Потому необходимо опуститься на поверхность благоприятной для колонизации планеты, выбрать представителя местной фауны, внедриться в него и, используя обретённую способность к передвижению, выполнить задуманное.

… Это случилось, когда автомат пересекал большое разрежение среди звёзд за пределами одного из рукавов спирали Галактики. На пределе чувствительности Фай Шестнадцатый уловил нужные флюиды. Он не вздрогнул, не заволновался, не обрадовался, а, ведомый программой, передал первые данные на Свайк и пошёл на сближение с обнаруженным миром.

Проходило время, не замечаемое автоматом, и он уже мог бы передать раухам подробности: солнце приемлемой светимости и стабильности, третья от светила планета удобна для поселения. На ней в достатке воды и кислорода, нет следов гравитационных проявлений, ни сублимационных всплесков и, главное, разумной жизни, во всяком случае, не проявляются характерные, с точки зрения раухов, для этого места обитания и деятельности. Зато планета богата флорой и фауной…

Фай Шестнадцатый погрузился в атмосферу, миновал слой облаков и ощутил под собой пространство, заполненное самодвижущимися объектами. Размеры и скорости их движения разнились, так что выбирать было из чего.

Всем опытом раухов Фай Шестнадцатый знал, чем подвижнее объект и чем он массивнее, тем меньше препятствий на пути его движения, значит быстрое можно выполнить обследование планеты.

Вот он! Автомат коснулся самого быстрого и массивного аборигена недалеко от его приземления и растворился в нём, полностью подчинив его себе. Не медля, он тут же пророс нервами, устремлёнными к важным органам освоенного существа. А само существо, стремительно набирая скорость, неслось по ведомым пока что только ему делам, ещё не зная, что уже не принадлежит себе.

Внедряясь, Фай Шестнадцатый на мгновения ослеп и оглох, теряя контроль над окружающим…

С вертолёта пустили красную ракету – внимание!

Кино- и телекамеры приготовились к съёмкам и передачи необыкновенных кадров. Сто пятидесятитысячная толпа зрителей, занявшая длинный пологий склон холма, замерла.

С одной и с другой стороны холма из-за плавных поворотов железной дороги вначале раздался шум, а потом разом появились короткие составы на десяток вагонов каждый, с предельной скоростью несущиеся навстречу друг другу.

Застрекотали камеры, снимая эпизод для будущего кинофильма-катастрофы, плавно повернулись объективы телеустановок, демонстрируя всему миру поразительное зрелище.

И все видели, как на один из паровозов за секунду до встречи поездов сверху упал округлый расплывчато-радужный предмет, отчего локомотив, до того бешено вращавший колёса, вдруг заклинил их, тормозя. Искры летели и из-под тормозящих вагонов.

Это Фай Шестнадцатый пытался, полностью растворившись в поезде, предотвратить столкновение.

Но было поздно.

Страшный встречный удар сорвал котлы паровозов и спрессовал их в один бесформенный, окутанный паром, ком, в котором распалась структура автомата раухов. Массивные колёса, словно от игрушечного велосипеда, раскатывались и разлетались во все стороны. Куча-мала искорёженного металла и обломков вагонов взорвалась. На месте столкновения поездов появилась глубокая воронка с откинутыми вверх по бокам замысловато изогнутыми рельсами.

– Прекрасные кадры! – воскликнул довольный кинорежиссёр, когда дым и пыль рассеялись, упали на землю последние обломки, а слишком впечатлительных зрителей привели в чувство, и снимать больше было нечего.

Но для всех неведомым осталось – никто теперь не посягнёт на нашу планету извне…

Мойка Стрепетов все свои тридцать с гаком лет никогда никого и ничего не боялся. Знал за собой такую черту и гордился ею. Да и постоянные кровоподтёки под глазами говорили сами за себя. Поэтому, когда эти… двое встретились ему на узкой лесной дороге к даче, он только сказал про себя: – «Мать честная!» – и притормозил, чтобы не наехать на кого из них. Слезая с велосипеда, он снова удивился, услышав:

– Пойдёшь с нами?..

Приглашение прозвучало так неожиданно и решительно, что не было смысла отказываться.

