несколькими лаконичными замечаниями вроде следующего: «Он [Спиноза] не доказывает существование Бога, само существование есть Бог». Или: «Прости, если предпочитаю молчать, когда речь заходит о божественной сущности, которую я познаю лишь в rebus singularimus [единичных явлениях] и из них»[843]. Но потом, под напором настойчивого Якоби, все же высказывает свое мнение: «Прости, что я больше не писал тебе про твою книжку! Я не хочу казаться ни благородным, ни равнодушным. Ты знаешь, что сам я не разделяю твоего мнения в этом вопросе. <…> Точно так же я не могу согласиться с тем, как ты под конец обращаешься со словом “верить”; на это я не могу закрыть глаза, ибо подобная манера к лицу лишь религиозным софистам, которым крайне важно затемнить любую достоверность знания и скрыть ее за облаками своего зыбкого воздушного царства, потому что подорвать основы истины они все же не в силах»[844].