– Но почему тогда – Тарас? – спросил он.

– Я уже думал об этом. Так моего родного деда звали. Тарас. Тарас Иванович, а отец мой был Иван Тарасович.

– Но постой, постой, Вася! Дед-то был с бородой. Ещё, помнишь, Николаев предлагал ему её сбрить, чтобы, как он смеялся, «немцев не пугать». Помнишь?

– Ну, так что?

– А ты-то…

– Эх, Алёша! То-то и оно. Борода у меня выросла. В том-то и штука, что я её вот уже как месяца три ращу. С того дня, как у тебя последний раз побывал…. Да… Это же не три, а уж пять месяцев прошло. Вот и борода.

– Хм… Надо же. С чего это ты вздумал её растить?

– Поверишь ли, сам не знаю. Как будто кто подсказал… – Василий даже крякнул от собственных слов. Ведь так оно и было. Как наваждение какое: отрастить бороду и усы – и всё тут. – У меня даже догадок никаких тогда не возникало. А теперь вижу, как я сильно на деда Тараса похож. Да что похож? Вылитый дед Тарас! Даже белый клок в бороде…

Василий закашлялся.

– Необычно всё это, – отдышавшись, услышал он раздумчивый голос Алексея. – Ты и дед Тарас… Наш…

– А я что говорю? Дедом Тарасом был я… Буду ещё… Но, знаешь, как подумаю, сердце щемит. Неужели и вправду это был я? И неужели доведётся мне увидеть нас молодыми… Мы-то с тобой потом только сдружились… Когда его похоронили. А он, помнишь, много о нашей дружбе говорил…

Неожиданно Семакову опять увиделась яркая картина прошлого.

В его полуразрушенный окоп приполз дед Тарас с трофейным автоматом и твёрдо сказал:

– С тобой буду тут, Василий.

– Ты что, дед, сдурел! – наорал он на него осипшим голосом, потому что к тому времени убило командира взвода, ранило или поубивало командиров отделений, и он командовал остатками взвода. – Фрицы! Вон они!.. Сейчас на нас полезут опять!

– Я, Вася, стрелять не хуже тебя могу. Отобьёмся от этих.

Рядом разорвалась мина. Комья мёрзлой земли посыпались на них сверху, больно ударяя по спинам. Василий не сразу понял, что лежит под дедом, прикрытый им.

– Ты… дед… – он не нашёлся даже что сказать.

– Немцы! – донёсся издалека голос Ковалёва.

– Ну, гады! – спокойно сказал дед, словно пожурил противника. – Мы ещё, Вася, погуляем на их Ундер Линдер в Берлине… Ты погуляешь, Вася! Победителем!

Василий слышал его краем уха. Слова деда спокойные и необычные, доходили, будто сами собой, до его сознания. И он с признательностью посмотрел на деда, так его слова ободрили Василия, и он обрёл уверенность выйти живым из боя.

Даже ответил:

– Погуляем… В Берлине их проклятом.

– Правильно, Вася, говоришь. Верь, и чёрт тебе не страшен! – Старик замер, вглядываясь с прищуром в позёмку, и сразу поглушевшим голосом проговорил: – А вот, кажется, и он…

Семаков увидел фашиста, который бежал прямо на его окоп. Он дал по нему короткую очередь. Немец будто споткнулся, упал.

– Жив, гадина! – сквозь зубы процедил дед. – Вот он как сейчас…

Фашист вдруг вскочил на ноги и метнул гранату.

Граната, Семаков рассмотрел её во всех деталях, медленно кувыркаясь на фоне мутного неба, описала пологую дугу и упала прямо в окоп между ним и дедом.

Он онемел, а потом никак не мог вспомнить, о чём он тогда подумал. Только глаза его с необыкновенной живостью успевали увидеть, как рядом появился Алексей Ковалёв и в упор застрелил метнувшего гранату, как дед, сверкнув из-под густых бровей прощальным взглядом, аккуратно лёг на гранату, сжался над ней, чтобы ни один осколок не поразил его, Василия…

Граната рванула с утробным звуком.

Они похоронили деда тут же, в окопе, сразу после боя…

– Что ж, Вася, если это был ты, то я тебе… Ну, почему это не я? – тоска в голосе друга поразила Семакова и у него даже увлажнились глаза. А Алексей продолжал говорить: – Прекрасная, нужная тебе самому… кончина. Достойная тебя и жизни, продолженной себе, молодому… Не осуждай меня, но я тебе завидую, Вася!

