— Так давайте же выпьем за счастье и согласье молодых! — заглушая гармонь, крикнул Саня.

— Радости вам!

— Деток поболе!

После второго тоста, который провозгласил сам дед Егорыч — за мир во всем мире, — ринулись в пляс вдовы — Лида, Ксеня и Аннушка. Они плыли по кругу, как утицы, и разом взмахивали платочками.

— Выходи, подруг! — стали зазывать они и Алису. — Попляши напоследок в девках-то.

Алиса не стала упрямиться. Она вышла из-за стола, закинула за спину косу и плавно повела руками туда-сюда. Потом будто вздрогнула и пошла сыпать тонкими каблучками, как только не сломятся.

Дед Егорыч, сидя в красном углу, расправил на голове пробор. Ему понравилось, что Алиса назвала его по-молодому — залеточкой, и не выдержал, ноги так и заходили под столом.

— Эх, гармонист, ударь шибче-ка!

Он не стал соревноваться с Алисой в выбивании дробей, а с ходу ударил вприсядку — половицы и те застонали. Так он и шел по кругу, пытаясь догнать Алису, но та бойко увертывалась от него, не давалась. Один раз только и удалось Егорычу догнать ее, ухватить за косу, но Алиса так рванулась вместе с косой, что Егорыч чуть не упал на кругу.

Саня между тем на правах бригадира и дружки снова зазывал всех к столу.

«Вот чудак — в лес удрал, — подумал Леха об отце, — а тут свадьба какая веселая».

И решил: «Пойду-ка я поищу его. Он небось и не знает даже, какая тетя Алиса сегодня красивая».

Где-то за спиной оставались звуки гармошки, затухали людские голоса, потом уже и собак не стало слышно — Леха шел по лесу и, чтоб не было страшно, посвистывал. Так ему отец всегда говорил:

— Страшно — посвистывай.

Впрочем, Лехе не было страшно, если б не ветер. Гудит, завывает в вершинах сосен, как все равно волк голодный. Леха старается не думать про волка, и чем больше он не думает, тем больше думается. А сзади тихо так, тихо кто-то по пяткам крадется. Остановился Леха и — раз! — обернулся: никого нет, а как пойдет — шаги снова вдогонку, мягкие, осторожные. Тени от веток тоже шевелятся, как живые. А тут еще сова как ухнет замогильным голосом:

«Спать хочу!»

— Ну и спи, — сердится Леха, — хочешь спать, и ложись, а что людей зря запугиваешь?

Правда, не на того напала — Леха не из пугливых, ведь он не просто так по лесу бродит, он отца ищет, как разведчик. А разве разведчики пугаются?

— Папка-а! — кричит он, не потому, что совы боится, а чтоб спугнуть эти тихие, крадущиеся за спиной шаги, но они и сами смолкают, как только он останавливается. Леха прислоняется к стволу березы и долго слушает, не отвечает ли где отец. Нет, не отвечает, тихо в лесу, не тихо, конечно, а просто человеческого голосу не слыхать. Зато на все лады разливаются птицы, кто кого перепоет. И дятел тук-тук по стволу — отцов помощник.

— Какой же ты помощник, — говорит ему Леха, — когда ты тут, а отца нет? Где он, ну, скажи, где? А, не знаешь?

Долго ходил Леха по лесу, чуть не заблудился, когда солнце за облака скрылось, и тут вдруг услышал выстрел.

Отец! И сломя голову помчался туда, откуда долетел выстрел.

Когда он подбежал, то увидел: отец сидел на пне, а перед ним, распластавшись крыльями по земле, лежал перепел. На груди у него и около глаза застыли капельки крови.

— Зачем ты его? Он же маленький, — сказал Леха, и отец ничуть не удивился, увидев его перед собой, а только сказал:

— Всамделе — зачем?

Он встал с пня и, не глядя больше на перепела, стал складывать ружье.

— Пошли отсюда.

И зашагал в глубину чащи.

Леха потоптался около перепеленка.

— Паи, ты куда? Домой пойдем.

