Мне нужно было заполнить и другие ключевые посты. На должность главы Совета экономических советников, ответственного за предоставление президенту наилучших данных и анализа по всем экономическим вопросам, я выбрал Кристину Ромер, розовощекую профессоршу из Беркли, которая провела фундаментальную работу по Великой депрессии. Питер Орсзаг, глава беспартийного Бюджетного управления Конгресса, получил должность директора Управления по управлению и бюджету, а Мелоди Барнс, вдумчивый афроамериканский юрист и бывший главный советник сенатора Теда Кеннеди, возглавила Совет по внутренней политике. Джаред Бернштейн, левый экономист по вопросам труда, вошел в команду Джо Байдена, как и Джин Сперлинг, белобрысый, гиперостроумный политик, который четыре года был директором НИК Билла Клинтона и который теперь согласился, вместе с экономистами, участвовавшими в избирательной кампании, Останом Гулсби и Джейсоном Фурманом, работать в качестве бродячих коммунальных игроков.

В последующие месяцы я проведу бесчисленные часы с этим мозговым трестом и их заместителями, задавая вопросы, просеивая рекомендации, просматривая слайд-дески и брифинги, формулируя политику, а затем подвергая все, что мы придумали, неустанной проверке. Споры были жаркими, несогласие поощрялось, и ни одна идея не отвергалась из-за того, что она исходила от младшего сотрудника или не вписывалась в определенную идеологическую предрасположенность.

Тем не менее, Тим и Ларри были доминирующими голосами в нашей экономической команде. Оба они были приверженцами центристской, дружественной рынку экономической философии администрации Клинтона, а учитывая замечательный период экономического процветания в 1990-е годы, такая родословная долгое время считалась предметом гордости. Однако по мере усугубления финансового кризиса эта репутация все чаще оказывалась под огнем. Репутацию Боба Рубина уже подмочила его роль старшего советника в Citigroup, одном из финансовых институтов, чьи огромные риски на рынке субстандартных ценных бумаг сейчас подпитывают эпидемию. Как только я объявил свою экономическую команду, в прессе появились статьи о том, что Ларри выступал за значительное дерегулирование финансовых рынков во время своей работы в Казначействе; комментаторы задавались вопросом, не слишком ли медленно Тим — вместе с Полсоном и Бернанке — во время своей работы в ФРС Нью-Йорка бил тревогу по поводу риска, который представлял для финансовой системы рынок субстандартных ценных бумаг.

Некоторые из этих критических замечаний были обоснованными, другие — вопиюще несправедливыми. Несомненным было то, что, выбрав Тима и Ларри, я связал себя с их историей, и что если мы не сможем быстро исправить экономическое положение, то политическая цена за их выбор будет высока.

-

Примерно в то же время, когда я окончательно определялся со своей экономической командой, я попросил сотрудников и свою Секретную службу организовать тайную встречу в пожарной части Национального аэропорта Рейгана. Когда я прибыл туда, там было пусто, пожарные машины убрали, чтобы разместить наш кортеж. Я вошел в комнату отдыха, где были расставлены прохладительные напитки, и поприветствовал сидящего внутри компактного сереброволосого мужчину в сером костюме.

"Господин секретарь", — сказал я, пожимая ему руку. "Спасибо, что нашли время".

"Поздравляю, господин избранный президент", — ответил Роберт Гейтс, со спокойным взглядом и натянутой улыбкой, прежде чем мы сели за стол и приступили к делу.

Справедливости ради следует сказать, что мы с министром обороны президента Буша не общались в одних и тех же кругах. На самом деле, как только вы выходите за рамки наших общих канзасских корней (Гейтс родился и вырос в Вичите), трудно представить двух людей, которые прошли столь разными дорогами, чтобы оказаться в одном месте. Гейтс был скаутом-орлом, бывшим офицером разведки ВВС, специалистом по России и новобранцем ЦРУ. В разгар холодной войны он работал в Совете национальной безопасности (СНБ) при Никсоне, Форде и Картере, в ЦРУ при Рейгане, а затем стал директором агентства при Джордже Буше-старшем. (Ранее его кандидатура была предложена Рейганом, но вопросы о его осведомленности в деле Иран-Контра заставили его снять свою кандидатуру). После избрания Билла Клинтона Гейтс покинул Вашингтон, вошел в совет директоров корпораций, а затем стал президентом Техасского университета A&M — этот пост он занимал до 2006 года, когда Джордж Буш-младший попросил его заменить Дональда Рамсфельда в Пентагоне и спасти стратегию войны в Ираке, которая в то время основательно развалилась.

Он был республиканцем, ястребом времен холодной войны, членом истеблишмента национальной безопасности, ранее выступал за иностранные интервенции, против которых я, вероятно, протестовал в колледже, а теперь стал министром обороны при президенте, чью военную политику я ненавидел. И все же в тот день я был в пожарной части, чтобы попросить Боба Гейтса остаться на посту министра обороны.

Как и в случае с моими экономическими назначениями, мои причины были практическими. При 180 000 американских военнослужащих, развернутых в Ираке и Афганистане, любые массовые перестановки в Министерстве обороны казались чреватыми. Более того, какие бы разногласия ни были у нас с Гейтсом по поводу первоначального решения о вторжении в Ирак, обстоятельства привели нас к схожим взглядам на дальнейшие действия. Когда в начале 2007 года президент Буш по рекомендации Гейтса отдал приказ о "резком" увеличении численности американских войск в Ираке, я был настроен скептически, но не потому, что сомневался в способности американских войск снизить уровень насилия в стране, а потому, что этот приказ был сформулирован как бессрочное обязательство.

Тем не менее, под руководством Гейтса резкое усиление под руководством Петреуса (и посреднический альянс с суннитскими племенами в провинции Анбар) не только значительно снизило уровень насилия, но и дало иракцам время и пространство для политики. С помощью кропотливой дипломатии госсекретаря Кондолизы Райс и, особенно, посла США в Ираке Райана Крокера, Ирак встал на путь формирования законного правительства, выборы которого были назначены на конец января. В середине моего переходного периода администрация Буша даже объявила о заключении соглашения о статусе сил с правительством Малики, которое предусматривает вывод американских войск из Ирака к концу 2011 года — график, который фактически повторял то, что я предлагал во время предвыборной кампании. Тем временем Гейтс публично подчеркнул необходимость для Соединенных Штатов переключить внимание на Афганистан — один из центральных постулатов моей внешнеполитической платформы. Оставались тактические вопросы, касающиеся темпов, ресурсов и персонала. Но фундаментальная стратегия сворачивания боевых операций в Ираке и наращивания наших усилий в Афганистане была теперь твердо определена — и, по крайней мере, на данный момент никто не находился в лучшем положении для реализации этой стратегии, чем действующий министр обороны.

У меня также были веские политические причины оставить Гейтса. Я обещал положить конец постоянным межпартийным распрям, и присутствие Гейтса в моем кабинете показало бы, что я серьезно отношусь к выполнению этого обещания. Его сохранение также помогло бы укрепить доверие в вооруженных силах США и различных агентствах, составляющих разведывательное сообщество (известное как IC). Обладая военным бюджетом, превышающим бюджеты следующих тридцати семи стран вместе взятых, лидеры Министерства обороны и СК были полны сильных мнений, искусны в бюрократических разборках и склонны делать все так, как они всегда делали. Меня это не пугало; я знал в общих чертах, что хочу делать, и ожидал, что привычки, порожденные субординацией — салютовать и выполнять приказы главнокомандующего, даже те, с которыми человек категорически не согласен, — глубоко укоренились.