Кромбиус хорошо знал дорогу. Он неторопливо переставлял свои многочисленные ноги. Ребятам, тем, кому удалось взобраться на его широкую спину, было видно далеко вокруг. Мимо проплывали чистые домики с небольшими дворами. В домиках жили местные жители – потомки экипажа и пассажиров звездолёта, совершившего вынужденную посадку на Ампулию лет сто назад. Тогда не существовало современной связи, и Земля потеряла их. Поэтому нынешнее поколение людей знало о Земле только по записям.

Люди посёлка радостно встретили весть о прибытии детей Земли, их лица светились улыбками.

И, конечно, все сразу стали собираться домой, на Землю…

– Неужели, Алёша, ты думаешь, что все сразу и с радостью собрались лететь на Землю? – спросил отец, когда ему вечером была обрисована концовка рассказа.

– Конечно! Они же обрадовались. Как ты, папа, не понимаешь? – возмутился Алёшка. – Голубое небо Земли позвало их…

– Они его никогда не видели.

– Ну и что? А воздух Земли, зелёные просторы… Помнишь «Зелёные холмы Земли»?

– Но они никогда этого не видели. А в записях – это только видимость.

– Ну, папа! – расстроился Алёшка.

– Да ты подумай, Алёша, сам. Вот твой новый друг… Тот, который явился на кромбиусе. Как ты его назвал?… Ещё никак… Ну хорошо… Итак, этот мальчик… Неужели он без сожаления оставит то, что окружает его с самого дня рождения? А на Земле нет кромбиусов, на Земле другие леса, другие птицы, животные, огромные водные пространства. А там есть моря и океаны?.. Если нет, то он их будет у нас бояться. Тебе, вот, самому не жалко будет навсегда покинуть Землю, если ты, вдруг, узнаешь, что твои предки с другой планеты? А там, на твоей уже неродной, родился-то ты на Земле, на этой неродной планете нет всего того, к чему ты привык. Там нет «зелёных холмов Земли»… Да, Алёша. Не всё так просто, мол, сел и улетел, а всё, чем жил – бросил. Навсегда… А на твоей планете нет зимы, а ты уже привык кататься на коньках и лыжах, на санках, играть в снежки…

– А взрослые? – не сдавался Алёшка. – Они же на коньках и санках не катаются.

– Ты думаешь, мне на санках покататься не хочется?

– Папа… Тебе-то просто некогда.

Отец рассмеялся и потрепал Алёшку за плечо, взлохматил волосы на голове.

– Взрослым вообще нет смысла улетать с твоей Апулии. Она – благо для землян. Они прилетят её обживать вместе с местными жителями. Построят города, дороги… А может быть Апулия станет местом отдыха… Наши потомки разберутся, что делать с такими планетами, как твоя Апаулия. Как считаешь?

«Всё равно, – думал Алёшка, уже засыпая поздним вечером. – Всё равно кто-нибудь вернётся на Землю. Уж посмотреть на неё слетают точно. А дети Апулии полетят на Землю учиться… Я бы полетел на свою планету учиться…И этот мальчик, похожий на Володьку, и любит кататься на кромбиусе, тоже полетит…»

Во сне ему приснился ручной, добрый и неповоротливый зверь далёкой фантастической Апулии. Кромбиус время от времени фыркал, хитро моргал круглыми глазами и покачивал единственным ухом.

У всех, кто уже никому ничего не расскажет, это происходило по-разному, хотя и кое-что, похожее – неожиданно и оттого, возможно, не страшно. Но, может быть, они успевают осознать безысходность своего положения и поэтому производят какие-то действия, не понимаемые нами.

Кто уверенно знает или постигает, что означает их последний вскрик? От страха? Наверное… А что если от удивления вдруг увиденным или открытым в себе, или в покидаемом мире. А, может быть, это недосказанное «прости!» или « я вернусь!..»?

Стальной трос дважды дрогнул и ослаб в занемевшей руке. Владимир резко вскинул голову и навсегда запомнил белесовато-голубое марево неба в путанице змеисто-чёрных колец оборванного троса.

Ещё ощущалась успокоительная сила тяжести, но уже возникла и стремительно вторгалась в сознание, сокрушая на своём пути замедленное течение мыслей и калейдоскоп проецируемых памятью образов, бездна пустоты в триста метров. Она расступилась под лёгкой монтажной люлькой, в которой удобно и привычно разместился Владимир, поднимаясь наверх телевизионной башни.

Сетчатые секции телемачты, секундой раньше бесконечной, казалось чередой уползающие к ногам, чтобы слиться внизу в стройное сооружение, на мгновение поразили взгляд Владимира полной неподвижностью, и тут же, набирая скорость, зачастили вверх, странно потемневшие и потерявшие чёткость геометрических линий.

Перехватило, сопротивляясь падению, дыхание, подступила к горлу тошнота; Владимир понял – падает…

Где-то в параллельном нам мире долгие годы изучают сопредельные с их миром проявления разума. Со многими уже налажены связи, однако все они положительной полярности. А вот контакт с мирами противоположной, лозитор-полярности, готовился долго, с опасением быть непонятыми, либо, что было бы хуже, неприемлемости воззрений. Оттого разработали специальные тесты для вступления в контакт. И вот, наконец, сложный комплекс для связи с лозитор-миром вступил в диалог:

– Ощущаю возможность контакта.

– Продолжительность контакта?

– Семь-восемь секунд.

– Вероятность выживания объекта?

– Тридцать восемь процентов.

– Объект догадывается об этом?

– Маловероятно.

– Выходим на контакт. О возможности выживания докладывать каждый раз.

В детстве Владимир падал часто. В погреб, из которого его обычно вытаскивал старший брат и поддавал, чтобы не совался куда не надо. С крыши дома в пору, когда сидение на коньке со сбитой на затылок шапке было его любимым занятием – высоко, страшновато, зато весело и на зависть друзьям. Не очень удачно падал с деревьев, пересчитывая будущие синяки от каждого сука: ломал руку.

Падал, но всегда тянулся к высоте, любил высоту. Из-за вечного для себя нового радостного чувства удаления от неприемлемой им плоской земли. Не парения над нею, а лишь удаления, восхождение в третье измерение. Оттого и понравилась ему работа монтажника высотника.

И радиорелейная, и телевизионная мачта – не крыша дома. С десяток метров над поверхностью – и новые законы поведения. Внизу по рейке пройдёшь и не заметишь, на высоте и по площадке надо ходить с опаской. Не из трусости, боязни или неуверенности в себе на высоте, а от порядка. Высота манит, пьянит, завораживает, подстёгивает и возвышает. Возвышает над собой, над теми, кто никогда, находясь в равнинной местности, не видел далеко внизу полёта птиц, кого не обдувал порой яростный ветер высот ы, кто не купался в облаках.

И всё-таки высота, и работа на ней требует опоры, и если она внезапно исчезает…

Владимир падал.

– К контакту готов. Программа: абсолютные путешественники.

– Программу одобряю. Вероятность выживания?

– Сорок два процента.

Почти бессознательно Владимир попытался оттолкнуться от невесомой люльки и ухватиться за трубчатую стойку мачты, но не дотянулся. Его перевернуло, он увидел бурый от подступающей осени участок подмачтовой территории и ужатые с высоты фигуры друзей-монтажников, ещё не знающих о трагедии, разыгрываемой над их головами.

Хотя Миша у лебёдок, наверное, уже ощутил рывок троса. Правда, слабина пока не обозначилась, и он, прежде чем глянуть вверх, перебегает опытным взглядом батарею лебёдок.

– Не-е-ет! – хотел крикнуть Владимир, но дыхание перехватило, слёзы застлали глаза, исказив мир, в котором он так мало прожил, так мало успел, а теперь так срочно покидает его, вопреки мечтам и желанию в нём жить до глубокой старости.

Воздух туго ударил в лицо, освежил, обманул последним ласковым прикосновением, словно стремился скрасить хоть таким образом последние мгновения жизни Владимира. Нет, уже не жизни, а той неопределённости перехода из бытия в небытие…