Сигитас пригнал стадо на опушку и высматривает Рамунаса. Коровы разбрелись во все стороны. Рамунаса не видно.

— Ау! — раздался голос откуда-то сверху.

— Ты куда это забрался?

— Тебе сюда вовек не залезть — кишка тонка!

Вот он где! Сигитас заметил своего друга на вершине ели.

— Смотри! — крикнул Рамунас и давай раскачиваться. Стоит на суку, руками держится за макушку дерева — раз вправо, раз влево.

— Не дури, слышь! — тонким голосом испуганно вскрикнул Сигитас.

— Ой, ловите, ой, падаю, ха-ха-ха!..

— Вот увидишь, свалишься.

— Лови!

Сигитас зажмурился и в такт Рамунасу тоже начал покачиваться, словно и он на дереве.

— Видишь? Я лечу!

Вершина ели касается ветвей растущей рядом сосны, и вот Рамунас отпускает руки и прыгает на сосну. Сигитас приседает, не в силах даже ойкнуть. Раздается треск еловых ветвей, и на глазах у Сигитаса Рамунас мешком повисает на сосновой ветке. Рубашка чуть ли не на голову наползла, коричневая спина блестит… Но это длится всего один миг, и вот уже Рамунас восседает на толстом суку.

— Видал? — Голос его дрогнул.

Сигитас медленно поднялся и выпрямился, как трава, прибитая бурей.

— T-ты же мог… убиться.

— Вот еще! — Рамунас соскользнул вниз. — Попробуй найди дурака, который бы захотел убиться!

Рамунас, в закатанных выше колен серых холщовых штанах, обул башмаки на деревянной подошве. Кожаный верх протерся на сгибе и скреплен лыком.

— Ты же лоб ободрал, погляди, и спину… Вот кровь.

— Заживет, пустяки. — Рамунас пренебрежительно махнул рукой. — Я сегодня всю ночь не спал, — многозначительно, шепотом произнес он.

— И я тоже. — Сигитас всегда любил поддакнуть. Но тут же спохватился: — А отчего не спал?

— Я думал… — Рамунас заметил, как в глазах Сигитаса зажигается любопытство. Ну и пусть. Рамунас не какой-нибудь простак, чтобы сразу все выкладывать.

— О чем? О чем ты думал?

— О чем? О том, как бы это тебя на Аготе Мешта́йтисовой женить.

— Да ну тебя, — потускнел Сигитас. — Всегда ты так.

На самом деле Рамунас хотел сообщить Сигитасу нечто такое, от чего тот должен остолбенеть, да и только. Но мальчик не знал, как приступить, с чего начать, поэтому выпалил напрямик:

— Знаешь что — бежим отсюда. Домой!

Оказывается, не надо было пускаться ни на какие хитрости — Сигитас и без того рот разинул, вытаращил глаза, и они стали круглые, как клецки.

— Как это — домой?

— А так. Возьмем и уйдем. А как пленные у Гальвиди́хи? Пропали — ищи ветра в поле.

Сигитас хорошо помнил этих двух военнопленных. Их привезла к себе на хутор его хозяйка Гальвиде́не. В прошлом году они пробыли у нее все лето, промучились до осени, а потом сбежали. Как в воду канули. Их искала полиция, искали немцы, а все равно не нашли.

Люди втихомолку поговаривали, что те подались в лес к партизанам…

— А батрак у нашего Шпокаса? Плюнул и ушел. В общем, ты как хочешь, а я сбегу, — осмелел Рамунас. Ему нравилось, что Сигитас не сразу отвечает.

— Ты когда бежишь?

— Сегодня ночью. Когда все уснут…

— А если п-поймают?

— Меня-то? — Рамунас приподнялся на цыпочки в своих башмаках с деревяшками-подошвами. — Смех, да и только! А может, я вовсе и не домой, может, я к партизанам.

— Ладно уж, не сочиняй, — тянет Сигитас.

Но Рамунас уже разогнался, и не так-то легко его остановить.

— Думаешь, не могу?

— Да ладно…

— Не могу?

Очевидно, Сигитас уже забыл, что Рамунасу не следует возражать — ведь он только этого и ждет. Всегда он на своем настоит. Если не на словах, то… Уж он-то найдет, как доказать.

— Заячью церковь видал? — Рамунас одним прыжком кинулся к Сигитасу.

