Я шлепнулся на землю и остался лежать.

— Ирма, иди ко мне! — позвал тот же голос.

— Дурак! — сердито кинула мне Ирма и убежала.

Уж лучше бы она мне заехала чем-нибудь, хотя бы камнем, и то не так стыдно было бы. А то — дурак… Конечно, дурак. Дурак из дураков. Узнали бы мальчишки, куда я бегаю, проходу бы не дали. Осенью в школе показаться нельзя было бы. И все из-за нее, ишь, длинноногая…

Ну и дурак же я, правда…

Назавтра я и не подумал бежать к дому Руткусов. Подумаешь… Я же дурак…

Полдень, когда коровы стояли в хлеву, показался мне особенно длинным, и я слонялся сам не свой.

— И завтра тоже не пойду, — пообещал я себе.

Однако на следующий день я все же пошел. Забрался в кусты и стал ждать. Ирма не показывалась.

На другой день я опять залег в кустах.

Ирмы не было.

Солнце уже клонилось к западу. Тени ольховых деревьев удлинялись, вытягивались. Выпала роса.

Бегая за коровами у подлеска, я напоролся на острый сук. Мне сделалось так обидно, так досадно, что даже слезы выступили.

Я сидел, сжав ладонью больную ногу, и раскачивался, как старуха перед печкой.

— Хочешь?

Я даже не обернулся. Это небось мне почудился звонкий, чуть запыхавшийся мальчишеский голос.

— Не хочешь?

Да это же она, Ирма!

— Ты убежала, Ирма? Я так и знал…

Ирма, слегка сгорбившись, что-то прижимает к груди.

— Это тебе, если хочешь…

В руках у нее дрожит маленький щенок. Он тоненько повизгивает и испуганно смотрит на нас.

— Тетя хотела утопить, вот я и…

— Давай, Ирма, конечно… Мне очень хочется щенка.

Она кладет щенка у моих ног и бежит к дому.

— У тебя тетка злая! — кричу я ей вдогонку.

— Неправда, ты не знаешь. Она очень добрая!..

— Ирма!

Но Ирма бежала. Потом, когда она была уже далеко, она приставила ко рту ладони и крикнула:

— Завтра опять приду!

Я взял щенка. Он был мягкий, теплый. Я показал ему удаляющуюся фигурку девочки в голубом платье и объяснил:

— Видишь? Вон там: это Ирма. Она наш друг. Мы будем дружить втроем.

Назавтра Ирма не пришла. Не было ее и послезавтра. Я ждал день за днем, а она не показывалась. Как-то вечером я загнал своих коров в хлев и пошел в избу. Мама стояла спиной к холодной печи и молча смотрела себе под ноги.

— Мама!

Она тяжело вздохнула.

— Делать нечего — языками мелют, дитя выдали. Кто же это на такую подлость решился?

— О чем ты, мама?

— Да у Руткусов девочку вывезли.

— Какую девочку?

— Ирму. В гетто…

Я взглянул на маму, но вдруг глазам стало темно.

Я сижу под сосной и смотрю в ту сторону, где днем виднеется серая полоска песка.

Щенок лижет мою руку.

Я знал, что однажды в июле, под вечер, фашисты привезли туда евреев из ближайшего местечка и расстреляли на опушке. И Ирму с ними. Да, Ирму — девочку в голубом платьице.

У нас в деревне говорили, что с тех пор там, на опушке, над серой грудой песка по ночам пляшут голубые блуждающие огоньки.

А бабушка сказала, что, если позвать по имени человека, который там зарыт, он явится. Правда ли это?

Совсем стемнело. Стало прохладно, по спине поползли мурашки.

Послышался глухой стон. Где-то очень далеко. Кто это? Я вздрогнул и уронил Мяшкиса. Щенок жалобно пискнул. Снова раздался далекий глухой стон…

— Ирма! — попытался выговорить я, но только пошевелил губами. — Ирма! — снова едва слышно повторил я.

Мне стало страшно. Где щенок?

— Тю-тю-тю, Мяшкис! — позвал я.

Мяшкиса не было. Мой маленький друг исчез.

Я встал, чтобы кинуться бежать домой, но сдержался. Постою еще, подожду…

Низко над землей пролетела большая птица, тяжело хлопая крыльями. Она издала тоскливый крик и пропала в темноте.

— Ирма, Ирма… — тихо твердил я, словно боясь разбудить ее от глубокого сна.

Где-то на дороге прогромыхала телега.

