— …Невероятно, но на пять процентов я — азиат. Еще есть куча всякой чепухи, на которую приходится по одному — два процента, но дальше следует большой сюрприз — восточноазиатские и коренные американцы составляют колоссальные сорок пять процентов! Чиппева, если быть точным, и следы пары других племен тоже, но чиппева — это главное. И все это с твоей стороны. Есть пара процентов следов во мне славян, но я рассказал тебе о самом важном.

Аккуратно сложив лист бумаги, Хантер сунул его обратно в карман.

— Хорошо, так к чему ты ведешь?

— К чему я веду? К тому, что мне грустно. Ты никогда не говорил мне ничего из этого, — Хантер покачал головой. — Ты никогда не усаживал меня и не рассказывал о наследии твоего отца. Мне пришлось прочитать в интернете, что он, его братья, сестры и мать находились в гребаной резервации. Он женился на белой женщине, твоей матери. Я бы и за миллион лет не догадался, что являюсь частично индейцем, не говоря уже о том, что у меня есть двоюродные братья, которые жили в резервации. Черт, некоторые из них до сих пор, возможно, там живут. Потребовался чертов незнакомец, который посмотрел на меня и сказал: «Ты индеец. Ты один из нас». Он сразу это понял, посмотрев на меня. Я каждый день смотрю на свое гребаное лицо и ничего не вижу. Имею в виду, что у меня зеленые глаза, слишком светлая кожа… Знаешь, как глупо я себя чувствовал, когда узнал правду? Всю свою жизнь я ничего из этого не знал, и, возможно, это ничего не значит для тебя, но для меня это кое-что значит.

— Преимущественно я белый. Мой отец был белым наполовину, Хантер, не полностью индейцем. Он был метисом. Он мертв, как ты знаешь. Умер еще до твоего рождения.

— Преимущественно — это еще не все! — они уставились друг на друга. — Ты бы не существовал без этой части себя! Твой отец был индейцем больше, чем наполовину, это доказывают проценты. Я видел старые фотографии, их имена, все.

— Как бы это изменило твою жизнь, Хантер? Как знание того, что ты частично являешься индейцем, изменило бы твою судьбу?

— Потому что я не знаю, кто я! Однажды ночью моя девушка сказала мне вещь, которая взорвала мне мозг. Она сказала, что люди, которые не знают свою родословную, не понимают, что им передано ему по наследству. Я пытался определить себя с того момента, как ты убил мою мать! Я пытался отличаться от тебя, убегал от тебя, но, как ты и сказал, я такой же, как ты! Ты прав. Я оппортунист. Манипулятор. Некоторые даже говорят обо мне, что я пограничный садист. Я жесток по умолчанию, это моя гребаная заводская настройка с детства. То, что мне пришлось увидеть то, как ты убиваешь ее, щелкнуло переключателем в моей голове. Ты этого не осознаешь. То, что с тобой что-то не так, заложено в твоих генах. Теперь, вот, в моих. Сейчас я пытаюсь использовать бокс, чтобы контролировать свои импульсы, и молюсь, чтобы это сработало.

— Хантер, я был для тебя неплохим отцом.

— Хороший отец не будет бить мать своего ребенка! Хороший отец не будет, схватив за гребаные волосы, таскать ее по коридору, кричащую и плачущую! Хороший отец не будет избивать свою женщину за то, что она уронила его тарелку с едой, не давая уснуть своему сыну всю ночь, а затем ожидать, что тот будет любить и уважать его! — лицо отца побледнело от его слов. — Да, я помню все, что тогда было. Я словно гребаный слон. Я видел дерьмо… Такое дерьмо, которое потрясло бы даже самых сильных мужчин. Ты тушил об нее сигареты, заставлял ее слизывать рассыпавшуюся еду с пола, бил ее ногами.

— Я знаю, что мама не была идеальной, но она была хорошей матерью. Она любила меня, пыталась защитить меня, уходя от тебя. Но ты не допускал этого. Ты не хотел терять контроль над ней. Да, ты прав, папа. Ты научил меня всему, что я знал тогда о боксе. Это было единственной вещью от тебя, которая имела значение. Но самое печальное то, что ты научил меня боксировать не потому, что любил меня. Ты научил меня боксировать для того, чтобы сделать меня продолжением себя. Это был эгоистичный, корыстный поступок. Ты видел во мне потенциал и хотел на этом заработать. Увидев мой бой, ты мысленно представил себе гору денег, потому что после этого звонков и писем от тебя стало больше. Ты стал действовать более отчаянно. Ты знал, что, за что бы я ни взялся в этой жизни, законно бы это было или нет, я смогу заработать серьезные деньги. И ты хотел в этом участвовать. Вот что бесит больше всего. Ты никого не любишь. Ты любишь только то, что человек может сделать для тебя. Когда ты больше не можешь использовать или контролировать этого человека, то выбрасываешь его. Я все сказал, что хотел. Мы закончили.