Отец послушался и молча повернул назад. Лехе нестерпимо хотелось рассказать отцу про свадьбу, про деда Егорыча, какой у него новый синий костюм и как он Алису за косу схватил да чуть не упал на кругу. И он уже начал рассказывать, но отец закричал на него:

— Замолчи!

Лехе что — он замолчал, хоть и обида взяла: он хотел отца порадовать, а тот в крик. Вот и пойми людей после этого. Нет уж, лучше он синий камень нырнет — достанет. Пора уж ему командиром стать, а то каждый кричит на него, лается.

Отец завернул к дому, а Леха — к виру.

Разделся на ходу, влез на сваю, воздуху побольше набрал и нырнул. И показалось ему на этот раз так светло вокруг, будто это не вода, а небо. Словно Леха не в вир — в небо нырнул. А в небе много-много радуг, ярких и круглых, как колеса. И долго-долго он плыл через эти радуги, разгребая их руками, пока не уперся головой в дно. Теперь уж раздумывать было нечего, надо было хватать камни. Как можно больше. Авось и синий попадется. Но что-то остановило его.

«Зачем мне много! — подумал Леха. — Я один возьму — синий».

И точно — подумал так и увидел его: на сером сплошном дне лежал синий камень. Леха схватил его и быстро-быстро вверх, даже глаза зажмурил. А когда вынырнул, то захлебнулся, вздохнуть не мог. Откашлявшись наконец, вылез на берег и только тогда вспомнил о камне, разжал руку. Сердце у него больно стукнулось обо что-то и подпрыгнуло к самому горлу — на ладони лежал синий камень. Леха не поверил и потер его об рубаху. Камень все равно был синим, словно и не камень это, а лежал на ладони у Лехи кусочек неба. Леха засмеялся от радости, а потом заплакал, но, плача, подумал, что когда-нибудь после, когда он вырастет и будет большим, он вспомнит эту минуту, как он достал синий камень, и ему станет хорошо, потому что сейчас ему хорошо. И оттого, что ему было хорошо, он и плакал. Слезы ведь не только от горя, но и от радости бывают. Мама сколько раз говорила ему об этом, а он не верил и только сейчас убедился. Когда слезы все же прошли, но не прошла радость, он оделся и спрятал синий камень в карман. Нет, не в карман, а в руку и руку держал в кармане, чтоб не потерять.

«Кому же мне его подарить? — подумал Леха, потому что радость переполняла его, и он уже забыл, что сам всю жизнь мечтал о камне, чтоб быть командиром. — Ладно, потом подарю», — решил он и пошел снова на свадьбу.

В сенях прямо на полу лежал Саня Маленький и невнятно выкрикивал:

— Даешь! Даешь!

А что «даешь» — и сам, видно, не знал. Рядом с ним сидели его двойняшки Танька-Манька и за руки тянули его в разные стороны:

— Пап, вставай. Пап, люди смотрят!

— Даешь! — в ответ кричал им Саня Маленький.

Другой же дедов дружка гармонист Славка изнемогал под тяжестью мехов — они не хотели никак расходиться. А гости требовали. Голоса их охрипли и осипли, но свадьба еще и не приближалась к своему разгару — не было драки. Гармонист играл, и все, кто еще на ногах, были на кругу.

За столом сидели только жених с невестой и молча, сосредоточенно о чем-то думали. Леха даже удивился: все пьяны кругом, а дед Егорыч не пьян. И тетя Алиса тоже. Лицо бледное-бледное, а глаза грустные. И вдруг повеселели ее глаза, чем-то встревожились. Леха поглядел туда, куда тетя Алиса глядела, и увидел отца. Он протиснулся между гостей и направился прямо к столу.

— Миша, друг ситный, — привстал навстречу ему Егорыч и протянул стакан водки. — За здоровье, за счастье не побрезгуй.

И странное дело — отец взял у него стакан, потом медленно оглядел весь стол — холодец и пироги, соленые огурцы и яичницу, мед в тарелках и брагу в кувшинах — и выпил, залпом, целый стакан. Алиса охнула, потом ладонью к горлу прижалась и улыбнулась отцу, жалко так, виновато, словно своей улыбкой прощенья у него попросила. Но отец прощать не стал, а резко и грубо приказал ей: