Подавленное состояние ушло, совесть больше не мучает Гёте. Наоборот, он теперь сам исподволь упрекает Кестнера в эгоизме: тот-де не хочет замечать, насколько эта история обогатила других людей. «Вертер должен – должен! – быть. Вы его не чувствуете, Вы чувствуете только меня и себя»[471]. Тем самым он дает понять, что Вертер уже стал некой коллективной душой, и он сам, и Кестнеры просто-напросто утратили право собственности на те элементы его характера, которыми они его снабдили. В более позднее издание романа Гёте все же внесет некоторые изменения, чтобы заретушировать сходство и угодить Кестнерам.
«Вертер» оказал сильнейшее воздействие как на читателей, так и на автора. С этого романа и истории его успеха в жизни Гёте начинается новая эпоха.
Глава десятая
Несчастье Корнелии. «Клавиго», неверный. Лафатер и Базедов. «Один пророк, другой пророк, меж них – дитя земное». Летнее путешествие по Рейну. Праздник дружбы. Фридрих Генрих Якоби. Приглашение в Веймар. Лили и Августа, эротический зеркальный кабинет. Две скорости. Путешествие в Швейцарию. Веймар, почти что бегство
В период работы над «Вертером» душу Гёте терзали не только воспоминания о романе в Вецларе и недоговоренности и ссоры в доме Максимилианы Брентано. Он был также крайне взволнован расставанием с сестрой Корнелией, которая в конце 1773 года вышла замуж за Георга Шлоссера и переехала к нему в Южный Баден.
Отношения между Шлоссером и Корнелией завязались летом 1772 года, когда Гёте находился в Вецларе. Он ничего об этом не знал и чрезвычайно удивился, когда по его возвращении его поставили перед фактом. Вслух он ничего не сказал против решения сестры, однако про себя подумал, что «если бы брат был дома, друг вряд ли бы преуспел в такой степени»[472].
В целом история отношений между Корнелией и Шлоссером оказалось несчастливой, если не считать той эйфории, что охватила влюбленных в самом начале. Незадолго до свадьбы в конце 1773 года Корнелия пишет в своем дневнике: «Хотя я уже давно отказалась от романтичных мыслей о браке, я так и не смогла погасить в себе возвышенное представление о супружеской любви, о той любви, что, по моему убеждению, одна лишь способна сделать брачный союз счастливым»[473].
Она не уточняет, каким должен быть брачный союз, чтобы соответствовать ее идеалам, но эталоном, безусловно, ей служат отношения с братом. Она принимала искреннее участие в его жизни и творчестве, вместе они обсуждали его литературные замыслы, он всерьез воспринимал ее критику и советы и высоко ценил ее вкус. Она оказала решающее влияние на создание «Гёца». Гёте посвящал ее и в прочие свои литературные дела. «Новый мир», который открывался ему «в области воображения»[474], он хотел разделить с сестрой. Между ними существовала тесная связь, и общим интересом к литературе она не ограничивалась; в «Поэзии и правде» Гёте осторожно намекает на инцестуальное влечение. Этот намек сделан в контексте воспоминаний о ранней юности, однако эротическая окраска братской любви навсегда сохранилась в памяти, и в дальнейшем Гёте собирался написать роман о любовных отношениях между братом и сестрой.
Доверие брата в литературных делах не только служило доказательством его любви, но и повышало самооценку Корнелии. Впрочем, это касалось лишь литературы и искусства, ибо ни в чем другом Корнелия не разбиралась, что в конечном итоге сыграло роковую роль в ее судьбе. Еще в письмах из Лейпцига восемнадцатилетний Гёте настоятельно рекомендует ей освоить некоторые навыки домашней работы, чтобы подготовиться к роли матери и хозяйки дома. Подобные нравоучения могут показаться простым занудством, однако у Гёте были основания для опасений. Корнелия хотела, чтобы в обществе ее считали женщиной, разбирающейся в литературе и обладающей художественным вкусом. Ничто другое ее не интересовало. Когда позднее ей пришлось заведовать хозяйством в большом доме Шлоссера в Эммендингене и заботиться о детях, эти задачи оказались для нее непосильными.