Хантер медленно встал и застегнул куртку.

— Итак, ты в конце концов согласился встретиться со мной только для того, чтобы еще раз сказать, что ненавидишь меня, попросить меня перестать звонить и интересоваться тобой, сказать, что ты наполовину индиец, а затем уйти? — раздраженно спросил сукин сын.

— Теперь ты в завязке, но являешься все тем же человеком. Бездушным. Я должен был увидеть это собственными глазами. Я тоже не подарок, но никогда бы не стал избивать женщину, которую люблю, женщину, которая родила твоего гребаного ребенка, а потом сидеть здесь и пытаться переписать историю. Я не бью женщин. Я не приношу вред детям. Они невиновны. Это недопустимо. Так поступают только слабые люди. Нет, я не прощаю тебя. Потому что ты ни о чем не сожалеешь. Я вижу лишь жалкого старика, который все еще находит отговорки тому, что он сделал, тому, как едва не разрушил мою жизнь. Я больше не дам тебе эту власть надо мной, — закончил он и, повернувшись, направился к двери.

— Хантер!

Он продолжал идти.

— Хантер!!!

Наручники звенели за его спиной, но он не остановился. Его грудь и голова болели, а разум был словно в тумане. Что-то в том, что он посмотрел в глаза мужчине, успокоило весь его гнев. Он свел счеты. Он нуждался в этом — увидеть часть себя, взглянуть на монстра, живущего внутри него.

Нита была так права, когда рассказала ему об этом однажды, гладя его по голове, которую он положил ей на грудь. Он курил, смотря в потолок, ощущая грусть, потому что это был день рождения его матери…

«Мы не можем выбирать родителей, Хантер, но мы можем выбрать свой путь», — сказала она. — «Сойти с этой дороги. Образно говоря, ты едешь с этим человеком в одной машине, и он наслаждается поездкой. Ты все еще ненавидишь его, и я не могу запретить тебе это делать, но могу сказать, что успех, самосохранение и любовь — лучшая месть, детка. Встреться с этим человеком, посмотри ему в глаза, имея своей целью положить этому конец. Я не знала твою маму, не могу сказать о ней ничего, кроме «покойся с миром», но я видела ее фотографии. Она была красива, и у тебя определенно ее улыбка. Не забывай об этой улыбке, Хантер, потому что это твоя мама подарила ее тебе. В тебе есть черты не только от твоего отца, но и от твоей мамы. Ты одновременно Красавица и Чудовище…»

— Мне нужно, чтобы ты пообещал мне, Хантер, как минимум пять полных раундов, — стоя под огромной золотой люстрой в своем особняке, Рики поднял пять унизанных кольцами пальцев и пошевелил ими.

Они были только вдвоем, за исключением какого-то чувака из обслуживающего персонала, который время от времени появлялся в их поле зрения.

— Пять, — повторил мужчина со странным смешком, который прозвучал как смех графа из детской передачи «Улица Сезам».

— Посмотрим. Я не подтасовываю драки, Рики. Я плыву по течению, но понимаю, к чему ты клонишь. А ты не управляешь этим.

— Что значит, не управляю? Я плачу тебе хорошие деньги за этот бой.

Хантер цокнул и огляделся вокруг. Из соседней комнаты доносилась приглушенная музыка, а в воздухе витал отчетливый аромат дорогих сигар и марихуаны.

— Я не гребаная шлюха. То, что ты мне платишь, не означает, что я делаю то, что ты говоришь. Я здесь, чтобы боксировать.

— У тебя было еще два боя в Мичигане после того, как ты нокаутировал Джокера, и в обоих боях ты делал одно и то же — даже не дошел до второго раунда. Эти ублюдки приходят сюда для того, чтобы увидеть бой, Хантер, а не тридцать секунд избиений. Дай им насладиться зрелищем, — усмехнулся он.