– Конечно, – тут же ответил Мойка, и без спешки поставил велосипед к усыпанной бледно-жёлтыми капельками смолы сосне, спросил только из вежливости: – Куда?

Один из них, что стоял по левую руку, вдруг как будто стал возражать против него.

– Не тот, не тот!.. – загудел он гнусаво, так как вместо головы у него была дудка. – Мы обознались!.. Толку от него не будет!..

Мойка с высоты своего роста глянул на существо С Дудкой и авторитетно прикрикнул:

– Заткнись!.. Пригласили?! Так нечего идти на попятную. – И, повернувшись ко второму встречному с головой в виде замочной скважины, поинтересовался: – Так идём, что ли?

– Не тот… – прогудел было стоявший слева, но Мойка так притиснул его к ближайшему стволу дерева, что С Дудкой приклеился смолой и как будто присмирел.

Невдалеке от дороги на небольшой поляне, проминая копытами грязно-зелёный мох, стояла здоровенная лошадь и энергично мотала головой.

Мойка, как сельско-городской, а точнее, пригородный житель, лошадей не то что любил, а восхищался ими как зритель не только при их виде, но особенно, когда их показывали по телевизору в замедленном темпе. У, красотища!.. Так что посмотрел Мойка на лошадь и в третий раз изумился.

В голове у него наступила такая тишина, как в лесу перед грозой. Но потом верховой ветер коснулся листочков, и Мойка подумал: – «Таких больших лошадей не бывает!», а она головой так и мотает, будто не соглашается с его мнением.

В брюхе у неё, там, где подпругой перетягивают, приоткрылась дверца – как у часов с кукушкой. Скрипнула даже. И лесенка выпала в три ступени.

Колыхнулись в голове Мойки деревья от внезапного шквала, но выдержали, а по лесенке уже лезет Замочная Скважина и за собой в чрево лошади приглашает.

– Конь Троянский, – ничего такого не предполагая, неприлично фыркнул Мойка, однако от Замочной Скважины не отстал.

Правда, пришлось лягнуть для порядка, подвернувшегося под ногу, С Дудкой. Впрочем, не хотелось, конечно, портить отношения со странными существами, но вот в лесу, словно вурдалаки какие взбунтовались, и … это их рук или чего там у них дела. Словом, С Дудкой, катаясь от пинка по земле, обижено хныкал.

«Ну ладно! Помиримся ещё» – успокоил себя Мойка, укрощая в голове не в меру расшалившуюся в лесу нечисть.

От люка, в который Мойка просунулся по плечи, на восемь сторон расходились длинные – концов не видать – коридоры, в каждом из которых мог бы поместить табун лошадей, и не один.

«Эге!» – пробежало в лесу от дерева к дереву, как гулкое эхо от удара топора дровосеков, и Мойка смекнул кое-что, оттого посмотрел себе под ноги и увидел Землю. Она серебрилась голубым в разводьях мячиком, залетевшим в тёмную комнату. – «Вот тебе и три ступени!»

Замочная Скважина приглашала последовать за ней. Они, пройдя шагов сто по коридору, вошли в лифт, несколько минут быстро поднимались, может быть, подумалось Мойке, на сотый этаж. Из лифта вышли в громадный, как привокзальная площадь, зал с множеством необыкновенных существ. У Мойки даже глаза разбежались от чудес, а в лесу – вихри образовались, листья рвут, кустарник расчёсывают.

Настоящих людей, если не считать его, Мойку, самого, не было, а лишь некое подобие человеческих тел и полное отличие голов и лиц. Вместо них: кухонная посуда, детские погремушки, живое воплощение слесарных и столярных инструментов и приспособлений, предметов домашнего обихода.

– Вот и он! – торжественно провозгласила Замочная Скважина, а Мойке после такого торжественного представления хотелось добавить примерно следующее: – «Генерал-адмирал Тимофей Стрепетов собственной персоной!»

Но и так всё оказалось пристойно. Правда, подкравшись сзади, пискнул было С Дудкой, но от хорошего пинка Мойки вылетел в лифт и укатил на нём то ли вверх, то ли вниз.