Вспомнил, словно сказаны они были только вчера. И деда Тараса вспомнил. Как живой встал он перед глазами: странно подвижный в свои годы, внимательный ко всему и всем, любитель посмеяться.

Да, у деда Тараса был именно этот брелок. Без ключей, блестящий, с памятным рисунком: тонкая белая окантовка, красный ободок, а на блекло-синем поле синим же цветом, но темнее, – рисунок оленя, вскинувшего рогатую голову.

Дед Тарас, а ему перевалило лет за шестьдесят, попал во взвод лейтенанта Ковалёва случайно. Вернее не попал, а прижился в нём, пока батальон стоял в Покровках.

Обитал дед в единственном уцелевшем доме, оставшимся в деревне после многодневных боёв. Дом стоял без крыши и пристроек, снесённых близким взрывом снаряда, но в нём было тепло и, главное, уютно: занавесочки, фотографии на стенах, скатерть на столе. Тут и разместился капитан Стерлик – командир батальона.

В первый же день не по годам резвый дед познакомился чуть ли не со всеми в батальоне, запомнил имена многих и даже фамилии бойцов и командиров. А понравился он всем сразу после того, как отчитал повара Хрылева за нерадивость и нерасторопность, а старшине Захитову сказал, как в воду смотрел и предрёк:

– Ты, старшина, станешь великим и уважаемым человеком, если научишься понимать людей. А пока, что ты нос от них больно воротишь. Поверни его в нужную сторону…

Сабит Завхитов до сих пор вспоминает деда, а когда ему присвоили Героя за председательский труд в колхозе, он позвонил Семакому и, волнуясь, сказал:

– Твой спаситель, Вася, дед Тарас, и мой спаситель. Только он тебя спас от смерти, а мне душу спас…

Но из всех милых сердцу деда Тараса бойцов он привязался к молодому и неопытному Семакову. Впрочем, между ними привязанность и приязнь были обоюдными. Не прошло и двух дней, как дед знал о нём всё, что порой сам Семаков узнавал с удивлением. А захватывающие рассуждения деда, что может ожидать молодого Семакова после войны, помогали ему, недавно призванному в армию, быстро привыкнуть к доле солдатской на войне. И жену красивую обещал дед, и генеральство, и многое другое.

Всё угадал дед…

Кроме своей судьбы.

В Покровках батальон Стерлика находился будто бы в резерве. Однако не отдыхали: в полный профиль выдолбили в мёрзлой земле окопы, ежедневно проводили политзанятия, несли караульную службу, ходили в наряды. Начальство, поставив батальон здесь, наверное, предвидело, что Покровки, отбитые у немцев с ходу, вот-вот станут ареной новых событий…

Почти весь день и часть ночи Семаков, грея в сухих ладонях подаренный внуком брелок, вспоминал события почти полувековой давности и старался их осмыслить, связать воедино с сегодняшним днём. Себя, деда Тараса, брелок. Какая-то интуитивная догадка об их связи возникала, но и поражала невозможностью своего осуществления. Такого не могло быть. И всё-таки…

Прямо среди ночи позвонил в другой город своему близкому другу, однополчанину, Алексею Ковалёву.

Который год уже Алексей прикован был к постели неожиданным недугом – не ходили ноги. Двухметровый гигант за время постоянного лечения усох до форм внука Семакова, ученика седьмого класса. Но бодрости духа не потерял. Ночами он не спал и на звонок отозвался сразу:

– Это ты, Вася?

– Я, дорогой.

– А я лежу, думаю, вот сейчас ты позвонишь. Знаешь, стал как дед Тарас наш. Чуток и прозорлив, честное слово. Почти до минуты рассчитал твой звонок…

«Для всех нас, выживших в том бою, – подумал Семаков, – дед Тарас стал стержнем, и Лёшке, и другим, тем, кто ещё жив и кто навсегда ушёл из жизни».

– Что молчишь? – напомнил о себе Ковалёв.

– Не молчу. Думаю вот.

– О чём думаешь-то?

– О нас, Алёша. О нас…

– И ты стареешь, Вася, вот и думаешь о нас. А я о том давно отдумал. И надумал… Мы хорошо, плохо ли, жизнь свою прожили. И кое-какой след за собой видим. Да и фамилии свои во внуках оставили… Теперь я думаю о тех… О Веньке Кольском, о Фёдоре Савельеве, о Степане… э-э…

– Да Степченко он был. Степан Степченко.

