Он не понимал, за что его поздравляли и целовали и угощали конфетами, он думал только об одном — забыл, забыл, забыл… Шофер Яша, проводив Леху домой, пригласил:

— Приходи завтра, кореш.

— Что я — дурак? — сказал Леха.

Яша уже перекинул через перилку ногу, чтоб не сойти, а спрыгнуть с крыльца, да так и замер на месте — нога повисла в воздухе.

— Кто это? — подмигнул он Лехе.

Леха проследил его взгляд и пояснил:

— Корова. Красулей зовут.

— Вот недоросль. — Яша поправил на голове берет. — Кто под коровой, спрашиваю?

— А, это сестра. Галина, — махнул рукой Леха, но предупредил: — У нее жених есть. Виталька.

— Боксер? — спросил Яша.

— Не, тракторист.

— Тогда лады. Составь знакомство.

Галина уже подоила Красулю и несла молоко в хату. Платье у нее с одной стороны было подоткнуто, и виднелась круглая, заляпанная навозом коленка. Яша не стал ждать рекомендаций и представился сам.

— Разрешите помочь? — спросил он и, подхватив ведро, чуть не выплеснул молоко.

— Приветик, — сказала Галина, — всю жизнь только о тебе и мечтала.

Они сразу нашли общий язык. А Леха пошел спать. На сегодня ему и так хватило волнений.

В субботу начинался в Стариках престольный праздник. Собственно, праздника было два — троица и духов день, но праздновали его за один, а гуляли три дня.

Отец еще загодя сходил в лес и принес охапку веток, разукрасил ими двери и окна, а Леху разбудил раненько-раненько: на речку за явором.

— Пусть будет так, как матерь любила.

Лехе, известное дело, неохота с утра в холодную воду лезть.

— Свистушек себе нарвешь, — напомнил отец.

Делать нечего — Леха выпил кружку молока и поплелся на речку.

По утренней росе зябко босым ногам, да и цыпки посаднивают, но зато такая тишина кругом, что даже в ушах ломит. Лягушки и те замолчали — всю ночь тарахтели, как тракторы, а к утру, видать, и их сон сморил.

«А я уже встал, — думал Леха, — потому что над всеми вами я командир».

Впереди у болотца послышался плеск воды. Оказывается, кто-то первей его встал и рвет уже явор. В тумане не разобрать, кто это, и тогда Леха, приставив к плечу палку, крикнул:

— Руки вверх!

От испугу Танька сразу шлепнулась в воду, минуту погодя за ней шлепнулась Манька. Леха ведь как их различал — по волосам. У Таньки они были светлее.

— Приветик, — сказал он и подал и одной, и другой по палке, — хватайтесь.

— Вот еще, — сказала Нетотанька-Нетоманька, потому что волосы у них намокли и стали одинаковыми. Они даже разговаривать с Лехой не стали и, быстро и ловко натаскав по охапке явора, поволокли его домой.

Леха со смехом поглядел им вслед — небось теперь даже сама «моя молодуха» их не различит. Он тоже не стал волынку тянуть — вода была жуть холодная, — нарвал поскорей явора и айда. Возле стога соломы он догнал Таньку-Маньку: они выкручивали мокрые платья.

— Слышь, Лех, приходи, сегодня девки будут венки завивать, — забыв про недавнюю обиду, сообщила ему Нетотанька-Нетоманька. А другая Нетотанька-Нетоманька подтвердила:

— Саня Маленький обещался речь сказать.

Даже они своего отца звали Саней Маленьким.

— Ладно, приду, — пообещал Леха и вытер грязной рукой нос.

— Усатый, усатый! — закричали Танька-Манька и вдруг исчезли, как сквозь землю провалились. Сейчас только были тут, и нету их.

— Эй, где вы? — испугался Леха.

— Тут. В канаве. Обстрекалися все.

Леха помог им выбраться из канавы, и они затрусили домой. А охапки явора, как хвосты у русалок, волоклись за ними по земле.

Леха выпустил на двор кур, накормил поросенка и, воспользовавшись тем, что отец еще был дома, улизнул к виру.

— Эй, Лех, давай сюда!

Посмотрел, а это опять Танька-Манька, уже просохшие, со всей остальной своей компанией: Колька, Володька и Надюшка. Не было только Васьки.

— Ну, чего вам?

— Побегли к бабке Аксинье.

— Вот еще — бабку Аксинью я не видел.

— А у ней поп.

— Какой поп?