Слова Ковалёва, как готовые проклюнуться к жизни зёрна, падали на почву готовности Семакова совершить поступок деда Тараса. Ни страха, ни неприятия будущего он не испытывал. Был готов ко всему и желал лишь одного – чтобы свершилось, чтобы не было обмана…

– Прощай, Алёша! – сказал он и вздрогнул от происходящей вокруг перемены обстановки.

– Прощай, Вася! – донеслось словно издалека. Но уже не было в руках телефонной трубки, уже истончалась ночь, быстро переходя в день, а всё слышалось: – Передавай привет нам… молодым…

Семаков как будто проснулся после хорошего сна.

– Ты, дедок, спишь, даже пушек не слышишь, – простуженно говорил подтянутый капитан. – Мы тут у тебя поживём. Не возражаешь?

– Стерлик! – вспомнил Семаков, обрадовался, что не промахнулся в ожидании, но потом остро почувствовал произошедшее и подумал: – «Осталось шесть дней…»

А в окно было видно: по улице к дому идёт молодой лейтенант Ковалёв. И ветер со снежком дует ему в лицо…

Жестоко избитый и выброшенный в окно со второго этажа, Андреотти лежал в кустах и стонал от боли и обиды. Обиды на себя, на девчонку, закричавшую от испуга при его появлении, на лакеев и стражников, сноровисто зажавших его как жертву в угол и профессионально оттузившие её, а теперь, как было слышно, они намеревались выйти в парк, отыскать его и поддать ещё.

Их появления не было смысла ожидать, и Андреотти со стонами пополз к забору, огородившему этот прекрасный и богатый загородный дом известного в стране миллиардера. В доме было чем поживиться. Но в последнее время у Андреотти уже в который раз оказывалось: что-то не предусмотрел, не рассчитал, не учёл. И сегодня вот – вместо поживы хорошо бы унести ноги.

– Андреотти, – вдруг услышал он голос, снисходивший на него как будто с неба. – Хотел бы ты стать абсолютным вором?

– Что это ещё за абсолютный вор? – не замедлил спросить Андреотти с вызовом к незнакомцу или кому там ещё, заставшем его в таком плачевном состоянии.

Он в это время как раз сделал передышку в гуще куста и прислушивался к перекличке охотников за ним, уже вышедших в парк.

– Абсолютный, значит такой, для которого нет невозможного, – монотонно пояснил голос. – Может украсть всё и всегда, что угодно душе.

– Кто не хочет? – резонно согласился Андреотти, пытаясь рассмотреть говорящего, и так же резонно добавил: – Только какого дьявола сам не воруешь?

– Мне уже не надо, но дар абсолютного вора могу тебе передать.

– Живут же некоторые! – то ли осудил, то ли позавидовал Андреотти. – А мне вот надо бы. И ещё как. – Помолчал и выпалил: – Передавай, коль можешь!

– Тогда встань и следуй за мной.

Андреотти хотел возмутиться. Правая нога его не слушает – не сломана ли, а левая рука явно вывихнута, на лице, поди, сплошной синяк – глаза уже почти не видят. Но тут он прислушался к себе и не почувствовал боли, а когда встал на ноги, они оказались целыми, а руки свободно сгибались в суставах, а на лице – бархат кожи, которой так гордился и дорожил красавец Андреотти.

– Ты смотри! – восхитился он и увидел перед собой неясную тень широко расплывшейся фигуры человека, а. может быть, и дьявола. Сейчас бы он поверил и в последнее.

– Но помни, Андреотти, дар мой не прост. Ты вор абсолютный… Абсолютный! – предупредила как заклинание тень и истаяла.

– Это мы сейчас проверим! – хохотнул в пустоту Андреотти, обретя врождённую уверенность и жажду приключения.

Лакеи и охранники бродили в парке. Девчонка при его появлении, не пикнув, упала в обморок. Никто не помешал ему хорошо поискать и кое-что найти.

… На целый месяц весь мир будто отвернулся от него и прикрыл всевидящие глаза, подставляя карманы с бумажниками, драгоценными безделушками, ценными бумагами. Да мало ли что можно найти в домах, коттеджах, карманах и сейфах ротозеев, для которых ловкий и неуловимый Андреотти стал кошмаром.

О нём уже говорили, узнавали на улице, забирали в полицию, но не пойман – не вор.