– Ну, да… Может быть, и думаю о них, что память стал терять… А ведь под конец-то в своей дивизии всех офицеров до комвзводов по имени-отечеству знал…

– Ты и сейчас…

– Не надо, Вася… Но чаще всего о деде Тарасе вспоминаю. Сравнялся с ним возрастом и вспоминаю. Первую свою встречу с ним… Как потом хоронили его с тобой…

У Семакова будто что-то сверкнуло в голове, и он ощутил себя оглушённым боем до той точки душевного состояния, когда мысли и действия составляют наивысшую согласованность, всё остальное – помимо них. Острота зрения, сила мышц и резвость ног удвоили, утроились, удесятерились. Ток энергии рождался где-то под грудью и выплёскивался в нужных движениях.

У него всё чаще в последнее время появлялись видения того первого дня неравного боя, когда они одним пехотным батальоном не пропустили, как потом сказал полковник, а солдатское радио разнесло, целую дивизию фашистов с танками и пушками. Конечно, везение, конечно удача, но и – подвиг!

Апогеем боя, как показалось тогда Василию, стала смерть деда Тараса. С этого мгновения всё пошло на убыль: взрывы снарядов, цепи противника, свист пуль…

– Ну, чего опять молчишь?.. Думаешь?.. – отвлёк от яркой картины давнего прошлого голос Ковалёва.

– Думаю, Алёша.

– Э-э! Да ты умирать собрался, что ли?

– Это почему же… ты так?

– Сам не знаю. Может быть, к слову пришлось. И почудилось… Голос у тебя какой-то не такой. Случилось что?

– Точно, провидец ты, – Семаков помолчал, решая, посвящать друга в тайну брелока или пока нет? Тот брелок Алексей видел у деда Тараса. Да и слова деда, обращённые к молодому Семакову слышал, даже как-то, давно, правда, вспоминал их в разговоре. Они тогда деда с этим брелоком и похоронили. – Видишь ли, Алёша, – наконец, медленно произнёс он, – мне сегодня Серёжка, внучок мой, к празднику Победы брелок деда Тараса подарил.

– Как так? – не понял Ковалёв.

– А вот так! В магазине купил и подарил мне для ключей к машине.

– А-а ты уверен, – голос друга на противоположном конце провода дрогнул, – что это именно дедов?

– Именно он! Я его уже хорошо рассмотрел.

– Хм… Интересно! – Алексей явно был озадачен. – Ты же помнишь, он тебе говорил, что, мол, ты поймёшь что-то. Поймёшь, когда к тебе попадёт эта… ну, да, вещица. Так?

– Так-то оно так, но я тогда ничего не понял и теперь не понимаю. А то, что предполагаю… несерьёзно как-то.

– Что?.. Не тяни!

– Да то, что дед Тарас – это я… Сам понимаешь… Как же я из сегодня в сорок третий попал? Вот и выходит – несерьёзно…

Они надолго замолчали. В телефонных трубках потрескивало, слабо зуммерило, шелестели чьи-то голоса. Друзья слышали дыхание друг друга.

Семаков, наконец, высказал свои странные мысли вслух не только для Алексея, но и, в основном, для себя. Высказал и укрепился в своей догадке, хотя всё остальное оставалось для него выше его понимания, житейского опыта и всего того, что он видел и слышал в своей неспокойной жизни.

А Ковалёв почему-то сразу поверил в предположение Семакова, впрочем, о механизме явления не задумался, а позавидовал ему. Хорошо позавидовал, так как вспомнил…

Его вызвал командир батальона. Он шёл по сожжённой деревне. Искристый снег скрипел под молодыми, послушными ему тогда, ногами. Они не лежали в ту пору колодами, как сейчас, а казалось, бегали сами… Он подходил к штабу, а навстречу ему из дверей показался бодрый ещё старик и, посмотрев на него каким-то странно удивлённым взором, сказал:

– Так ты вот какой ещё… Алексей Ковалёв.

– Ты, дедушка, откуда меня знаешь?

– Знаю, знаю… сынок. Всё знаю.

– Колдун что ли? – засмеялся Алексей.

– Не колдун, но знаю. И всех дружков твоих…

– Лейтенант Ковалёв! – крикнули из дома, и он, продолжая улыбаться, расстался с дедом, а когда на пороге обернулся, увидел, как чудной дед пристально смотрит ему вслед…

Кто мог знать, что это будущий Вася Семаков?.. Его друг последних сорока с лишним лет… Да и похож был дед на него теперешнего.. Это что же значит? Это же он сам себя и спас, получается. И знал, на что шёл. Да, дела…