«Мои возвращаются», — мелькнула у меня мысль, и я начал отступать назад, не отводя взгляда от темной стены леса. Щенок прибежал, стал тереться о мои ноги, прыгать вокруг меня.

— Мы с тобой одни, Мяшкис, — сказал я ему.

Я долго стоял у ворот нашего дома. Вдруг мне подумалось: а что, если Ирма не погибла? Ведь может так случиться, что ее не расстреляли? Как же она могла погибнуть? Она должна быть жива, Ирма!

РАКИ

Мне и в голову не приходило, что в нашей речке, Швяндре, кроются такие сокровища. Иногда случалось мужикам наловить бреднем плотвы, а то и щука попадалась или же язь. Водились в речке и раки, но взрослые их не ловили. Что толку от раков? Только мы, мальчишки, желая показать свою храбрость, запускали руку глубоко под черные коряги, нащупывая там притаившихся речных жителей с цепкими клешнями. Однажды я принес несколько раков домой. Мама кинула их в кипящую воду и вскоре вынула. Они сделались красные! Мама отломила клешни, попыталась добраться до мяса. Глодала, сосала, потом сплюнула и швырнула остатки под стол.

— Разве это мясо? Мочало какое-то.

Я тоже попробовал. Осторожно пожевал, но проглотить не смог. И впрямь мочалка.

Больше я раков домой не таскал. Не только мы — даже кошка есть их не стала. Понюхала, помахала хвостом и отошла в сторонку.

Но вот сегодня я встретил Повиласа Нотаутаса. Он срезал несколько веток ивы, снимает ножом кору с прутьев и насвистывает.

— Что это у тебя? — спрашиваю я.

— Садок — раков ловить.

— А какой от них прок, от раков этих?

— Деньги.

— Ты что, полоумный?

— Сам увидишь…

Повилас высокомерно удалился. «Ну и пусть важничает, — подумал я. — Очень мне надо, как же…» Вскоре выяснилось, что Повилас мне нужен, и даже очень.

Он появился с мячом. Идет себе и хлопает по мячу, а тот упруго подскакивает на утоптанной дорожке. Да и мяч-то не простой — настоящий, покупной, обтянутый красной кожей. Точно такой был у нас в школе. Но там мяч давали изредка, потому что после уроков учитель уносил его и даже запирал на ключ в шкафу.

— Лови! — Повилас запустил мячом в мою сторону, но мяч угодил прямо в картошку.

Я помчался его доставать.

— Попал бы в тебя — ноги протянул бы, — небрежно процедил он.

— Где мяч взял?

— Купил.

— Ладно, брось заливать…

— А ты думаешь, бабушка подарила… Такие штуки на дороге не валяются.

Что верно, то верно — не валяются. Но деньги ведь тоже не валяются.

— Я еще себе авторучку куплю и акварельные краски, потом… ну, не знаю, еще что-нибудь куплю…

Неужели Повилас просто-напросто хвастун? Но вот мяч, он прыгает передо мной. Крепкий, гладкий, отскакивает от земли, как на пружине. Хлоп, хлоп!

— Кидай, Повилас.

Хлоп — у меня. Хлоп — мимо. Вот это да!.. Пошли на луг, там места больше…

Мы бегали, кидая друг другу мяч, вспотели, раскраснелись. Потом с разбегу кинулись на траву в тени.

— Хочешь денег заработать? — вдруг спросил Повилас.

— Брось шутить.

— А я и не шучу. Хочешь?

— Конечно, хочу.

Повилас лукаво усмехнулся, опрокинулся на спину и стал катать мяч по груди.

— Знаешь, откуда у меня деньги? Я раков продаю. Ловлю, а потом продаю.

— Да кто же их покупает?

— Не у нас, а в городе. Там покупают. Да еще как! Отец ездит на базар, и я с ним.

Это было заманчивое предложение. У меня будет собственный мяч, акварельные краски, крючки для удочки, леска… Вот это Повилас — настоящий друг…

А Повилас уже оторвал ивовый прут и показывает, как плести садок. Надо идти на лов ночью, садков брать несколько. Раки почуют ободранную лягушку и полезут…

— А ты мне наготовишь этих лягушек, Повилас?

— А сам?..

— Я… Да ведь я же ни разу еще…

Как только Повилас ушел, я поймал лягушку. Она была холодная и скользкая и, точно ледышка, норовила выскользнуть из рук. Очень хотелось закинуть ее подальше. Но что я скажу, когда Повилас станет спрашивать, как дела. Надо же пойти за раками. И я пойду. И наловлю не меньше, чем Повилас. И заработаю тоже не меньше, вот посмотрим…