— Ты прокатись, Бенюс, а? Попробуй.

— А то как же! И попробую, покажу тебе…

Он закатал обе штанины, поплевал на ладони и взял велосипед за руль. Он повел его, точно упрямого барана за рога.

— Поезжай! Поезжай! — Мне не стоялось на месте.

Тропинка сбегала с холма вниз. Бенюс занес правую ногу и поставил ее на педаль, левой оттолкнулся. Велосипед качнулся вбок, и Бенюс свалился, но тут же вскочил на ноги, ругнулся и покраснел.

— Это пустяки…

И снова попытался сесть. Велосипед опять накренился, и Бенюс свалился опять. Он еще больше покраснел.

— Дурак! — сердито бросил он мне, хоть я и не думал смеяться. — У него же всего одна педаль. — Он отер пот и тихо добавил: — Подержи-ка лучше сзади…

— Бе-е-нюс! — донесся до нас голос.

Бенюс оглянулся на свой дом. Там, на пороге, стоял его отец.

— Ищут!

Бенюс любил отца и повиновался ему беспрекословно. Но сейчас, вместо того чтобы бросить все и помчаться к дому, он только подстегивал меня:

— Давай подержи!

Тракимас-отец заметил нас и пошел навстречу прямо через поле, с младшим сынишкой Альбину́касом на руках.

— Немцы забыли, — похвастал я.

— Ничего штучка, — одобрительно произнес он, наклонился и стал разглядывать велосипед. — Только починить надо. Я исправлю. Вот раздобуду железяку и вверну вот сюда… А мне дашь покататься?

Его выгоревшие на солнце брови и хитрые глаза весело улыбались.

— Конечно, даст! — ответил за меня Бенюс.

— Хоть сейчас, — предложил я.

— Сейчас — нет. Сейчас мне некогда. Бенюс, — обратился он к сыну, — возьми-ка малыша, а я сбегаю за бабкой к Андрия́ускасам. И пока не ходите в избу, поиграйте на улице, ладно?

И Тракимас побежал — босой, в одной рубашке, а мы смотрели ему вслед и молчали. Только Альбинукас тихонько хныкал. Ему хотелось дотянуться до звонка у велосипеда.

— Бабка? Зачем вам бабка? — спросил я.

— Мама слегла.

— А бабка на что?

— Много ты понимаешь! — сказал Бенюс и значительно произнес: — Над нашим домом аист кружит… Поехали!

Он поставил велосипед, нажал на педаль и налег на руль. Я бежал следом, подталкивая велосипед. За нами плелся малыш Альбинукас.

— А знаешь, хорошо, что у нас велосипед, — сказал я. — Если бы не война, мы бы его не нашли…

— Велосипед — ничего штучка, — сказал Бенюс словами отца и с силой надавил на педали.

Над нами, высоко в небе, проносились самолеты, и тяжелый их рокот сотрясал опаленную июньским солнцем землю.

Я не видел. Ничего я не видел, как все это было. Я только слышал, как люди говорили. Сквозь жалобный плач, сквозь слезы шелестел шепот женщин, глухо бормотали голоса мужиков. Я все теперь знал, и мне не надо было даже прищуриться, чтобы увидеть…

Это неправда, будто бы я не видел. Видел я!

…Человек шел посередине дороги, босой, в одной рубахе. Его большие, растрескавшиеся ступни поднимали облачка пыли. Серая пыль, точно иней, покрывала траву, клевер, листья придорожных вишневых деревьев.

Что-то блеснуло в пыли. Человек остановился, подвигал в пыли большим пальцем босой ноги. Наклонился и поднял. Он никогда не воевал, не держал в руках никакого оружия, но все же догадался — это гильза. Красноватая, блестящая. И теплая. Приставил ко рту, дунул. Раздался глухой свист. Ага, он принесет ее сынишке Альбинукасу. Это будет его первый подарок. Он еще никогда не приносил ему игрушек, хоть и обещал давно. То-то радости будет малышу — свистулька! Найти бы еще одну — для Бенюса. Не то, чего доброго, передерутся. Человек внимательно вглядывался в дорожную пыль, разгребал ее ногой. Заметил металлический прут. Поднял, прищурился и повертел в руках. Пригодится — можно ось для велосипедной педали сделать. Он же обещал исправить…

Из-за пригорка выскочил мотоцикл. На солнце блестела солдатская каска.