Шлоссер, хорошо знавший Гёте еще со времен далекой юности, к поиску жены, как и ко всему остальному в жизни, подходил основательно. Поначалу его старания не приводили к желаемому результату, и он уже было решил смириться с участью холостяка, как вдруг посмотрел другими глазами на давно знакомую ему Корнелию и увидел в ней будущую супругу. Он стал оказывать ей знаки внимания, и Корнелия принимала их благосклонно – отчасти, вероятно, и потому, что Шлоссер был другом брата.
Свадьбу, которая состоялась 1 ноября 1773 года, Шлоссер откладывал до того момента, пока не получил назначение от маркграфа Баденского в Карлсруэ. Он вступил в должность главы окружного правления в Эммендингене на юге графства, где в качестве должностного представителя маркграфа должен был управлять целым округом с населением в двадцать тысяч жителей. Это была самая высокооплачиваемая чиновничья должность из всех, какие имелись в Бадене.
Для Гёте, который в «Поэзии и правде» сам признается в том, что испытывал муки ревности, отъезд Корнелии в конце 1773 года был тяжелой утратой, однако для его сестры он был равносилен утрате самой себя. Гёте догадывался об этом. Во втором варианте «Вертера», написанном уже после смерти Корнелии, он отображает трагедию сестры в чувствах Лотты к Вертеру: «Всем, что волновало ее чувства и мысли, она привыкла делиться с Вертером и после его отъезда неминуемо ощутила бы зияющую пустоту. О, какое счастье было бы превратить его сейчас в брата!»[475]
Корнелия так и не смогла справиться с этим расставанием. Шлоссер был не тот человек, который мог бы ей возместить потерю брата. В письме Форстеру он сетует на собственную «робость и физическую неловкость», на «кожу дикобраза»[476], способную отпугнуть любую женщину. При этом он прилагал все усилия, чтобы выглядеть в глазах невесты более привлекательным и веселым. Быть может, он и вправду смог преодолеть скованность, когда, к примеру, во время сбора урожая, словно привидение, бродил по виноградникам со свечами на шляпе. Таким «доктора и надворного советника Шлоссера»[477], как пишет мать Гёте в письме Анне Амалии в октябре 1778 года, еще не видели. Но, скорее всего, это был лишь единичный эпизод в период ухаживания.
Свадьбу сыграли во Франкфурте, и Корнелия попросила Гёте сопровождать их в Карлсруэ. Так тяжело ей было расстаться с братом. Гёте, однако, отклонил ее просьбу и погрузился в свои страдания от разлуки.
В Эммендингене чета Шлоссер въехала в просторный служебный особняк. Работы было много, однако Корнелия, которая к тому времени была уже беременна, отстранилась от домашних забот и не принимала никакого участия в обустройстве дома. Шлоссер жаловался в письме Лафатеру, что она неправильно воспитана. «Любой ветерок, любая капля воды заставляют ее запереться в комнате, а подвала и кухни она пока слишком боится»[478]. В апатии и депрессии проводит она день за днем, в то время как Шлоссер энергично и рассудительно выполняет свои обязанности. По долгу службы он занимается развитием земледелия, народного хозяйства, транспортной системы, не оставляет без внимания промыслы и ремесла, открывает общественные и платные библиотеки. Все это, однако, никак не затрагивало Корнелию: она застыла в бездействии в затемненных комнатах и уже почти не вставала с постели. Рассудительный Шлоссер, который мог найти выход из любого положения, не знал, как помочь собственной жене.
Летом 1774 года Корнелия разрешилась от бремени и долго не могла прийти в себя после тяжелых родов. Шлоссер тем временем освоился на новом месте и чувствовал себя правящим князем. Ему хотелось ощущать поддержку жены, однако об этом нечего было и думать. Корнелия все больше замыкалась в себе. «Ей противна моя любовь»[479], – жалуется Шлоссер своему брату Иерониему. Гёте, по-видимому, было известно и об этом, потому что много лет спустя в разговоре с Эккерманом он заметил: «Мысль отдаться мужчине была ей отвратительна, и, надо думать, в браке эта ее особенность доставляла немало тяжелых часов им обоим»[480]. Корнелия чахла рядом со своим деятельным мужем. В таком состоянии застал ее Гёте, когда в первый и последний раз приехал в Эммендинген в мае 1775 года. От рождения второй дочери она так и не оправится. Корнелия умерла 8 июня 1777 года.
