«Основы истины», как пишет Гёте в том же письме Якоби, он находит в естественно-научных штудиях, которым предается с огромным рвением и упорством. В настоящий момент он изучает минералогию, анатомию и ботанику. Вот как описывал Гёте этот период в беседе с канцлером Мюллером много лет спустя: «Я ведь приехал в Веймар совершенно несведущим во всех сферах изучения природы, но я взялся за ее исследование в силу необходимости подать герцогу практический совет в ряде его начинаний, замыслов, строительных работ. Ильменау стоил мне множества усилий, времени и денег, но зато я кое-чему научился и приобрел понимание природы, которое не променял бы ни на что на свете»[845].
Как мы помним, понятие природы в эпоху «Бури и натиска» служило сигналом, своеобразным символом веры. В «Вертере» мы наблюдаем метания между полным слиянием с природой и неприязненным равнодушием, в гимне «Ганимед» природа «объята, объемлет»[846], а в стихотворении «Божественное» о ней сказано: «Безразлична // Природа-мать»[847]. Теперь Гёте пытается преодолеть это постоянное колебание чувств и выработать в себе трезвое, практичное и прагматичное отношение, что, впрочем, не означает, что он отстраняется от природы как от некого чуждого объекта. Органы чувств – природа внутри собственного тела – должны соединить его с внешней природой. Он хочет живого обмена с природой, но в то же время готов подчинить использование этих органов строгой дисциплине, заложенной в логике эмпирического исследования. Наблюдение, созерцание – это основа основ, но наблюдение должно быть контролируемым, а созерцание – тщательно выверенным. Спекуляции и абстракции, оторванные от эмпирического опыта, ему подозрительны. В этом контексте следует понимать и его слова, обращенные к герцогу Саксен-Готскому в конце 1780 года, о том, что «наглядное представление бесконечно предпочтительнее научного»[848].
Это письмо Гёте пишет на первом этапе своих научных изысканий. Здесь наглядное представление пока еще противопоставляется научному, но по мере погружения в отдельные области знаний он уже не так решительно отмежевывается от науки, выступая за наглядность как основу научных выводов. Его идеал – это добросовестный наблюдатель. «Ни басня, ни вымысел, – пишет он в том же письме, – ни теория, ни мнение не должны удерживать его от созерцания»[849]. К природе нельзя подходить с головой, забитой идеями, иначе утрачивается незамутненность взгляда; с другой стороны, совершенно без идей тоже не обойтись, ибо в этом случае ты вообще ничего не увидишь. Для Гёте главная идея – это идея развития, согласно которой у природы есть своя история – мысль, отнюдь не очевидная для того времени. Окаменелости, отпечатки древних животных и растений завораживают его – он их ищет, выкапывает, создает коллекции. Он изучает пласты горных пород в Гарце и окрестностях – по ним он узнает историю Земли. Прежде чем окончательно склониться к теории постепенного осадконакопления, он пока еще готов поверить в драматизм вулканических процессов: «Если же предположить, что вулканы затем расходятся вправо до Касселя и влево до Франкфурта или даже Андернаха, то в будущем это могло бы вылиться в крайне интересное исследование о том, была ли – и если да, то каким именно образом, – эта чудовищная вулканическая ярость предполагаемой протяженной полосы остановлена непоколебимой коренной породой Тюрингского леса, вставшего на ее пути, подобно гигантской плотине»[850]. Весьма характерное для Гёте рассуждение: в истории Земли именно его область – Веймар и окрестности – должна была положить конец вулканическому движению пород! В лице Гёте Веймарское герцогство обрело деятельного духа-покровителя.
