Домой, к звездолёту, вернулся вечером. Печальный и обиженный он привычно сидел верхом на плечах биоробота и держал в руках Шеньку – своего единственного близкого друга на этой планете, ногорога из племени шестиногов-шестирогов или шенорогов, как он сам их называл.

Мама Ника, видя сына в таком настроении, спросила:

– Что случилось, Олежек?

– А!.. Хохобы меня к себе не пустили.

– Какие ещё хохобы?

– Ну, мама Ника! Это восьминоги-восьмироги. Они живут за Синей рекой.

– Ой, Олежек! Я уже запуталась в твоих названиях.

– Да вот же, мама Ника. Смотри! – Олежка подошёл к карте во всю стену, на ней были нарисованы все территории планеты, исследованными им. Карту он составил сам. – Разве можно запутаться? Вот Синяя, а вот тут хохобы… Но почему они нас к себе не пустили? А, мама Ника?

– Не пустили, и всё тут.

– Не-е, мама Ника. Там у них… Там они что-то прячут или им, как Шенька говорит, что-то угрожает. А если и правда есть угроза, то мне надо знать, что именно. И я узнаю… Правильно, мама Ника?

– Ох, Олежек! Разве можно одному узнать и разгадать все тайны такой большой планеты, как твоя?

– Что смогу, мама Ника, то узнаю!

Подготовка

Было совсем уже поздно. На небе взошла Самая Маленькая луна и, подмигивая от быстрого вращения тёмными пятнами на своей поверхности, понеслась среди звёзд зеленоватым мячиком. Пришёл, обрадовав жену и сына, папа Серёжа: усталый, худой, озабоченный.

За ужином Олежка обдумывал разговор с папой Серёжей, чтобы он разрешил поработать с корабельным Мозгом. Только тот мог помочь Олежке в задуманном.

Папа Серёжа внимательно выслушал сына.

Конечно, Мозг всё время занят. Занят вот как уже тринадцать лет. С того несчастного дня, когда звездолёт вместо Пилея очутился на этой нелюбимой папой Серёжей планете.

Вот уже тринадцать лет!.. Настолько трудным оказалось дело подготовки звездолёта к возвращению на Землю.

– Ладно, – сказал папа Серёжа. – Только не сильно увлекайся его занятием во времени.

Олежка обрадованно кивнул головой.

– Не буду, – пообещал он. – Я ещё хочу сделать пчелу-разведчицу, чтобы летала незаметно для всех и всё, что увидит, могла передать мне на часовое стекло, как на экран. Можно?

– Это нетрудно… Но почему ты всё-таки думаешь, что у этих… хохобов есть какая-то тайна?

– А как же. Она, папа Серёжа, есть!.. Иначе они вели бы себя по-другому. И Шенька вот говорит…

– Говорит? – удивился папа Серёжа. – Шенька?

– Говорит… Не говорит, конечно, но я его понимаю… – Олежка глянул в сторону выходной двери из дома, позвал: – Шенька, иди сюда!

Шеногор изогнулся, загремел с удовольствие ногорогами. Ему льстило внимание людей. Он не спеша вылез из-за порога, где обычно спал, и, соблюдая достоинство перед людьми, подошёл к ним и у ног мальчика принял позу вежливости – приподнял пахучий хвост.

– Он, папа Серёжа, хороший.

Папа Серёжа никак не мог привыкнуть к уродливости друга сына. Особенно он не выносил запах, распространяемый Шенькой. Привыкший к стерильному воздуху звездолёта, папа Серёжа также не мог дышать вонюче-гнилым, как ему казалось, воздухом планеты. И чтобы не обидеть сына, он старался дышать реже и не смотреть на Шеньку, а потому сказал:

– Друг и должен быть хорошим… Отпусти его спать. – А когда шеногог попрощался и покатился за порог, папа Серёжа глубоко вздохнул и опять заговорил о хохобах. – Ты всё-таки думаешь, что они на вас напали и сбросили в воду, сохраняя какую-то свою тайну?

– Да. Но они могли и не нарочно. Или… Может быть, ими кто-то командует другой, а?.. Вот я и узнаю… А можно научить Двадцать Третьего переводить, что хохобы между собой говорят?

– Они говорят как Шенька?

– Не-е. Какие-то звуки издают… Но больше кричат.

