Сегодня строптивая корова так коротко и крепко спутана, что едва ходит. Вернее, даже не ходит, а скачет мелкими шажками. Сигитас заметил, что она стоит отдельно от всего стада. И не ест. Должно быть, путы врезались ей в ноги, и корове больно. Ведь Сигитас связал ее лесой. Незаметно для хозяйки притащил. А теперь ему вдруг стало жаль корову, и он подбежал к ней.

— Не удерешь? — спросил мальчик, ослабляя путы. — Никуда не убежишь? — допытывался он, и корова благодарно глядела на него круглым глазом. В этом глазу, темном и блестящем, Сигитас увидал самого себя. — Я больше так не буду, только и ты не озоруй, ладно?

Рамунас провожал взглядом самолеты. Вот они исчезли за горизонтом. Мальчик вздохнул, опустил глаза и заметил у себя в руке недоструганный кораблик. Тут ему вдруг показалось, что кораблик — это чепуха, забава, и больше ничего. Только что самолеты врага унесли на себе бомбы, вот-вот они сбросят их; идут бои, кровавые, страшные, страшнее грозы; под елью, под старой разлапистой елью, лежит раненый человек. А он, Рамунас, забавляется как маленький…

Мальчик положил кораблик возле шалаша, который они с Сигитасом устроили для Мяшкиса, и задумался. Да, он должен что-то совершить! Он еще не знает, что́ именно, но должен. Ему вспомнились речи Шпокаса. Неужели правда? Неужели он помог бы летчику? Он — хозяин, Шпокас? Рамунас и так рассуждает, и этак. Немцев Шпокас ненавидит, это ясно: Рамунас не раз слышал, как хозяин ругал их на чем свет стоит — и за поборы, и за телеги, и за то, что на мельнице обжуливают. Все, мол, порядка нет. И все-таки особенно доверять Шпокасу не стоит.

Зубчатая тень от леса легла на пастбище, и выжженная солнцем трава ожила, приподнялись поникшие былинки, на листьях выступили первые капли росы. По вершинам прошелся легкий ветерок, дохнуло живительно вечерней прохладой. Вот застрекотал аист — возвратился в гнездо после дневных трудов на болоте…

Мяшкис лежал с закрытыми глазами, мухи облепили раненое ухо. Рамунас отгонял их веткой.

— Знаешь, — шепнул он Сигитасу, — я плохо перевязал рану. Рубашка у меня такая узкая. Надо будет заново перевязать…

— Конечно, перевяжи.

— А чем? Чем перевязать?

— H-не знаю…

— Вот я и думаю. Я давно уже думаю…

— И что, придумал?

— Нет еще, но придумаю.

— А я ничего не придумаю, — пожаловался Сигитас. — У меня рубашка еще меньше твоей и рваная. Но ты возьми…

Рамунас замотал головой.

— Попадешься, не стоит. Хозяйка тебя до смерти запорет…

— Ну и что… И пусть… Я — ни гугу… А ты что, собираешься Шпокасу сказать?

— Спятил ты, что ли? — подскочил Рамунас, точно его поймали на месте преступления. — Я ему не верю. Нисколечко не верю.

— Все-таки у тебя хозяин не такой. Не то что моя ведьма.

Рамунас молчал.

— Возьми, Рамунас.

— Нет, не возьму! — строго оборвал его Рамунас. — Я должен что-то придумать. И ты тоже думай.

Садилось солнце. Зажглись вершины придорожных тополей. Дорога была пуста, безжизненна.

После ужина Рамунас выскользнул за дверь, но у порога Шпокас остановил его:

— Погоди. Бока пролежишь — всё спать да спать.

— Да ведь умаялся мальчонка при скотине, — хотела выручить его хозяйка.

Но Шпокас не желал ее слушать:

— В саду, под вишней, трава накошена. Отнеси-ка лошадям. Плетушку у хлева подберешь.

— Давай и ты, Миндаугас, сынок!..

— Я-то? — Миндаугас поднял на мать недоумевающие глаза. — Я, выходит, батрак при пастухе?

— Рамунас — мужик, не нужны ему помощники. — Шпокас подмигнул пастушонку маленькими глазками и махнул рукой: ступай, мол…

Рамунас давно проклял этих Шпокасовых коней. Правда, они хороши, ничего не скажешь: статные, гладкие, лоснятся, точно литые. Зато и таскай им все под нос. Хозяин любит, когда они круто выгибают спину, а запряжешь — стрелой летят. Разве это ничего не значит, когда в отдаленной деревне скажут: «Ну и скакуны у Шпокаса! Не устоят на месте…» А чем еще Шпокасу кичиться? Ни полей у него нет широких, ни дома просторного, как у Гальвидене. Зато уж вороные Шпокаса с любой упряжкой поспорят.