«Немец, — узнал человек и подумал: — Пожалуй, кину-ка я это…»

Он отшвырнул железку в сторону, прямо в канаву, и вытер пыльные руки о штаны.

Мотоцикл взревел совсем близко и резко затормозил. Солдат соскочил на землю, автомат болтался у него на груди. Он выкрикнул какие-то непонятные слова.

Человек еще раз отряхнул руки и поднял их над головой. Немец кинулся к нему, ощупал рубаху, пояс штанов, обшарил карманы. В руке у человека он заметил гильзу. Солдат что-то кричал, но человек не понимал его языка. Он не знал ни единого слова из тех, что произносил немец.

Мотоциклист перепрыгнул через канаву, куда человек закинул железную спицу, стал шарить в разросшемся клевере и все время что-то выкрикивал, чего-то требовал.

Человек остался посреди дороги, не смея опустить поднятые руки.

Немец уткнул дуло автомата ему в грудь и стал отталкивать назад. Человек пятился, глядя фашисту в лицо широко раскрытыми глазами. Он упал в канаву и кое-как выполз из нее. Он полз на корточках в траве под наведенным на него дулом автомата. Солдат снова выкрикнул что-то на своем языке, и тишину знойного полудня нарушил залп.

Человек нелепо подскочил, взмахнул руками и повалился навзничь в пышный клевер.

Две маленькие теплые гильзы упали в дорожную пыль.

Тракимаса схоронили соседи. В тот же гроб из необструганных досок положили и новорожденного, который в этот день появился на свет.

Тихо было в деревне. Точно никто в ней и не жил. Только женщины робко, опасливо заходили друг к другу и гадали: что же это будет, как теперь жить?

За хлевом стоял велосипед. Время от времени я таскал его по двору, катал немного и снова ставил на прежнее место. Я ждал Бенюса, но тот не появлялся. Ни в этот день, ни на следующий. Я слонялся по двору, висел у плетня, высматривая друга. Вот их домик, ракита с раздвоенным стволом, забор… Но тишь, пустота, даже дым из трубы не валит.

Как-то я услышал, как мама шепотом сообщила отцу:

— Прямо не знаю, что и говорить… Она все сидит как каменная. Хоть бы слово вымолвила. Ей говоришь, а она молчит. А уж глаза…

Я сразу понял, о ком шла речь.

Наутро я помчался к домику Тракимасов. У ракиты я остановился. Смотрел на окна и не решался войти.

Через порог перекатился Альбинукас. Он стянул с себя штанишки и присел у стены. Руками он загребал песок.

— Альбинукас! — позвал я его.

Он приковылял, точно утенок, на искривленных ножках.

— Где Бенюс, а?

— Я ешть хотю, — прошепелявил малыш.

— А где Бенюс? — снова спросил я, но Альбинукас не ответил, а заковылял к смородиновому кусту, на котором висели зеленые ягоды.

Я подошел к окну, привстал на цыпочки и заглянул. Я увидел, как на краю разворошенной постели сидела Тракимене; ее сцепленные руки были зажаты между колен, она покачивалась всем телом — вперед-назад, вперед-назад. Рядом, на кровати, стоял на коленях Бенюс и расчесывал ее волосы. Одна длинная коса уже была заплетена и свисала до пола.

Бенюс поднял голову и заметил меня.

— Чего тебе? — спросил он, выйдя на порог, но близко не подошел.

Я растерялся.

— Ничего…

Бенюс смотрел мимо меня. Я проследил его взгляд, но не понял, куда он глядел.

— А почему ты не приходишь? — спросил я.

— Потому что война.

— А почему твоя мама…

— Война.

Бенюс повернулся и пошел назад, в избу.

Мама часто собирала узелок и бегала к Тракимене. Я — реже, потому что Бенюс не хотел со мной играть.

Осенью он не пришел в школу. И на дорогу не выходил, когда я проезжал на велосипеде. Однажды я встретил его — он шел домой с узелком, висевшим на веревке через плечо. В руке у него была палка. Он шел медленно и полосовал палкой придорожную сухую полынь.

Я соскочил с велосипеда, подождал его и спросил:

— Ты откуда идешь?

Бенюс остановился, повернулся ко мне лицом, и я заметил, что лицо у него узкое и серое, как пыль на дороге. Он мрачно смотрел на свои ноги, обутые в большие отцовские башмаки.