Папа Серёжа задумался. Не из-за того, что его озадачил вопрос сына, а просто мысли его обратились к Двадцать Третьему – стандартному биороботу, на груди которого флюоресцировал стоп-номер управления – 23. Бывший робот-уборщик салона звездолёта, он за тринадцать лет много раз перестраивался на выполнение других работ. И давно уже уборкой не занимался, а научился быть строителем (это он построил домик невдалеке от звездолёта), и нянькой – воспитателем маленького Олежки, и огородником, и грузчиком, и исполнителем различных дел по хозяйству.

Оттого некогда изящный вид его стал нелепым. Маленький, длиннорукий, с головой больше туловища, с четырьмя ногами, обутыми в грубые, собственной работы сапоги, чтобы подошвы ног, приспособленные для нужд звездолёта, не истирались бы так быстро. Ведь ему теперь, сопровождая Олежку, приходилось передвигаться по песку и камням, шлёпать по воде, лазать по деревьям и по скалам. Всё тело его и голова бугрились шрамами – следы от вживляемых программ на выполнение различных работ. А дополнительные конечности, так необходимые при уборке, теперь складками лежали вокруг шеи. Спину же его украшало самодельное седло и свисали стремена – для Олежки. Выделялся хвост с сумкой для запчастей и активатора.

– Хорошо, – согласился папа Серёжа. – Но вживлять программу на перевод и настраивать её на связь с Мозгом будешь сам. Связь с Мозгом через спутник, только так он сможет расшифровать крики хохобов. Если они, конечно, несут в себе какую-то информацию.

– Спасибо, папа Серёжа!..

Целую неделю Олежка, стараясь как можно меньше отвлекать Мозг, конструировал пчелу-разведчицу. Важно было, чтобы она летала бесшумно и не отличалась от местных насекомых, и чтобы подчинялась всем командам.

Потом наступила очередь Двадцать Третьего. По его же совету Олежка решил поместить выращенную папой Серёжей программу на способность биоробота переводить разговор хохобов под его левым глазом. Олежка осторожно вскрыл лазерным скальпелем наружный защитный покров биоробота до сенсорной сетки, обработал её активатором и вклеил крупицу с программой. Подождал с минуту, пока она прирастала и просигналила о готовности действовать. Затем свёл края разреза и сшил его, оставив на роботе новый шрам.

Двадцать Третий терпеливо переждал операцию, покрутился перед зеркалом и восхищённо произнёс:

– Отлично, Олежка!

– Ладно уж,– отмахнулся польщённый мальчик.

Он давно заметил, что каждая новая программа приносила биороботу удовлетворение. У него стало проявляться чувство собственной значимости и гордости собой, особенно со своими собратьями – роботами, теми, что так и остались на уборке салонов звездолёта.

Всё было бы хорошо у Олежки, если бы не постоянные увещевания мамы Ники. А мама всегда и везде остаётся мамой – забота о детях..

– Ну зачем тебе эта тайна ногорогих? – говорила она сыну. – Мало тебе Шеньки? Мало тебе целой планеты?.. А эти?.. Никто не знает, что у них там на уме.

– Какой у них ум? – возражал папа Серёжа, когда бывал вне звездолёта. Он не любил эту планету и не признавал ничего положительного на ней.

– Тем хуже, тем хуже… – причитала мама Ника.

Олежка маму Нику любил. Но хохобы!.. Они вдруг овладели его мыслями. Он жаждал общения с ними, и если надо, оказать им помощь, раз они попали в беду. «Вдруг, – думал он, – они даже не подозревают об опасности, грозящей им?»

Его родная планета была огромной как Земля. О Земле он знал по рассказам родителей, слайдам, фильмам. Но на его планете не с кем было общаться по-настоящему, кроме как с папой Серёжей и мамой Никой.

Шенька, друг с детства, хотя и понимал всё, но единственный звук, издаваемый им – скрип ногорогов. Папа Серёжа всё время занят, а мама Ника оберегает его ото всего и в основном предупреждает, чтобы он не уходил далеко от звездолёта. А о Двадцать Третьем и говорить нечего, его удел – программы.

А тут – хохобы! Что-то делают! Как будто переговариваются!.. И не пускают к себе, не признают или кто-то командует ими ограничивать право Олежки на общение с ними.

Было от чего переживать. Было к чему стремиться.