Впрочем, вероятно, проблемы все же были. Они угадываются даже в изложении событий в «Поэзии и правде», где автор в остальном явно стремится к гармонизации и сглаживанию острых углов. Гёте, к примеру, рассказывает, как мальчишкой ему приходилось выслушивать весьма неуважительные высказывания о своем происхождении. Отец будто бы не был рожден в законном браке, а был подсунут хозяину «Вайденхофа». Мол, один знатный человек убедил того «заступить перед людьми место его отца»[9]. Но вместо того чтобы вцепиться обидчикам в волосы, пишет дальше Гёте, или же преисполниться чувством стыда, он, наоборот, был польщен: «Меня отнюдь не огорчала мысль, что я внук знатного человека»[10]. Отныне мальчик искал сходство с портретами знатных господ и придумал себе целый роман о своем благородном происхождении. Эти сплетни, по словам Гёте, привили ему «нечто вроде душевной болезни». Рассказ об этом эпизоде он завершает нравственным самообличением: «На этом я лишний раз убедился, что все укрепляющее в человеке тайное сознание его избранности столь для него желанно, что он даже не спрашивает себя, служит ли это ему к чести или, наоборот, порочит его»[11]. Удивительно это безошибочно точное ощущения себя у ребенка. «На том, чем довольствуются другие, мне не остановиться»[12], – сказал он однажды. Ему было тогда семь лет.

Этот эпизод не только показывает нам тщеславного мальчика, но и говорит о том, что положение отца в обществе было не бесспорным. Не в его пользу было и то, что жил он со своей молодой семьей в доме матери, хозяйки гостиницы. Поэтому до смерти бабушки, которая вспоминается Гёте как «прекрасная, легкая, всегда в белом опрятном платье»[13], отец не был хозяином дома по улице Хиршграбен и был вынужден откладывать воплощение своих грандиозных планов. Впрочем, ему это, вероятно, было несложно, потому что он во всем проявлял медлительность и осмотрительность.

Дом был перестроен в 1755 году. Сначала снесли пристройку, и на освободившемся участке построили большой винный погреб для запасов, оставшихся еще со времен «Вайденхофа». Были здесь и дорогие редкие вина – все, что от них осталось, Гёте впоследствии распорядился перевезти в Веймар, где в 1806 году Кристиана Вульпиус мужественно защищала их от французских мародеров.

Проще всего было бы снести и дом, но тогда нужно было придерживаться строгих правил строительства нового здания, запрещавших, к примеру, выступ верхних этажей над первым, что значительно уменьшало внутреннее пространство. Поэтому было решено пойти на дорогостоящее и рискованное предприятие – поставить подпорки под верхние этажи, а внизу отстраиваться заново. Несмотря на шум и грязь, семья, за исключением нескольких недель, продолжала жить в доме. Мальчику все это крепко врезалось в память. В одном из его самых ранних текстов в диалоге отца с сыном речь идет именно об этом. Отец: «Добавь сюда ту великую опасность, каковой подвергали себя строители и ремесленники, особенно при сооружении главной лестницы, которую ты здесь видишь, потому что весь этот свод поддерживается бесчисленным множеством подпор». Сын: «А мы, невзирая на опасность, продолжали здесь жить. Хорошо, когда ты не все знаешь, я наверняка не смог бы так спокойно спать, как спал тогда»[14].

Перестройка дома и в первую очередь просторная прихожая с парадной лестницей были предметом гордости отца, главным «произведением» человека, который за свою жизнь произвел не так уж много. Это его любимое детище сын задел во время спора в 1768 году, когда вернулся домой из Лейпцига. Отец выказал недовольство успехами сына в учебе, а тот в ответ раскритиковал архитектурные идеи отца. Расширенная прихожая и лестница занимают-де в доме чересчур много места, которое разумнее было бы использовать для увеличения комнат. Он злорадно напомнил отцу про стычку с квартировавшим в доме комендантом графом Тораном во время французской оккупации (1759–1761), произошедшую как раз в этой просторной прихожей, с появлением которой возникло и место для нежелательных встреч. Тогда патриотически настроенный отец, столкнувшись на лестнице с графом Тораном и узнав от него о победе французов над прусскими войсками, вместо слов поздравления лишь свирепо прорычал: «…я хотел бы, чтобы вас прогнали к чертям», за что едва не угодил в тюрьму.

Когда Гёте рассказывает про этот случай, позиция отца для него понятна, но его симпатии на стороне Торана, которого он описывает как благородного, вежливого, учтивого, а самое главное – любящего искусство человека. Торан открыл во Франкфурте французский театр и проследил за тем, чтобы мальчик мог беспрепятственно его посещать. Торан поддерживал и изобразительные искусства, он давал работу местным художникам, которые стали частыми гостями в доме на Хиршграбен. Мальчику было позволено присутствовать при их работе, и мастера нередко получали от него непрошеные советы. По всей видимости, Торан превосходно ладил с этим любопытным и рассудительным мальчишкой. Отец же, чей авторитет среди домашних был подорван самим присутствием расквартированных французов, был недоволен тем, что сын ходит за Тораном по пятам.

Как мы видим, отношения отца и сына не были безоблачными. Но при всем при том отец не жалел ни денег, ни времени на образование одаренного ребенка. Он нанимал домашних учителей, и в их обязанности входило не только требовать с сына знания обычной программы – латыни, Библии и так далее, но и помогать ему в освоении эстетических дисциплин: рисования, стихосложения, музыки. Он и сам занимался с сыном – главным образом историей города, правом и географией. «Мой отец был вообще склонен к преподаванию и, находясь не у дел, любил учить других тому, что сам узнал и усвоил»[15]. Вместе с сыном он читал свои воспоминания о путешествии в Италию и рано познакомил его со своей коллекцией книг и гравюр. Отец с радостью наблюдал за его литературными успехами и то, что казалось ему особенно удачным, сохранял, подшивая в особую папку. Так продолжалось и в последующие годы. Неслучайно для нового фамильного герба Иоганн Каспар выбрал изображение лиры – символ муз и изящных искусств.

Безусловно, ему хотелось, чтобы сын, как и он сам, стал юристом и, возможно, в своей учебе и карьере прошел бы те же этапы, что и он, – Лейпциг, Вецлар, Регенсбург, но при этом он уважал и его тягу к искусству. Во время адвокатской практики Гёте отец оплачивал для сына услуги писаря, чтобы у того оставалось время для чтения и сочинительства. Первые достижения сына на литературном поприще отец отмечал с великим удовольствием. Он хотел, чтобы сын повторил и его путешествие в Италию: «Мне предстояло идти по той же проторенной дороге, только дальше. Отец тем более ценил мои врожденные дарования, что ему недоставало их: он достиг того, что знал, лишь неимоверным прилежанием, упорством и зубрежкой. В юные мои годы и позднее он не раз говаривал, в шутку и всерьез, что с моими задатками вел бы себя иначе и попусту бы их не транжирил»[16].

Когда в 1773 году Гёте вместе с отцом работал в его адвокатской конторе, то и здесь привычная иерархия перевернулась с ног на голову: именно отец, как «человек замедленного восприятия и деятельности», выступал в роли «тайного рефендария», предоставляя акты на рассмотрение своему сыну, гениальному в быстроте понимания и решения в том числе и юридических дел. «…отец изучал дела, а когда мы сходились вместе, – пишет Гёте, – вкратце излагал мне суть таковых, я же столь быстро их довершал, что отец не мог на меня нарадоваться и однажды, не удержавшись, заметил, что, будь я ему чужой, он бы мне позавидовал»[17].