Мальчик сгребал растопыренными пальцами сырую траву и складывал в расставленную плетушку. Трава с крапивой, и руки у него сразу покрылись волдырями. «Сигитас небось уже ждет?» — подумал Рамунас, и он поспешил закончить. Связал дужки, поднатужился и перекинул полную плетушку через плечо. Тяжело, ноги заплетаются, еле идут. Рамунас отнес охапку и вернулся за следующей. Вдруг точно невидимая рука схватила его и приказала: «Стой!»

Он увидал: на жерди, концы которой опираются на ветви яблонь, висит хозяйское белье. Забыли убрать. «Взять что-нибудь… чистое», — завертелась в голове мысль, но мальчик сразу же испугался ее. Он еще никогда не брал чужого… Ну, в саду, на огороде — другое дело. Или яйцо — найдет, проколет дырочку и выпьет. Но это не считается. А вот что-нибудь значительное, вещь… Попросить у хозяев — вдруг дадут?.. Сказать им? Нет, нет, страшно… «Только рубашку… или полотенце…» — лихорадочно думает Рамунас, уминая траву в плетушке. Он уже не чувствует, как крапива жалит руки. Быстрее бы, быстрее… Отнесет эту кучу, и все… А тогда… Он еще подумает, как тогда…

Наконец вся трава у хлева. Рамунас кормит кобылу, а вороным задаст корму сам хозяин. Этого дела он никому не доверяет. На мякиннике для пущей осторожности замок, а ключ у самого Шпокаса в кармане.

Рамунас встал, не в силах отдышаться. В углу хлева лениво пережевывала свою жвачку корова. Отчаянно захлопала крыльями, суматошно закудахтала курица — наверное, во сне свалилась с насеста. В курятнике начался переполох, словно лиса ворвалась. Со стуком закрылось хозяйское окно.

Мальчик обогнул хлев, пробрался через малинник и залез в сад. Он крался к тем двум яблоням, на которых жердь с бельем. Вон оно, белеет в сумерках. Рамунас даже слышит его свежий запах.

«Вот это… с краю», — решил он, еще раз оглянулся и кинулся к жерди. Схватил прохладное полотенце, туго смотал его и запихал за пазуху.

— Ты что здесь делаешь? — Перед ним вырос Миндаугас. Папиросу хозяйский сын даже не спрятал.

— Ничего, — быстро ответил Рамунас. В это время он как раз старался застегнуть курточку, но никак не мог.

— А это у тебя что? — Миндаугас протянул руку, чтобы пощупать, но Рамунас увернулся.

— Ничего…

— А ну-ка покажи…

— Яблоки у меня.

— Ага, попался! — Миндаугас Потер руки и пошел на Рамунаса.

— Скажу, что ты куришь!

— Тсс, — испуганно зашипел Миндаугас, но не отступал. — Давай яблоки.

Рамунас с силой хлопнул по протянутой руке толстяка и попятился.

— Ах вот ты как? Вот как?

Миндаугас хоть и рослый, а жирный и неповоротливый. Рамунас белкой снует среди деревьев, кидается то в одну, то в другую сторону, чтобы сбить с толку Миндаугаса. Тот не на шутку злится, гоняется за ним, спотыкается, падает.

— Попыхти, тараканище, попыхти, — дразнит Рамунас; его и впрямь разбирает смех. — Давай-ка еще попыхти, вот я где…

Не поймать гимназисту юркого Рамунаса. Миндаугас остановился и, тяжело дыша, погрозил в темноту:

— Ладно, погоди, отомщу я тебе! Увидишь!

А Рамунаса и след простыл.

Под дикой яблоней, на меже, которая разделяет владения Шпокаса и Гальвидене, стоял Сигитас. За пазухой у него огурцы. Отменные, не то что у Шпокаса — пупырчатые, сморщенные, вялые.

Мальчикам некогда и словом перекинуться. Скорей, скорей в лес. Сигитас не отстает ни на шаг, только порой боязливо оглянется и вздохнет. Честно говоря, если бы ему надо было отыскать эту ель, нипочем не смог бы. В темноте все деревья похожи, ничего не стоит спутать одно с другим. Не будь с ним Рамунаса…

Сигитасу страшно подумать, как бы он плутал тут один. Хорошо, что Рамунас ведет.

И вот уже они крадутся осторожно, останавливаются, прислушиваются.

— Здесь, — шепнул Рамунас и несколько раз тихонько свистнул. Подождал. Опять свистнул. — Пошли, — тихо приказал он другу.