— «Какой, какой»?! Ну, какие попы бывают? С бородой и кадилом. Поют не по-нашему.

Леха еще никогда не видел живого попа, и они, схватившись все за руки, помчались за Дымку к бабке Аксинье.

Поп — маленький, круглый, как буханка хлеба, — ходил вокруг хаты и кадил. За ним, не поспевая в его широкий след и семеня мелко-мелко ножками, шла молоденькая прислужница. Лицо у нее было желтое, как кувшинка. В руках она держала урну, а на урне висела большая сургучная пломба.

Леха сначала не понял, зачем урна, неужели поп голосование проводит, но когда бабка Аксинья вынесла из хаты рубль и с поклоном протянула батюшке, тот даже обиделся.

— Вот куда, раба божья, деньги суй, — сказал он, указывая на урну. — У нас самообслуживание. — И снова запел: — Благослови, господи, и помилуй мя-а-а…

Ребята держались чуть в отдалении, но от попа не откалывались и обошли вместе с ним еще три двора.

Вдовы — Лида, Аннушка и тетя Ксеня — тоже дали попу по рублю, но когда наведались к деду Егорычу, тот денег не дал, а вынес пяток яиц.

— Не гневи бога, — сурово произнес поп, — мы ведь тоже на денежную оплату перешли.

Но тут заиграла над виром музыка, и ребята, бросив попа, кинулись что есть духу туда.

Играл Славка — деда Егорыча городской внук, и народу уже было на виру много — приехали из других деревень на престол.

Девки, женщины, сгрудившись на берегу, кидали в воду венки из березовых веток.

— Поплыл, поплыл!

— Чей же этот?

— Бабки Аксиньи!

— Готовься, старая, к свадьбе!

— Глядите, тонет!

— Алиса, неужли твой утонул!

— К несчастью это, ой, молодух, к горю.

— Ладно вам, вещуньи выискались.

— Какое у Алисы горе?

— Поплыл, поплыл!

И вдруг смолкли и смех, и шутки — по дороге, взбивая пыль, появился на мотоцикле Саня Маленький. От его дома до вира — два шага шагнуть, но таков уж характер у бригадира — глядите, какой я молодец. Он лихо подкатил к самому кругу и осадил мотоцикл. Привстал на нем, как на стременах.

— Дорогие товарищи колхозники! Традиция есть традиция, и этой традиции нам не переломить. Так давайте же превратим религиозный праздник троицу в наш советский праздник Весны.

— Ура-а! — раздался в толпе голос деда Егорыча, которого Славка держал уже под руку.

Довольный такой поддержкой, Саня Маленький продолжал:

— Давайте игнорируем такие старые обряды, как завивание венков — раз, — он поднял над головой руки и стал загибать пальцы, — бросание их в воду — два, зажаривание яичницы и употребление спиртных напитков — три.

— Ну нет, бригадир, это дело не пойдет, — подал вновь голос дед Егорыч, и все поддержали его.

— Какой же это обряд — яешня с водкой?

— Это потребности организма.

— Ладно, ладно, — Саня был в благодушном настроении, — насчет выпивки и закуски я пошутил. Во всем же остальном, — крикнул он с медью в голосе, — никакой пощады врагу! Так я говорю?

— Так! Так!

— Вот это бригадир!

— Да такой бригадир дороже денег стоит.

— Тыщу рублей и еще гривенник.

— А Санечка, а миленький, дай я тебя расцелую.

Бабы окружили его плотным кольцом.

— Товарищ бригадир, а кино сегодня привезут?

— Нельзя, — сказал Саня. — Нельзя. По религиозным праздникам кино показывать нельзя.

— Какой же религиозный?

— Сам только что сказал — праздник Весны.

— Нет, нет, бабоньки, — упорствовал Саня, — сказал, нельзя, значит, точка. И не уговаривайте меня, а то я сегодня добрый.

Алиса встала перед ним, даже руки на груди сложила:

— Ну, Санечка, ну, родненький…

Саня поглядел на нее затуманенным взглядом и сдался:

— Разве что научно-популярный, — пообещал он.

Бабы недовольно загудели:

— Научный-популярный ты «моей молодухе» на печке показывай.

— Ты нам про любовь давай!

И уговорили б, наверно, если б не появился среди гуляющих поп, как будто с неба свалился, И про кино, и про Саню Маленького тотчас же все забыли, потому что батюшка с ходу, даже не подобрав рясы, ударил барыню. Мигом сколотился вокруг него круг.