— Видал, не надо! — закричал тот, прикрыл ладонями уши, но Рамунасу удалось схватить его за голову и приподнять над землей.

— Горят ли свечи? — спросил Рамунас.

— Горят, пусти…

— Правду я говорю?

— Правду, дурак!

Сигитас вырвался из рук приятеля и замахнулся кнутом.

— Не смей! — испуганно отскочил Рамунас, но Сигитас уже бежал к полю.

— Эй, Пеструха! Куда тебя нелегкая несет? — заорал он вслед бредущей по яровому корове. Пеструха эта невозможно прыткая, Сигитас больше всего с ней мается. — Стой, ведьма! Мяшкис, взять! Возьми, Мяшкис! — крикнул Сигитас собаке.

Пес пулей исчез в хлебах.

Рамунас попрыгал на одной ножке, покувыркался, а потом вдруг запел:

Коровы рассыпались по ельнику, побрели к кустам в поисках более сочной травы. А трава хилая, объеденная, выгоревшая на солнце. Местами проступает голая земля. Вторую неделю нет дождя. Канавы пересохли, болотца стали меньше, только речушка Эгли́не, что берет начало где-то в болотистой чаще, звонко журчит. Эглине напоминает Рамунасу другую речку, ту, что протекает за домом его родителей. Это там, за лесом… Весной речушка разливается, затопляет дворик — не ступишь за порог. Рамунасу нравилось смотреть, как течет вода. А однажды (как такое забудешь!), когда поблизости никого не было, он вытащил из сеней корыто, столкнул его в воду, захватил жердь и уселся. Оттолкнулся и сразу же плюхнулся в воду. И если бы не отец, который как раз в это время возвращался из леса, неизвестно, чем бы закончилось его первое странствие по воде. В тот день (именно в тот!) Рамунас твердо решил стать моряком. Непременно моряком. Ничего, что он еще в глаза не видал ни моря, ни корабля, ни даже большой реки. Все это он знал по картинкам. Да и отец любил рассказывать: «Вышли мы, стало быть, в Атлантику…» Дело в том, что отец побывал в Америке. Когда его спрашивали, что он там нажил, отец прикладывал левую руку к груди и закашливался.

— Вот что! — говорил он (Рамунас знал: это означало чахотку). — И еще вот! — добавлял отец и поднимал стиснутый кулак, словно кому-то грозил.

Они жили у леса. Все было благополучно, пока отец изо дня в день ходил на заработки. Но прошлой зимой он слег и долго болел. Однажды мама сосчитала, сколько оставалось картофелин, сколько ложек ржаной муки, и сказала:

— Не вытяну я одна. Пятеро ртов, сколько ни пряди — не прокормишь…

Рамунас был старший, и отец с матерью посмотрели на него. Отец тяжело вздохнул, мама поднесла руку к глазам. А через неделю, когда схлынуло весеннее половодье и к ним во двор въехала телега, запряженная одной кобылкой, мама сказала:

— Это за тобой.

— Хоть первое время, сынок. Ненадолго… Вот увидишь, все переменится, я встану, — оправдывался растерянно отец.

И пришлось Рамунасу отложить в сторону книжки, где было написано про реки, моря, путешествия…

И пришлось Рамунасу взяться за кнут…

снова запел Рамунас, а мысленно он уже бегал по дорожкам, где когда-то делал свои первые шаги, где лазал по деревьям, валялся на лужайке и слушал нескончаемые рассказы отца. Давно он там не бывал — с самой ранней весны. Однажды мама сама его навестила. Она шла из аптеки, где ей ничего не дали, и завернула к сыну. На лугу, присев на пенек, она выкладывала все домашние невзгоды, жаловалась на здоровье: мол, и бессонница одолела, и лучше уж в могилу сойти, чем такое… Мол, отец совсем… Дома ему не сидится, мечется, конца своего ищет… Мама говорила какими-то намеками, и Рамунас не все понял. Он только чувствовал, что мать ворчит напрасно. Отец столько повидал на своем веку, он знает, что делает…

От голоса мальчика звенит весь лес.

Примчался Мяшкис. Носится с высунутым языком, скачет.

— Догоняй! — крикнул ему Рамунас и кинулся бежать. Он петляет, прячется за деревьями, но не таков Мяшкис, чтобы от него скрыться.