Естественную историю Гёте изучал и в области сравнительной анатомии, где его учителем был Юстус Кристиан Лодер – Гёте специально пригласил его в Йену, чтобы иметь возможность регулярно видеться с ним. С ноября 1781 по январь 1782 года Гёте и сам читал лекции о строении человеческого скелета в Веймарской рисовальной школе. При этом «кости», как он пишет Лафатеру, он рассматривает «как текст, на который нанизывается вся жизнь и все человеческое»[851]. Главная идея здесь – это снова историчность, идея великой цепи живых существ, а в более конкретном приложении – вопрос о том, какие этапы проходит развитие животного мира, прежде чем из него выделяется человек. Для завершения видового ряда Гёте недоставало лишь межчелюстной кости, которая имелась у обезьян, но, по всей видимости, отсутствовала у людей. Гёте предположил, что у человека она истончается и исчезает еще в утробе матери. В марте 1784 года ему в руки попадает череп эмбриона. В нем он обнаруживает едва заметную линию, которую интерпретирует как след от межчелюстной кости. «Я испытываю такую радость, что все мои внутренности пускаются в пляс»[852], – пишет он Шарлотте. И в тот же день Гердеру: «Я нашел – не золото, не серебро, но то, что несказанно меня обрадовало – os intermaxillare[853] у человека! <…> Ты тоже, должно быть, от всей души будешь рад, ведь это последнее звено на пути к человеку»[854]. Специалисты поначалу отнеслись к открытию Гёте с недоверием, хотя до него еще один французский исследователь уже находил межчелюстную кость у человеческого эмбриона. Лишь Лодер включил открытие Гёте в свой «Справочник по анатомии». В дальнейшем Гёте занялся изучением носорожьего рога и даже выписал себе из Африки череп слона, который он прятал в своей комнате, опасаясь, что экономка сочтет его сумасшедшим.
Если у природы есть история, то это означает, что ее становление еще не закончилось. История продолжается, теперь – с участием человека. Новейшая глава этой истории – современный период, когда человек открывает глаза и познает природу. В нашем лице природа создала орган самопознания, чтобы увидеть и изучить саму себя. Для Гёте этот акт познания – это почти любовная связь между человеком и природой, отсюда и его настойчивый призыв полагаться на собственные органы чувств. «Я не удивлюсь, если какой-нибудь профессиональный ученый вздумает отрицать свои пять чувств. Их редко заботит живое представление о предмете, а интересует лишь то, что уже сказали о нем другие»[855], – пишет он Мерку.
В познание природы вовлечена вся личность человека, и поэтому оно всегда связано с прочими его склонностями и умениями, например, художественным или поэтическим талантом. Так, Гёте пригождается его способность к рисованию, когда ему необходимо зафиксировать и классифицировать ландшафтные формы или виды горных пород и растений, а также в процессе изучения анатомических связей у человека и животных. Начиная с 1782 года в его письмах все чаще упоминается новый замысел – он хочет написать «роман Вселенной». Возможно, уже цитировавшийся выше трактат о граните задумывался как одна из глав этого «романа».
Сочинительство и познание в представлении Гёте пока еще не так четко разделены, как в более поздней научной культуре. И как поэт, и как исследователь он стремится к истине, при виде которой человек не перестает смотреть и слушать. Несколько лет спустя, работая над «Учением о цвете», он будет спорить с Ньютоном, с негодованием отвергая использование приборов для преломления света: необходимо освободить изучаемые «явления <…> из мрачной эмпирически-механически-догматической камеры пыток раз и навсегда»[856]. «Человек как таковой, – напишет он много лет спустя Цельтеру, – если только он пользуется своими исправными органами чувств, есть самый великий и точный физический прибор, какой только может быть»[857]. Пока же он охотно прибегает к помощи «протезов», расширяющих диапазон восприятия, таких как подзорные трубы или микроскоп. Микроскоп ему нужен, чтобы наблюдать за инфузорией-туфелькой. Какое-то время он совершенно одержим этими наблюдениями. Кое-кто из друзей посмеивается над его новой страстью, но и Гёте не остается в долгу: «Чем занимаешься, старый ты метафизик? – спрашивает он у Якоби и продолжает: – Если тебе понадобятся инфузории, я мог бы прислать тебе пару миллионов»[858]. В другой раз он пишет ему не без иронии: «Тебя Бог покарал метафизикой, дав тебе жало во плоти, меня, напротив, благословил физикой, чтобы я пребывал в блаженстве, созерцая его творения»[859].
